Андрей Посняков - Око Тимура
– Правда, будто распутничают все? – с видом напуганного страшным предположением провинциала спросил он новых приятелей. Те разом расхохотались – дескать, всяких хватает.
– А что тебе до кремлевских дьяков, друже? – неожиданно поднял глаза Степан Наруч.
Оглянувшись по сторонам, Иван ответил с достоинством:
– До книжного товару интерес имею!
– Ах, вон что. Тогда тебе лучше в обителях побывать, может, и есть у монасей-книжников что.
– Да по мне хоть что, лишь бы не с пустыми руками возвращаться.
Поддерживая беседу, Раничев не забывал следить за «госслужащими» – так он про себя обозвал дьяков с подьячими и писцами. Главный их, Терентий Писало, испив третью кружицу сыты, посматривал по сторонам все нахальнее и даже хватил за рукав пробегавшего мимо корчемного служку – спросил что-то тихонько. Служка – молодой краснощекий парень – понятливо осклабился и кивнул. Обернувшись на своих, дьяк приложил палец к губам, улыбнулся сладенько. Однако! Наверняка про девок спрашивал. Ай да дьяк! Как там его? Терентий… э-э-э…
– Терентий Писало, – подсказал купец. – Опять ужрался, к служке пристает. До молодых большой охотник.
– Так все мы охотники, – усмехнулся Раничев. – Странно было б, если бы по-другому, ведь так?
– Так, да не так, друже! – Степан Наруч махнул рукою и, понизив голос, пьяно зашептал Ивану в ухо: – Слухи ходят – Терентий не баб, парней любит, да чтоб сразу несколько его ублажали, блудника старый! Говорят, в то лето попался было в баньке – так договорился, злодей, со священником, чтоб причастия не лишили, с тех пор осторожен – пасется.
– Так он содомит?!
– Ну не пойман не вор. А слухи ходят.
Обдумав эту новость, Раничев приободрился и уже почти не вникал в купеческие беседы – все следил за дьяком. Вот тот допил сыту, попрощался со своими, отошел к печке. Иван – тут как тут. Встал рядышком, к стеночке прислонился, словно бы пьян. Услыхал, как служка шепнул на ходу:
– Сейчас никак, господине! А ближе к ночи придешь – все и сладим.
– Угу… – Раничев проводил долгим взглядом вышедшего из корчмы дьяка. – Ближе к ночи, значит…
Иван добрался до избы деда Ипатыча так быстро, что аж упрел, и когда снял шапку, от волос его валил густой пар.
– Бражка выходит, – принюхавшись, улыбнулся дед. – Чую!
– Да там и не только бражка. – Раничев отмахнулся. – Слышь, Ипатыч, а Иванко наш где?
– С вечерни посейчас возвернуться должны с Анфискою, я-то вот не пошел – ноги больные. Однако ж все одно – грех. – Дед мелко перекрестился на иконы.
Раничев задумчиво почесал в затылке:
– Вот что, старче, я уж тут дожидаться не буду, а Иванко, как придет, пускай что есть мочи летит на Великий посад, в корчму, что близ хором боярского сына Евсея Дормидонтова. Да шильников пущай не страшится, в обратный путь вместе пойдем, да еще и с воинами.
– С воинами?
– После расскажу, Ипатыч, некогда сейчас, побежал я!
Старик Тимофей Ипатыч молча покачал головой. Терпеть не мог всякой беготни да поспешества – вещей, доброму человеку не приличествующих.
А Иван, едва не скатившись в попадавшиеся по пути овраги – вот уж и в правду Чертолье! – в скором времени был уже на усадьбе Елизара Конопата.
– Здоровеньки булы, – с порога буркнул он, зорко осматривая горницу. Все свои были на месте, включая Софрония, при виде Раничева как-то виновато моргнувшего левым глазом.
– Так и не договорились сегодня, – со вздохом пояснил Авраамка. – Говорил, надо было в Симонов монастырь идти, а не в Чудов да Спасский. Ничего, может, завтрашний день удачней будет. А у тебя как, Иване?
– Да так себе. – Пожав плечами, Раничев махнул рукой Лукьяну – одевайся-ка, отроче… Да и вы, ребята, тоже, – он перевел взгляд на остальных воинов. – Щиты можете не брать, а сулицы захватите. И луки! Ну и что с того, что темно и не видно? Возьмите, может, и сгодятся. Эй, эй, Лукьяне! Разве ж я тебя просил надевать байдану? Ты мне сегодня так, без доспехов, нужен.
– Это зачем же?
– Там узнаешь. Да, бери-ка мою однорядку… Накинь, накинь, не стесняйся… Во! Совсем солидный молодой вьюнош… Только вот волосы… Ты что, на печи дрых беспробудно?
– Да нет, так приспал немножко.
– Ох, горе мое… Дай-ка хоть причешу, что ли…
Наскоро пригладив растрепанные волосы Лукьяна костяным гребнем, Иван удовлетворенно хмыкнул и выбрался на крыльцо. Софроний с Авраамкой лишь переглянулись – почему-то Раничев на этот раз взял с собой только воинов.
– За оружием к кузнецам сходим, – заглянув в горницу, громко пояснил Иван. – Может, пору возов высмотрим по дешевке!
– Пару возов?! – дьяки ахнули разом.
– Ну я ж сказал только – «может». – Подмигнув им, Раничев захлопнул дверь и загрохотал сапогами по высоким ступенькам крыльца.
Уже стемнело, в звездном небе начищенной медяхой поблескивала толстощекая луна, шлялись по заокраинам какие-то подозрительные личности, быстро свалившие за угол, едва завидев вооруженных воинов Раничева, за заборами тянувшихся по всему Великому посаду усадеб надрывались цепные псы. Вот и хоромины боярского сына Евсея – приметливые, горбатые, собака только что слюной не захлебнулась от лая, и как сами-то хозяева терпят? Ага – а вон, напротив, корчма. Скрипит, отворяется дверь, выпуская очередную порцию питухов. Наказав остальным ждать на улице, Иван быстро заглянул в корчму и, углядев скромно сидевшего у печки Иванку, мотнул головой. Парень без звука последовал за ним, только увидев вооруженных воинов, недоуменно хлопнул ресницами.
– То мои люди, – с усмешкой пояснил Раничев. – Вот, знакомься – Лукьян, дружинник. Это – Ваня, тезка мой и старый приятель. Значит, вы… – Он повернулся к воинам. – Встанете во-он в том переулочке, последите, чтобы хлопцев наших не забижали… Ну, пошли, пошли, время дорого… Как долго стоять? Да не особо… Потом, так и быть, в корчемку зайдем, разговеемся – у нашего-то хозяина, чувствую, вряд ли чего выудишь, словно при сухом законе живет, бутлегер хренов… Ну вот…
Проводив взглядом воинов, Иван обернулся к парням:
– Ну что, хлопцы, в самодеятельности когда-нибудь участвовали? Нет? Значит, сейчас будете. Так, давайте-ка шапки в сугроб! Кидайте, кидайте, а теперь снежком потерли щеки… Что ты, Лукьяне, таращишься, потом скажу – зачем. Во, совсем другое дело – румяные веселые парубки, как мимо таких пройти? Обнимитеся! Да не так, с пылом, с жаром, ну как ты, Иванко, Анфиску свою ненаглядную обнимаешь. Не, не… нечистая работа… Огонька, огонька во глазах побольше и этой самой, нежности… Эх, ну что с вами делать? Как говаривал когда-то великий Станиславский – «Не верю»! Ладно, хорошо хоть темно… Хотя чего ж в этом хорошего? А ну-ка, выйдите-ка из проулка, вот сюда, к забору, где луна… Во! Тут и стойте. Как свистну – обниметесь. Кто подойдет, скажете… – Иван проинструктировал – что. – Все поняли?
– Тьфу! Коли б не ты, Иване, просил…
Оставив ошарашенных парней стоять у высокого забора, Раничев юркнул в темноту проулка. И едва не столкнулся нос к носу с дьяком Терентием! Тот, в сопровождении троих вооруженных дубинами парней, быстро шел к корчме, что-то весело напевая. Летел, так сказать, на крыльях любви, гм…
Опомнившись, Иван засвистел. Дубинщики угрюмо обернулись – но Раничев уже успел скрыться в сугробе, прислушался.
Дойдя до обнимающихся юношей, дьяк остановился, отправив дубинщиков вперед, к корчме. Парни обернулись:
– Здрав будь, мил человече!
– И вам того же, отроки… Вижу, милуетесь?
Слово за слово – завязалась беседа. Впрочем, говорил больше дьяк, собеседники лишь угрюмо поддакивали. Раничев уж как ни исхитрялся, как ни грозил кулаком – так и не улыбнулись оба.
– Неприветливые вы какие-то, парни, – посетовал дьяк. – А то б позвал вас в гости.
– А мы б и пошли, – вспомнил наконец Лукьян. – Только сегодня уж поздно. Давай завтра, после обедни сразу?
– И не к тебе, а к нам, – подал голос Иванко. – Баньку истопим. Ко мне на двор и приходи. Деда Ипатыча, гусельника, избу знаешь?
– Найду!
Лукьян с Иванкой плевались весь обратный путь. Пытались на ходу порасспросить Раничева – чего он такое задумал? – да Иван отмалчивался, не до ребят сейчас было. Ночь. Хоть и не совсем еще поздно, хоть и виден кое-где в слюдяных оконцах дрожащий свет свечей, да шныряют уже по закоулкам шустрый ночные тени с кистенем да ножами. Как там у раннего Цоя?
Эй, прохожий, проходи,Эй, прохожий, получи!
Татей следовало опасаться – потому Иван и прихватил воинов да нарочно приказал взять не очень-то удобные в уличном бою короткие копья-сулицы. Неудобны, зато хорошо заметны. Эвон, как сияют в бронзовом свете луны наконечники! Прежде чем напасть, сто раз подумают лиходеи и, скорее всего, примутся искать более беззащитную жертву. Впрочем, кто шляется-то по ночам? Все добрые люди давно по избам сидят, молитвы творят, на пустынных улицах… ну разве подгулявшие пьяницы вылезут из корчмы на свое горе. Нечего с таких взять? Ну это так только кажется. У кого крестик серебряный, у кого полушубок овчинный, у кого – сапоги, пояс, исподнее. Ночные московские тати – народец неприхотливый. Огорошат кистенем по затылку, разденут – лежи потом в сугробе, сразу не помрешь, так потом от зимнего холода окочуришься. Целые шайки по ночам по Москве ползали – даже стража не рисковала в малом числе из Кремля высунуться. На Великом посаде, у самых княжеских стен, шалили да в Занеглименье, вдоль Можайской дорожки, на Чертолье и в Замоскворечье – реже. Чего там брать-то? Кого грабить? Голь-шмоль-беднота. Разве что уж совсем опустившимся шильникам добыча.
