Андрей Посняков - Удар судьбы
Прикрыл глаза, ухмыльнулся:
— Якши!
К удивлению Лешки, насиловать не стал, наоборот, натянул на девчонку платье, и, похлопав ее по животу, ушел. Пленница разрыдалась.
— Слышь, ты это… не плачь, — Лешка попытался утешить, но куда там. — Ничего ведь не случилось пока… Еще до Чечни сколько постов! Может, и выручат…
— Это с Белева татары, — подал голос притихший слева парнишка. — Махметки-царя людишки. Разбойники!
— Какого-какого царя? — обернулся Лешка.
— Махметки, — хлопнул глазами пацан. — Улуг-Мухаммед — так его татарва называет.
— Откуда он тут взялся-то, этот Махмед? Из Чечни?
— Из Сарая Ордынского, на Итиль-реке. Оттуда его другой царь, Кучук-Махмет, выгнал, вот он со злости на Оку и подался. А другой царь ордынский, Саид-Ахмат, их обоих не любит.
— О-о, — Лешка покачал головой. — Что-то я ни черта не врубаюсь — цари какие-то, Ахметы-Мехметы… Ты сам-то кто?
— Ондрейка. С Тарусы мы… Махмета-царя войско и туда добралося. На обратном пути, от Москвы.
— А я Лешка, Алексей, мценский. Как-то ты говоришь странно… А Тарусу я знаю — недавно туда доски возил на тракторе. Ты в школе учишься или, может, в путяге?
— Учусь, — шмыгнул носом Ондрейка. — Учился у Миколы-сапожника, я ведь сирота — батюшка с матушкой да братцы-сестры в лихоманке сгорели – сгинули, вот меня Микола и подобрал, он человек хороший, добрее его на посаде никого и не было. Жаль, убили.
— Убили? Ну, у вас, в Тарусе и преступность! Я, кстати, тоже сирота, детдомовский.
— Сирота? Давай вместе держаться… хорошо б к одному хозяину попасть.
— Давай вместе, — Лешка усмехнулся. — Говоришь, на сапожника учился? В ПТУ, значит. А мастер ваш, Микола — он что, хохол?
— Кто-о?!
— Ну, с Украины?
— Не, не с окраины. Мы почти рядом с центром жили.
— А лет тебе сколько?
— Тринадцатое лето идет. А тебе?
— Семнадцать. Слышь, Дюша, ты вон ту девчонку не знаешь? — Лешка кивнул назад.
— Не, не знаю.
—Надо б ее утешить… Понимаю, что трудно. Но хоть попытаться.
Попытаться не удалось — со стороны дороги послышался вдруг стук копыт, и вылетевший на поляну всадник громко заорал:
— Маметкул, э, Маметкул!
Лешка насторожился. Ну, так и есть — бандит звал главаря, наверное, сообщить что-нибудь важное.
Маметкул — ага, значит, вот именно так звали главного — выбрался откуда-то из кустов с совершенно заспанной рожей и, недовольно скривившись, небрежно кивнул спешившемуся всаднику — мол, что еще?
— Караван, караван, — затараторил тот. — Караван якши. Хаимчи-бей!
— Хаимчи-бей? Хо?
— Хо! Хаимчи-бей!
— Якши!!!
Поговорив, главарь вышел на середину поляны, и, подбоченившись, щелкнул пальцами. Вмиг бросившие отдыхать бандиты подобострастно подали главарю копье и шлем. Шлем Маметкул тут же водрузил на голову, а на копье оперся, словно самый настоящий пижон. Остальные бандюки — и было-то их человек десять — встали чуть позади, рядом. Кое-кто — даже с небольшими круглыми щитами! Артисты, блин…
Приподнявшись, Лешка с интересом ждал — а что будет дальше? Судя по тому, что людокрады ничуть не испугались и не озаботились, а наоборот, обрадовались — ничего хорошего пленникам ожидать не приходилось. И все же…
Ага! Из-за рощицы послышался скрип колес и лошадиное ржание, а через некоторое время на поляне показалась запряженная какими-то странными быками повозка с большими колесами, несколько напоминавшая колхозную сеялку, только из дерева. Над повозкой колыхался голубой шелковый балдахин, укрепленный на длинных жердях, а под балдахином, кроме плюгавенького лысого старичка — погонщика — на мягких подушках сидел одетый в красный блестящий халат толстяк с багровым лицом и небольшой черной бородкой. Голову толстяка покрывала круглая, с поднятыми полями, шапка. Вокруг телеги скакали вооруженные копьями всадники в блестевших на солнце кольчугах! Ничего себе кино!
— Салям, Хаимчи-бей! — увидав толстяка, воскликнул Маметкул и, не дожидаясь ответа, показал рукою на пленников. — Якши полон!
Важно кивнув, гость, с помощью поспешно спрыгнувших с седел всадников, выбрался из повозки и, подойдя к бандитскому главарю, распахнул объятия.
Лешка скривился — ну, вот, целоваться еще будут, придурки!
Однако в своих предположениях юноша ошибся — Маметкул с Хаимчи-беем не целовались, лишь потерлись носами, да похлопали друг друга по спинам, после чего главарь банды вновь махнул рукою на пленников:
— Якши полон!
— Якши, якши, — недоверчиво ухмыльнувшись, Хаимчи-бей что-то отрывисто произнес.
Маметкул кивнул и, оглянувшись на своих бандюков, прищелкнул пальцами. Бандиты словно того и ждали — враз накинулись на пленников, пинками заставили встать и выстроиться на поляне в одну линию.
Дождавшись, когда уляжется суета, Хаимчи-бей в сопровождении Маметкула прошелся вдоль шеренги, внимательно осматривая каждого пленника. Некоторых отводили в сторону, а кое-кого — маленьких детей и одну женщину — оставили на месте. Девушек раздевали, но толстяк смотрел и ощупывал их без всякой похоти, а так, словно бы выбирал лошадей, даже заглядывал в рот — считал зубы. Ну, понятно — вот он, главный-то людокрад – перекупщик. Только вот средство передвижения у него, мягко говоря, не очень. А может, это специально такая телега — по лесам да болотам ездить? Может…
Дошла очередь и до Лешки. Подойдя к юноше, Хаимчи-бей ощупал мускулы и велел открыть рот — тоже еще, стоматолог нашелся!
— Родители живы?
— Сирота я…
— Плохо. Ты кто есть? Селянин? Мастеровой? Воин?
— Тракторист я, — Лешка пожал плечами. — Селянин… ну, и мастеровой.
— Какой ремесло знаешь?
— Трактора могу ремонтировать. Сеялки, бороны, плуги…
— Якши!
Работорговец кивнул Маметкулу, и Лешку отвели в сторону, где уже находились здоровенный бородач, монах, две девушки и трое парней. И что бы все это значило? Ну, догадаться нетрудно.
Хаимчи-бей между тем остановился напротив Ондрейки. Велел снять рубаху, внимательно осмотрел, ощупал и, задумчиво почесав голову, махнул рукой. Лешка обрадовался — парня отвели к ним.
Хаимчи-бей с Маметкулом отошли к повозке и принялись азартно кричать, то и дело яростно сплевывая в траву. «Торгуются», — догадался Лешка и тоже сплюнул. Ну, дожили — в родной стране уже людей ловят да продают, словно скот. Докатилась Россия-матушка! Какие там, на фиг, права человека!
Люди работорговца тем временем вырубили в рощице несколько стволов — не толстых и не очень тонких, — к которым и привязали попарно пленников. Вот так-то! И сам иди и ещё груз тащи — тут уж точно не сбежишь, при всем желании! Лешка даже слово подходящее вспомнил — ярмо. Ну, точно — ярмо. И все это в двадцать первом веке делается, можно сказать, в самом сердце России! Ну, российское правительство, ну, чмыри чертовы!
Выстроенных друг за другом пленных, только что купленных толстяком Хаимчи-беем, погнали вслед за повозкой. Арба — вот как она называется, вспомнил Лешка и чуть было не споткнулся, услыхав позади жалобный, резко оборвавшийся крик. Потом еще один, и еще… И тишина… Лишь заржали кони.
Неужели они…
— Не отставать, — обернувшись, предупредил работорговец. — Отстающих мои воины будут бить плетками. Кто упадет, выбьется из сил — сам виноват, мне не нужны слабаки.
Лешка угрюмо вздохнул — понятно… У реки стоял целый караван из таких же, сцепленных друг с другом попарно пленников. Молодых мужчин, стариков и маленьких детей почти не было, в основном — подростки да женщины. Лешка насчитал около пятидесяти пар. Сто человек! Однако!!! Это что же такое делается-то, а?!
Нехорошее, невероятное предположение вдруг возникло в его голове, оформившееся в догадку к вечеру, когда Хаимчи-бей велел устраиваться на ночлег. С измученных пленников сняли бревна, и Лешка устало повалился в траву. Сабли, невероятная жестокость, странная одежда. Полное отсутствие шоссейных и железных дорог, даже ни один самолет в небе не пролетел, а они уже немало прошли, считай, целый день перли! И странные речи монаха и Ондрейки — цари какие-то, Ахметы-Мехметы… Если представить на миг, что… Нет, не может быть! Невероятно!
Лешка обернулся к напарнику:
— Не спишь, Дюшка?
— А?
— Какой сейчас год?
— Год? Что за год? Ах, лето… Ну, это я знаю, в церкви учил — лето шесть тысяч девять сотен тридцать девятое от сотворения мира!
— Какое – какое? — с досадою переспросил Лешка. — Ты, случайно, Андрюшенька, белены не объелся?
— Не объелся, — усмехнулся отрок. В блестящих глазах его отражались огни горящих костров. — Где тут белену-то сыщешь?
— Но шесть тысяч какой-то там год — это уж слишком! Что ж мы, по-твоему, в будущем, что ли? Ничего себе, будущее! А… — Лешка вдруг вспомнил дачницу Ирину Петровну. — Вы ведь, верно, мыслите совсем по-другому…
