Михаил Королюк - Квинт Лициний 2
– Хорошо, работайте над этим. Шутники… – помял ладони, успокаиваясь. – Ладно, что там еще экспертизы дали, Георгий?
Жора остался спокоен, как удав, словно не он только что разыграл одного из самых могущественных людей страны, и голос его звучал уверенно и деловито:
– Исходя из интервалов между словами и абзацами, равномерности и силы нажима, изменения высоты букв в пределах одной строки, психотип отправителя с высокой степенью вероятности имеет следующие черты, – и он принялся зачитывать, – «самоуверенный человек, неохотно берущийся за дело, но, начав, доводит его до конца. Не очень высокая организованность, бесшабашность; способен пренебрегать собственной выгодой и безопасностью; отсутствие честолюбия; скрытен; не терпит слепого подчинения; считает, что в мире все должно быть логично, а, следовательно, справедливо».
– Психологи говорят, что лозунгом этого психотипа может быть «справедливость – это мое ремесло», – и Иванов перечислил, разгибая пальцы, – Гарибальди, Робеспьер, Дзержинский как яркие представители.
– Ну что ж, неплохо, – Андропов быстро отошел от укола по самолюбию и чуть повеселел. – По собственной инициативе вышел на связь именно с нами, родной язык русский, стремится к справедливости… Замечательный материал для работы. Почерк ищем?
– Почерк достаточно характерный, что облегчает поиск. Последний месяц в Ленинграде проводится крупная операция по выявлению схожих образцов, проверяем квитанции на почте, рукописные материалы в учебных и лечебных заведениях, воинских частях, на предприятиях… Пока, – Жора развел руками, – пусто. Будем искать дальше.
– Ну что ж, это – частая ситуация, к сожалению. Давайте тогда соберем все вместе. Боря?
– Хм… Пока наиболее вероятной гипотезой, объясняющей почти весь комплекс данных по «Сенатору», является сюжет с одиночкой, который в настоящее время проживает в Ленинграде, стремится оказать содействие нашей стране, и обладает возможностями для этого в связи с прорезавшейся способностью к «инсайту» или доступом к «машине времени». Это – мужчина средних лет, с высшим образованием, научный или руководящий работник среднего звена, с родным русским языком, возможно, имеющий связь с армией.
Андропов ткнулся носом в сцепленные кисти и, прикрыв глаза, глубоко и надолго задумался.
– Принимается, – он снял очки и устало потер глаза. – Это заметно лучше, чем показалось поначалу. Как искать-то будем?
Иванов раскрыл свою папку и протянул план оперативной разработки.
– Основная идея, Юрий Владимирович, в том, что человек с таким психотипом постарается использовать открывшиеся возможности и на своем рабочем месте, а, может быть, и в личной жизни. Следовательно, будем ловить в Ленинграде необычности. Например, серии крупных научных открытий. Находки кладов, выигрыши в лотереях, иные новые состояния. И обычная оперативная работа: проверка психлечебниц, нацеливание агентуры… Вот план.
И мужчины увлеченно склонились над бумагами.
Четверг, 01 сентября 1977, утро
Ленинград, Измайловский проспект
Я расправил плечи пошире и с наивной надеждой заглянул в зеркало. Увы, отражение меня не порадовало – за ночь ничего не изменилось. Ну почему, почему они такие узкие?! Карикатурно узкие. Ведь все лето нагружал их как мог… И подтягивания широким хватом делал, и отжимания, а толку-то?! Вытянуться вверх за каникулы я вытянулся, а вот вширь почти не раздался. И торчит над жалким подобием плеч все та же тощая шея с выпирающим кадыком. Разве что детская припухлость начала уходить со щек, чуть прорисовались скулы, да глаза теперь смотрят жестче и с каким-то вызовом. Результат поездки в Москву и Новошахтинск в буквальном смысле налицо.
Ладно, это значит что? Буду работать над собой дальше. Я на быстрый результат и не рассчитывал… Хотя сегодня его отсутствие особенно досадно.
Тщательно, словно от этого действительно что-то зависело, повязал неброский, в мелкую серую клетку галстук-«селедку». Вчера вечером я вырвал его с боем из отцовых запасников взамен замусоленного изделия на растянутых резинках.
Закрыл глаза и пару раз пшикнул на себя из пульверизатора. Забористый «Шипр» разошелся, оставляя легкий запах бергамота и чего-то еще на донышке, горьковатого и свежего, как осенний лес после дождя. Жаль только, что это именно запах, а не аромат.
«Все», – усмехнулся я и гордо задрал подбородок, – «предпродажную подготовку прошел. Лучше все равно не сделать».
Подхватил портфель со сменкой, принял от мамы букет георгинов для Зиночки и сбежал по лестнице вниз. Сладко заулыбался, в сотый раз фантазируя о долгожданной встрече: короткий миг радостного узнавания, свет в распахнувшихся навстречу зеленых глазах, и, увы, лишь короткое ласковое прикосновение к предплечью – ибо школа.
Нетерпение гнало меня вперед, и ноги сами несли по исхоженному маршруту. Поворот, переход, полу-бегом через дворик какого-то проектного института, еще поворот, и вот впереди, за мешаниной из пышных белых бантов, воздушных шаров и букетов гладиолусов я углядел долгожданный тонкий профиль. Крепко вцепившись в Ясю, Тома нервно озиралась по сторонам.
Я ускорился, торопливо протискиваясь сквозь веселую толчею. Насколько вижу отсюда, свое обещание я уже выполнил: теперь мы с ней почти одного роста. Ну, если без каблучков. А через годик, когда добавлю еще дециметр, мне будет все равно, какой высоты у нее платформа.
Обогнув кого-то из младших, я неожиданно возник у девушек с фланга и радостно воскликнул:
– Привет, красавицы!
Реакция оказалась неожиданной: увидев меня, Тома шарахнулась за Ясю, и в глазах ее заплескала откровенная паника.
Не понял… Я недоуменно моргнул, и моя восторженная улыбка померкла. А где бурная встреча после долгой разлуки?
– Здравствуй, Андрей, – настороженно глядя на меня кивнула Яся.
Тома покусала уголок губы и повторила ломким эхом из-за ее плеча:
– Здравствуй, Андрей.
Во мне что-то хрустнуло, надломившись, и я непроизвольно сделал полшага назад. Между нами повисло глухое молчание.
Я приподнял бровь и попытался заглянуть в глаза напротив, но Тома тут же начала коситься куда-то вбок, деланно не замечая немого вопроса. Ветер прошелся по ней, теребя на виске прядку осеннего цвета, и улетел, а тишина на нашем пятачке осталась, став оглушительной.
Сглотнул, безуспешно пытаясь смочить внезапно пересохший рот, и перевел вопрошающий взгляд на Ясю. Та заломила брови домиком и беззвучно шевельнула губами.
Что?
Я напрягся, пытаясь разобрать.
«Потом»?
Еще раз, словно не доверяя своим глазам, посмотрел на Тому и, неловко кивнув, шагнул вбок. Вслед мне полетел отчетливый вздох облегчения.
Линейку я провел в странном оцепенении. Нет, я здоровался с ребятами, кивал и что-то отвечал, кривился в нужных местах улыбкой. Но мы были порознь – мир и я.
«Да, здоров! Сергея Захарова на химию послали? Угу, слышал. Да, скоропортящийся талант. Зорь, а ты еще больше похорошела. Не, ну правда же! И ты, Кузь, и ты, куда ж без тебя… В каком месте похорошела? А коленки у тебя красивые. Нет, и раньше нравились. Да точно говорю! Что значит „негодяй“? Почему раньше не говорил? Так, это… Молчал, глубоко изумленный…»
Но все это я выдавал на автомате, почти без участия сознания. Между мной и миром словно опустилось толстенное стекло, истребив оттенки и приглушив звуки. Пашка, чутко уловив мое состояние, переводил разговоры на себя. Впрочем, новый класс, слепленный из двух половинок, деловито принюхивался и притирался, и ему было не до одного выпавшего в астрал соученика.
Мелькнул вдали вглядывающийся в меня Гадкий Утенок. Я кинул ей слабую улыбку, и она вспыхнула в ответ искренней радостью. Я смущенно отвел глаза.
«Хм… А не такой уже и гадкий», – мой взгляд, невольно став оценивающим, вильнул в ее сторону еще раз. – «Тоже вытянулась. Пожалуй, уже больше девушка, чем девочка».
Энергично потрясая букетом, толкнула короткую речь загорелая Тыблоко, под умильными взглядами родителей пробежала с колокольчиком вдоль шеренги сияющая восторгом первоклашка, вырвался из распахнутой двери школы на свободу и разлился в прозрачном сентябрьском воздухе первый звонок… Учебный год начался.
День прошел как кинолента, прокрученная в дымину пьяным механиком. Некоторые события проскочили мимо меня целиком, другие же запомнились в мельчайших и совершенно ненужных подробностях. От первого урока, вместившего в себе классный час и комсомольское собрание одновременно, память удержала лишь фрагменты Зиночкиной речи про всенародное обсуждение новой конституции. На химии начали электролитическое равновесие, но на слове «диссоциация» мой мозг забуксовал и впал в кому до перемены. Третьим уроком шла литература. Что там было – убей, не помню. Что-то ел на большой перемене, но что? Лишь к английскому я собрался и вышел из состояния грогги – Эльвиру лучше не злить. Впрочем, ее сарказм был еще по-летнему благожелателен, и часть урока я просто медитировал, разглядывая уходящие вдаль ленинградские крыши и купола Исакия на горизонте.
