Валерий Елманов - Поднимите мне веки
Самоуверенность меня чуть не подвела.
Глава 30
«Божий суд» и спор из-за коленок
Увы, но вышедший против меня Готард – здоровенный белокурый детина, которого, судя по габаритам, откармливала чуть ли не вся Речь Посполитая, оказался каким-то бесчувственным к боли, практически не реагируя на мои удары.
Зато его длиннющие руки уже пару раз чувствительно угодили мне в плечо, а затем я, парировав его размашистую правую и невольно охнув от боли – отбивал-то левой, которая у меня здорово повреждена, – пропустил удар в голову. Он получился скользящим, в самый последний момент я ушел, но в правом ухе все равно зазвенело.
Применять приемы не хотелось. Пусть и объявлено, что бой без правил, но все равно был уверен, что стоит мне прибегнуть к подсечкам или броскам, и потом поляки непременно станут канючить о нечестности и так далее.
Единственное, что я себе позволил, так это вызвать сапожника и втолковать ему, что от него нужно, после чего он сделал мне дополнительную подошву, всю в дырах – получилась как бы рифленая – и наклеил на основную.
Но надежда на то, что мой противник поскользнется на траве, оказалась тщетной. Во-первых, он был чертовски устойчив, а во-вторых, отсутствовала сама трава, давным-давно вытоптанная на месте одного из многочисленных московских рынков уймой сапог и лаптей.
Пришлось прибегнуть к тактике выматывания.
Правда, я и тут не добился особого успеха – Готард без остановки махал руками, при этом продолжая дышать достаточно ровно. И что мне делать с этим верзилой, который габаритами весьма схож с бывшим калифорнийским губернатором, разве что мышцы не так рельефны из-за большего количества жирка?
К тому же я постеснялся и перед началом боя не снял с себя помимо кафтана еще и нижнюю рубаху. Постыдился демонстрировать свои повязки, чтоб не подумали о том, будто я таким образом пытаюсь давить на жалость.
Теперь приходилось расхлебывать – Готард то и дело норовил ухватить меня за рубаху. Очень уж ему хотелось нежно приобнять меня, а там и к гадалке не ходи – хана ребрам.
Плотно облепивший две стороны нашего огороженного веревками ринга московский народ продолжал бурно болеть за меня, поскольку слух о том, что князь Федор Константиныч, присланный царевичем, дерется за всю Русь, сразу после согласия на «божий суд», данного Дмитрием, облетел всю столицу.
Ну да, бродячий спецназ поработал на славу – про рекламу престолоблюстителя, раз уж так складывается, забывать ни к чему.
Кстати, накануне вечером ко мне в гости на подворье приперся даже мясник Микола, попросив Багульника провести его к князю. Дескать, есть у него до меня тайный и очень важный разговор.
Оказавшись в моем кабинете, Микола, заговорщически подмигнув, извлек из своей корзины подарок – здоровенную черную… гадюку.
Я опасливо уставился на нее – змей боюсь с детства, – но мясник тут же мне все растолковал.
Оказывается, есть в народе такое поверье. Как пояснил Микола, мне надо ее убить и вынуть язык, сунув в какую-то тафту, причем непременно зеленого или черного цвета, а эту тафту положить в левый сапог, обув его на том же месте, а затем, дойдя до ворот, закопать змею под ними.
А завтра в тот же сапог положить три зубчика чеснока, да под правую пазуху привязать себе утиральник, взяв его с собой, когда пойду биться на поле.
– Можно было б с ветлы али березы взять зеленый кустец, – заметил он, пояснив: – Ну, по-нашему, вихорево гнездо. Его ежели в сапог сунуть – оно тоже славно.
– Что-то больно много ты мне собрался в него напихать, – со вздохом заметил я, решив перевести все в шутку. – Не влезет оно.
– А вихорево гнездо надобно в правый сапог, – принялся втолковывать он мне. – Да и что о нем речь вести, коль я его не сыскал.
Отбояриться удалось с трудом, поскольку на мои заявления, что я князь, а потому мне нельзя прибегать к таким нечестным ухищрениям, мясник не реагировал, простодушно считая, что в жульничестве в отношении иноземца нет ничего предосудительного, а напротив – достоинство. Он так и заметил мне:
– Он же латин.
Пришлось прибегнуть к резервному аргументу. Мол, суд-то «божий», а значит, господь и без того увидит, кто из нас прав. Или бородач не верит, что всевышний придет мне на выручку, если что?
От моего сурового взгляда Микола смешался, невнятно забормотав, что бог-то бог, да и сам не будь плох, и вообще, он куда лучше бережет береженого, то есть такого, который и сам о себе проявляет заботу.
– Я и без всяких змеючих языков управлюсь, – строго заметил я, – ибо бью только два раза – первый по голове, а второй по крышке гроба. – И напомнил про Липского.
Лишь тогда он сконфузился – получается, что принес ножичек человеку, который и без него вооружен длиннющей саблей, – и с сокрушенным вздохом тут же ловко свернул голову извивающейся гадюке, небрежно запихав ее обратно в корзину.
Сейчас мясник стоял в первых рядах и, думается, изрядно сомневался в истинности сказанного мною накануне – ударов-то я нанес много, а толку…
Да и перед своими гвардейцами становилось неудобно.
Вон они, тоже в первых рядах. Пришли посмотреть на своего воеводу и Багульник, и Дубец, и четверка тех, кого не было с нами на Никольской. Собрались и все бродячие спецназовцы, включая бригады Лохмотыша, Афоньки Наяна, стоящего чуть поодаль Семки Обетника, Вихлюя и Лисогона.
А помимо них приплелись, бережно поддерживаемые товарищами, и Зольник с Курносом и Кочетком. Единственный, кто не смог прийти, Зимник, хотя и он порывался встать с постели, но уж тут я был неумолим.
И что мне теперь – осрамиться на глазах собственных гвардейцев?! Ну уж дудки.
А тут как раз Готард, переоценив свои силы, сам ринулся в решительную атаку. Не иначе как углядел, зараза, что к этому времени раны на моих руках вскрылись – боль чувствовалась все сильнее, и намокли не только повязки – красные пятна показались и на рубахе.
Болельщики-поляки, столпившиеся на третьей стороне нашего ристалища, одобрительно взревели, поддерживая своего земляка.
Мой беглый взгляд в сторону своих ратников хоть и прибавил сил, но в то же время оказал и дурную услугу. Подбадриваемый криками шляхтич столь стремительно кинулся вперед, что я не успел оглянуться, как он все-таки ухитрился уцепиться за рубаху и рывком подтянул меня к себе, мгновенно наложив на меня и свою вторую лапу.
Теперь уже мне не оставалось ничего иного, как прибегнуть к одному из приемов, и самым лучшим в такой ситуации была «мельница». Рискованно, правда. Может не хватить сил для придания противнику нужного ускорения, но тут уж деваться было некуда – пан или пропал.
Для надежности я вначале попытался оттолкнуть его от себя, дабы он еще больше уперся и навалился на меня, что Готард, зарычав по-медвежьи, тут же и сделал. После этого я, подпрыгнув, уперся в него коленом и резко, что есть мочи рванул поляка на себя, подаваясь назад.
Вообще-то я был прав в своих опасениях – сил хватило едва-едва. На какой-то миг, когда его тело уже взлетело над моим, мы вообще застыли в шатком равновесии, и было неясно, то ли его туша вернется, припечатав меня к земле, то ли…
Получилось второе, хотя даже тогда я навряд ли смог бы добиться красивой победы, будь на его месте обычный спарринг-партнер по десантному взводу. Пускай он подо мной, но руки-то по-прежнему на моих плечах. Бить по морде лежачего как-то некрасиво, а касание лопатками земли тут не в зачет – не те правила.
Однако он на пару секунд растерялся, ошеломленный таким полетом, и потому я успел высвободиться из захвата и выкрутить одну его руку, взяв ее на излом и заставляя Готарда перевернуться на живот.
Дальнейшее было делом техники. Одна моя рука по-прежнему с силой пригибала его ладонь к запястью, чтоб в случае чего только поднажать, и все, а другая точно так же, до упора, запрокинула его подбородок вверх…
Дворжицкий поначалу то ли не понял, что его бойцу аллес капут, то ли надеялся, что Готард еще сумеет вырваться, и потому хоть и привстал со своего места справа от государя – Дмитрий усадил его рядом с собой, – тем не менее продолжал помалкивать.
Пришлось поторопить, поскольку боль в руках, особенно в левой, ощущалась все сильнее. Я громко крикнул, что если ясновельможный пан немедленно не признает свое обвинение против меня ложным, то мне останется в качестве доказательства немедленно сломать этому шляхтичу шею.
Народ на двух сторонах ристалища меж тем неистовствовал. Москвичи явно вошли во вкус и, подобно древним римлянам, громко выражали свою точку зрения относительно дальнейшей судьбы Готарда. Гнуть большой палец книзу их никто не научил, зато они вместо этого на все лады рекомендовали мне ничего не ждать и не церемониться.
И Дворжицкий сдался:
– Признаю неправоту своих слов! – морщась, крикнул он зычным голосом.
