Друг и лейтенант Робина Гуда - Анна Георгиевна Овчинникова
— Я ухаживала за тобой, чтобы ты поскорей поправился и убрался из Аннеслея! — заявила Катарина. — Твоя бегинка наверняка ждет тебя не дождется! Вот уж подходящая парочка — аутло и дочь совращенной монашки!
В ее глазах кроме гнева я увидел обиду и жгучую ревность, но она выбрала неправильные слова, неправильный тон и неправильный объект для своих нападок. Я никогда никому не позволил бы так говорить о Мари, даже Катарине.
Мы с бегинкой встречались всего три раза — дважды в прошлом году и один раз этой весной. Сразу после возвращения из Йоркшира я принялся дежурить у дороги возле Биллоу и на третий день подкараулил-таки Мари, едущую на своей повозке из Ноттингема. Проводив девушку до деревни, я дождался, пока она отправится обратно, снова примостился рядом с ней на передке и с трудом заставил себя слезть почти у самых городских ворот.
Я всякий раз улыбался, вспоминая об этой поездке.
Мари теперь гораздо лучше говорила по-английски, а я всю зиму пытался овладеть французским так же упорно, как учился стрелять из лука. Не скажу, чтобы мы смогли от души поболтать, но теперь я понимал почти все ее слова, а она понимала меня. И я бы не возражал, если б дорога от Биллоу до Ноттингема заняла не полчаса, а несколько дней.
Мне показалось, Мари тоже была рада моей компании, несколько раз я даже заставил ее рассмеяться. Однако она все равно оставалась застенчивой и чуть печальной и наотрез отказалась принять ожерелье, которое я купил для нее на ярмарке в Йорке…
— Можешь ругать меня, сколько хочешь, Катарина, — сквозь зубы проговорил я, — тебе и твоему отцу и вправду перепало от меня забот. Но никогда не говори дурно о Мари в моем присутствии, слышишь?!
— Значит, это правда! — крикнула Катарина, топнув ногой. — Правда то, что болтают везде и всюду о проклятой бегинке!
— Я не хочу знать, что о ней болтают!!! — гаркнул я, привстав.
Резкое движение прошило меня болью, я снова повалился на подушки, крепко стиснув зубы. Все-таки семейные скандалы требуют отменного здоровья, а я пока что был жалким доходягой… Потому очень обрадовался, когда в комнату ввалился Локсли — заросший, усталый, засыпающий на ходу.
Сменяясь с поста на стене, Робин всегда приходил сюда отсыпаться, прочно обжив оленью шкуру на полу. Я не возражал — с ним мне было проще, чем с кем бы то ни было, — а сейчас его появление и вовсе пришлось как нельзя более кстати. Правда, Катарина так не считала.
— Я присмотрю за ним, госпожа, идите, — пробормотал Робин, ставя в углу свой лук.
Катарина просто онемела от такой наглости: простолюдин-аутло, из милости получивший приют в замке, жалкий беглец, только благодаря великодушию ее отца избежавший виселицы, отпускает ее из комнаты мужа, словно какую-нибудь служанку!!!
Пока она приходила в себя, Локсли уже развалился на шкуре.
Мне показалось, Катарина сейчас пнет главаря разбойников или устроит с ним спарринг в партере, но она вовремя вспомнила о своем достоинстве высокородной дамы.
— Да, ты нашел себе подходящую компанию, сэр Рейнольд Гринлиф! — глядя на растянувшегося на полу грязного оборванца, с холодным презрением отчеканила она. — Видно, каждому свое. Зря отец надеялся, посвящая тебя в рыцари, что ты выберешь путь благородного человека. Подумать только, он считал, что когда-нибудь ты так же прославишь нашу семью, как доблестный Жофруа Ли! Отец ошибся, ты такой же презренный разбойник, как и твой Локсли. И даже если Господь помилует тебя на сей раз, рано или поздно тебя ждет петля или ты подохнешь где-нибудь в лесу, как дикий зверь! Все вы, аутло, кончите бесславной смертью. И никто никогда тебя не вспомнит, Маленький Джон, так же, как никто никогда не вспомнит Робина Гуда…
Катарина никак не ожидала, что я прерву ее речь оглушительным хохотом. О, дьявол, смеяться было больно, очень больно! — и все-таки я никак не мог остановиться. Даже убийственный взгляд, которым наградила меня жена перед тем, как выбежать из комнаты, не смог меня унять. Самым смешным было то, что я понятия не имел, кто такой Жофруа Ли! И почти не сомневался, что этого не знает никто из профессуры питерского истфака.
Ну разве не забавно? На такие выкрутасы способна только госпожа История! Благородный рыцарь, слава которого, по мнению его современников и ближайших потомков, не померкнет в веках, оказывается начисто забытым, а память о «презренном разбойнике» перешагивает через рубеж тысячелетий, и его имя становится таким же знаменитым, как имя Иисуса Христа!
— Джон, ты что, спятил? — осведомился «презренный разбойник», приподнимаясь на локте.
Мой смех перешел в стон, и Робин, вскочив, взял с сундука кружку с водой:
— На-ка, хлебни!
Я отпил воды и наконец сумел отдышаться.
— Робин… ты знаешь, кто такой Жофруа Ли?
— Кто-то из рода твоей жены, может, его основатель… Вот тебе и полагается его знать, а я, что ли, обязан помнить всех норманских головорезов? — Робин поставил кружку обратно и проверил чистоту моих повязок. — Прошла дурь? Тебе что-нибудь нужно?
— Да… Нет… Все нормально, спасибо.
— Тогда перестань ржать, как лошадь, и спи!
Легко ему было давать такие советы! Но наконец боль в ноге и плече слегка приутихла, и я в самом деле сумел задремать.
Ненадолго.
В окно било полуденное солнце, когда в комнату ворвался один из слуг и истошно выкрикнул:
— Господин Локсли!
Робин взвился на ноги, чуть не сбросив с сундука кружку с драгоценной водой, и прыгнул за своим луком.
— Опять началось? — Он быстро натянул тетиву.
— Нет! — глаза парня были круглыми и ошалелыми. — Они подняли белый щит! Требуют, чтоб их впустили в замок! Сам Хантингдон хочет явиться сюда, чтобы потолковать!
Локсли тряхнул головой и провел ладонью по лицу.
— Сэр Ли велел, чтобы вы шли к воротам! Прямо сейчас!
— Хватит вопить, — Робин уже без спешки проверил наконечники на рогах лука. — Кто сейчас на стенах?
— Кевин, Пит Бодкин, Хромой Годвин, а из ваших стрелков — Дикон, Мач, менестрель и Коулт.
— Понятно. Том, смени Дикона и скажи Гаральду — пусть подменит Стива. Я сейчас приду.
— Да, господин Локсли! — парень вылетел из комнаты.
— Они слушаются тебя не хуже, чем самого Ли, — заметил я, с усилием садясь. — Где моя одежда?
— А? — Робин удивленно посмотрел на меня, потом нахмурился: — Джон, вряд ли тебе стоит…
— Меня
