Евгений Красницкий - Отрок. Бешеный Лис.
— Когда это все закрутится, я, Кирюша, сказать пока не могу. — Федор говорил раздумчиво, тщательно подбирая слова. — И никто пока не может. Мстислав немолод — полсотни вот-вот сравняется. Сколько он еще проживет? Как отец — до семидесяти двух? Если так, то часть братьев, а может и все, не так, так эдак, в мир иной перейдут. Тогда посадить после себя наследником старшего сына у него может получиться.
Тут, Кирюша, время важно. Целое поколение (а лучше два) должно вырасти при Мономаховом роду на Киевском Великокняжеском столе. Чтобы казалось, что иначе и быть не может, чтобы иного и помыслить не могли. Если проживет Мстислав еще лет двадцать, так и будет. Сыновья подрастут, осильнеют. Снова, как нынешние Мономашичи, спина к спине вокруг Киева встанут. Мономах еще не царь, и Мстислав царем не будет, а вот если Всеволод Мстиславич Новгородский от отца Киевский стол примет, тогда будет у нас царь и царство. Единое, сильное, способное не только от врагов оборониться, но рубежи раздвинуть.
Федор Алексеевич помолчал, передвинул туда-сюда по столу чарку, вздохнул и продолжил.
— Только не верится мне, Кирюша, в такое благолепие. Так и знай: проживет Мстислав меньше десяти лет, и не видать нам с тобой тогда спокойной старости. Всеволод Новгородский слаб, против дядьёв не устоит. Я тебе не зря сказал, что Мстислав Мономашич последний из князей, кто новгородской силой на Киевский стол садится. Сам Мономах пришел в Киев из Переяславля — с границы Дикого Поля. С сильным войском и славой защитника Русской Земли.
Сила и слава, Кирюша, вот ключ от Киева, а не Листвичное право и прочие уставы, ряды и уложения. Власть не дают, власть берут! Не доживет Мстислав до шестидесяти, придет третья кровь — самая большая и страшная! Первым на Киевский стол взберется Ярополк Переяславльский. Спросишь: почему? Войско! Войско, которое все время в готовности, которое что ни год, то воюет, которое постоянно пополняется удальцами, не желающими дома сидеть, а готовыми головой рискнуть ради славы и добычи.
Надо ли объяснять, что дружины и ополчения других князей против него ничто? Но на всю Русь его силы, конечно, не хватит, и братья начнут дележ земли. Вот тогда-то… Так что, Кирюша, на спокойную старость не рассчитывай. Копи силу, воспитывай вот их, — Федор хлопнул Мишку по плечу так, что тот чуть не слетел с лавки — и молись, чтобы племяш твой Вячеслав Ярославич Клёцкий дожил до того смутного времени, когда возможным станет все!
* * *На очередной дневке Мишка вспомнил о том, что собирался расспросить мать о боярине Федоре. Время было как раз подходящим — Анна Павловна, пристроившись у костра, над которым висел котел, крошила на разделочной доске солонину. Мишка присел на бревно рядом с матерью и спросил:
— Мам, а чего это у Федора Алексеича ни жены, ни детей? И живет он один в глухомани, а ведь заметно, что не глуп и образован.
— Еще бы незаметно было! — Отозвалась мать. — Он когда-то при Великом князе Святополке Изяславиче большим человеком был — в посольских боярах ходил. Сам послом, правда, не разу не был — в возраст почтенный не вошел, но советником при послах ездил много раз.
Только вот, не повезло ему в жизни. — Мать сочувствующе вздохнула. — Умный он, добрый, когда-то весельчаком был. Первый раз женился… — Мать поколебалась, но, видимо, все же решила не кривить душой. — Первый раз он женился, как говорили, не по любви — из выгоды. В жены себе взял дочь ближнего боярина великокняжеского. Видать Бог его за это и наказал. Чуть больше года прожили и жена его умерла во время родов. И ребеночка лекари тоже спасти не смогли.
Прошло сколько-то лет, года три, наверно, и поехал Федор Алексеич с посольством к ляхам. Дружок его князь Ярослав Святополчич на дочери короля Болеслава жениться надумал. Ну сватовство, да еще королевское… Пьянки-гулянки, пиры, охоты… Приглянулась боярину Федору одна паненка, Кристиной звали — дочка кого-то из ближников князя Мазовецкого. И он, говорили, ей по сердцу пришелся. В другой раз поехал Федор Алексеич в Краков — невесту к жениху везти, а на обратном пути остановились у Князя Мазовецкого в замке. Тут Федор возьми, да и посватайся к Кристине.
Отец ее, не упомню уже, как его звали, ни да, ни нет не сказал, но обнадежил. Видать, хотел сначала вызнать как следует все про будущего зятя. Ну, отгуляли свадьбу, Ярослав Святополчич с молодой женой зажил, а Федор все мается. В конце концов попросил Федор князя Ярослава помочь в сватовстве, а для начала, послать его с каким-нибудь поручением к князю Мазовецкому, очень уж ему Кристину повидать хотелось.
Ну, для дружка старинного князь Ярослав расстарался. Отправил с боярином Федором грамоту, а в ней попросил князя Мазовецкого похлопотать об удаче в сватовстве. Мол, боярин Федор Алексеич мой друг старинный, человек достойный, у самого Великого князя в чести. Федор по дороге Кристину навестил и такая у них любовь сделалась, что уговорились сбежать вместе, если отец на женитьбу не благословит. Но оказалось, что зря сговаривались, князь Мазовецкий, как грамоту ярославову прочел, так сразу и велел свадебные подарки готовить. "Я сам", говорит, "Сватом у тебя буду, мне не откажут!".
Федор, конечно, рад радёшенек, единым духом слетал в Киев, получил благословение у родителей — они еще живы были тогда — и обратно в Мазовию. Весна, распутица, реки разлились, чуть не утонул по дороге, но разве мужика в таком деле удержишь? Приехал, а подарки подносить и некому! Вместо усадьбы отца Кристины, только стены закопченные — пруссы перед самой ростепелью набег на Мазовию учинили. Рассчитали, поганцы, что по половодью за ними никто в погоню не пойдет.
Федор Алексеич — к князю Мазовецкому, то утешил: трупа Кристины на развалинах не нашли, значит, жива — в полон увели. Погоди, говорит, реки в берега вернутся, пошлю дружину в Пруссию, глядишь, и невесту твою отыщем. Ну, Федор на месте, конечно, усидеть не смог, поехал к князю Ярославу во Владимир-Волынский. Тот другу посочувствовал, дал три сотни латных для похода на пруссов, Ратнинская сотня тоже пошла, не мог Корней Агеич друга в беде бросить.
Лето в тот год рано началось, жара, сушь, ратники в доспехах так упревали, что бывало без памяти с коней валились, один Федор, как железный, не ест не спит. Как какого прусса живым возьмут, сам пытал страшно, все дознавался, где нужно его невесту искать. Нашли, все-таки, на одном хуторе. Батюшка Корней рассказывал, что поверить не мог, будто красавицей была — худая, страшная, в волосах седые пряди, это в шестнадцать-то лет! А на шее полоса синяя и кожа ободрана — руки на себя наложить пыталась, да не дали, успели из петли вынуть.
Казалось бы, все хорошо кончилось, как в сказке — витязь суженую отыскал, от ворогов освободил, теперь честным пирком, да за свадебку… — Мать примолкла и утерла тыльной стороной ладони скатившуюся по щеке слезу. То ли так переживала свой собственный рассказ, то ли как раз резала лук. — Только ты, Мишаня, сказкам не очень-то верь.
Мишка даже вздрогнул от того, как разительно изменился на последней фразе голос матери. До этого она, словно и в правду рассказывала сказку, говорили слегка нараспев, вплетая в свою речь характерные для сказочников словесные обороты. Последние же слова были сказаны зло, с каким-то особым ожесточением.
— В сказках, сынок, ничего не говорится о том, что полонянки по много раз насилованные, битые, униженные, за месяц из девиц в старух превращаются. И о том, что даже сохранив рассудок, невеста, после всего этого, в женихе такого же кобеля, какие над ней измывались, видит, сказочники тоже помалкивают.
Короче, в монастырь она уйти решила. Как Федор не уговаривал, как не пытался о любви их напомнить… Там еще, как на беду, поп латинский с дружиной Мазовецкой был. Все стращал, что самоубийство, хоть и неудавшееся, грех великий. И лях один. Упился дурак прусского пива, да и ляпнул, что русичи, мол, неразборчивы — готовы из-под кучи чужих мужиков подстилку замуж взять. Федор его даже на поединок вызывать не стал, так, голыми руками, шею свернул.
"Сто, стоп, стоп, сэр! Что-то маман понесло, такие вещи пацану рассказывать… Мажет быть, лучше как-то закруглить разговор? Сама же потом жалеть будет".
Мать, между тем, все с таким же ожесточением продолжала:
— В общем, ушли ляхи, и поп Кристину увез. Ему-то выгода — других наследников у отца Кристины не осталось, значит, все имущество и земли церкви отойдут. Федор потом говорил, что это ему наказанье Божье, за то, что первый раз из выгоды женился, а Кристине о первом браке ни словом не обмолвился.
— Ушли ляхи, остался Корней воеводой над четырьмя сотнями латников, и поехало. Начали с того, что Федор хозяина хутора, где Кристину нашли, живым гвоздями к дереву около муравейника приколотил. Пока пиво допивали, в дорогу собирались, да хутор жгли, всё слушали, как тот прусс, заживо съедаемый, диким голосом орет.
