Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов
Штабс-капитан лейб-гвардии егерского полка по привычке прижал руку к эфесу тесака, в который раз вспоминая о том, что нужно бы раздобыть саблю, и обратился к разношёрстной команде:
— Соратники, — сказал Клеопин, избегая привычного слуху «господа офицеры» и «братцы». — Завтра мы выступаем в поход. Наша задача — выйти к городу Череповцу, собрать всех, кто может носить оружие, и получить приказ от законного правителя — Его Императорского Высочества Великого князя Михаила. Мы с вами — солдаты, поэтому должны защищать нашу Веру, нашего Царя и наше Отечество! Думаю, что после победы никто не будет обделён монаршей милостью.
Николай сделал паузу, во время которой солдаты получили возможность осознать услышанное и не очень стройно крикнуть: «Ура!». Всё-таки сражения сражениями, а «монаршия милость» — это уже что-то весомое. Для того же Сумарокова — звание прапорщика и крестик, пусть даже Анненский, на сабельный эфес. Для солдат — срок службы не в двадцать пять, а хотя бы в десять лет и выходной пенсион, на который можно и домишко поставить, и хозяйство завести. Ну и для остальных, включая того же Клеопина, «милость» представлялась чем-то материальным…
— Господа нижние чины лейб-гвардии Преображенского полка, — обратился штабс-капитан к мятежникам, игнорируя прапорщика. — Вы перешли на сторону цареубийц. Предлагаю всем желающим войти в наш партизанский отряд и начать борьбу с внутренними врагами Отечества. Думаю, что тем самым сможете искупить кровью свою вину и получить монаршее прощение.
Строй «преображенцев» стоял не шевелясь. Видимо, после Сенатской площади, когда они стреляли в спину своим товарищам, веры в прощение уже не было.
— Никак нет, господин штабс-капитан, — вышел из строя пожилой солдат с капральскими нашивками и полным «бантом» медалей. — Не можем мы с вами пойти. Вы-то, может быть, и добрый человек, но есть и другие, повыше вас. И ваши нас не примут и наши будут предателями считать. Лучше вы нас из стен-то выведите, чтобы землю святую не пачкать, да расстреляйте. Не хочется мне, на старости-то лет, повешенным быть.
Николай в растерянности оглянулся на своих солдат. Было видно, что сапёры готовы переколоть военнопленных штыками, но ждали команды.
— Сын мой, — вдруг раздался сзади голос игумена, которого, вроде бы, не должно было быть на построении. — Пусть они, кто хочет, здесь останутся.
— Тут? — удивлённо спросил Клеопин. — Монахами?
Старенький игумен грустно улыбнулся Николаю:
— Станут ли иноками — не ведаю. На то — воля Божья. А ты их здесь оставь, в монастыре. Пусть трудниками побудут. Дел у нас много, а мнихи мои — старые да хворые. А там — как Бог даст.
— Трудниками? — недоверчиво спросил штабс-капитан, переводя взгляд на «преображенцев». — Да много ли такие наработают?
Странное дело! Из нестройной трёхрядной шеренги, державшейся на месте только за счёт злости и старой закалки, мятежная команда вдруг превратилась в нечто сплочённое. Солдаты-мятежники расправили плечи и посмотрели на мир неожиданно уверенно.
— Сколько отец-настоятель прикажет, столько и наработаем, — сказал старый капрал и, не дожидаясь разрешения, подошёл под благословление старца.
Штабс-капитан даже опешил от такой наглости, но говорить ничего не стал, потому что сам настоятель негромко, но твёрдо прикрикнул на остальных «преображенцев», собравшихся подойти к руке владыки: «Стойте-стойте, дети мои! Подождите немного… А ну, встать в строй!»
— Владыка, какая тут самая грязная работа? — спросил Клеопин.
— Ну, какая же работа, та самая, нужник чистить, — повеселел настоятель. — Как в сортир ходить, так все горазды, а как чистить — так и не найти никого.
— Очень вас прошу, батюшка, отправьте на неё вон того капрала, — указал штабс-капитан на старого солдата. — Я думаю, что и вы, и он поймёте, почему…
— Понимаю, — кротко сказал настоятель и уже другим, командирским, тоном сказал: — Капрал, выйти из строя на два шага!
Капрал, ожидавший обязательной экзекуции шпицрутенов в десять, радостно вышел из строя, чеканя шаг босыми ногами.
— Возьмёшь с собой человек пять да пойдёшь по этой дорожке к отцу-келарю. Скажешь, настоятель велел вам обувку найти да нужник вычистить. Выполняй!
— Рады стараться, Ваше Превосходительство, — пуча глаза от усердия рявкнул солдат, но спохватился: — Виноват, Ваше Высокопреосвященство…
— Ступай-ступай, — благословил его владыка, пряча в бороде улыбку.
— Отец игумен, а вы в мирской жизни, случаем, не полком командовали? — заинтересованно глянул Клеопин на настоятеля.
— Суета всё это, — отмахнулся тот, но всё-таки ответил: — И полком доводилось покомандовать, да и дивизией тоже…
Николай открыл было рот, чтобы порасспрашивать ещё, но игумен покачал головой, показывая, что больше он о прошлом говорить не будет. Да и люди ждали. Поэтому штабс-капитан отдал приказ:
— Нижние чины Преображенского полка поступают в распоряжение отца игумена. Прапорщик Рогозин остаётся под стражей. Отрядам разойтись на приём пищи.
Клеопин, оставив командование Сумарокову, ушёл в свою «командирскую» келью, чтобы ещё раз обдумать сложившуюся ситуацию. Но его размышления были прерваны стуком в дверь:
— Господин штабс-капитан, — услышал он голос настоятеля. — Известия плохие.
Николай