Евгений Таганов - Рыбья Кровь и княжна
Как ни странно, жизнь на зимовье оказалась для Дарника труднее походного марша. Там ему всегда хватало на день одного коня, сейчас приходилось использовать двух. Намотав по необъятному стойбищу не один десяток верст, он в конце дня мешком вываливался из седла и с трудом преодолевал несколько шагов до теплой юрты. Они теперь с Болчой обретались в малой зимней юрте, нагреваемой не столько чугунным очагом, сколько их собственным дыханием, передав прежнюю тарханскую трехсаженную юрту десятку неженатых липовцев.
Веселый нрав по-прежнему не покидал наложницу, к нему только добавилась замечательная начальная пауза, когда, выскочив ему навстречу, хазарка на короткое время как бы замирала, давая ему возможность привыкнуть к своему присутствию, мол, сам дай знак мне приблизиться. Другие наложницы, которых он тоже приучил не хватать себя тотчас в объятия, всегда даже в спокойном ожидании обрушивали на него целый шквал молчаливых нетерпеливых требований: смотри и желай меня изо всех сил. Болчой же словно каждый раз сомневалась, войдет ли он вообще в ее юрту. Дарник входил, и славная девушка тут же вся расцветала от удовольствия. Не расцвела она лишь однажды, он это сразу почувствовал и удивленно на нее оглянулся.
— Там моя дочь, — робея, произнесла хазарка.
Князь вошел в юрту и при свете очага и двух свечей увидел небольшой шевелящийся комок из лисьих и куньих шкур. У комка обнаружилось круглое гладкое личико, обрамленное рыжими волосами.
— Это Соон, моя дочь, — простые слова на словенском языке давались Болчой уже без труда. — Она сейчас уйти.
— Потом, — сказал Дарник, удерживая наложницу за руку.
Пока он ел, девочка продолжала возиться на их ложе со своими тряпицами и деревянными фигурками. А затем она вдруг напустила под себя маленькую лужу. Болчой в негодовании вскочила на ноги, едва не задев головой каркас юрты. А князь громко до слез расхохотался. Сначала это был смех над испуганной наложницей, а следом уже над самим собой, настолько показалось забавным спать в детской моче ему, грозному военачальнику, повелителю тысяч воинов.
Как Болчой ни возражала, но в эту ночь ее Соон осталась ночевать в их юрте. На следующий день Дарник специально сделал себе небольшой перерыв в полдень, чтобы завернуть домой и рассмотреть ребенка при дневном свете. Новый осмотр девочки еще больше очаровал его, у двухлетней малышки были умные глазенки и розовая кожа. А самое главное, в ее присутствии Болчой все делала с утроенной быстротой и ловкостью, оставляя его самого надолго в покое. Когда пять лет назад у Черны и Зорьки родились его сыновья, Дарник был крайне недоволен тем, что из-за этого ему оказывается гораздо меньше внимания. Сейчас же почему-то подобной досады не было и в помине. Напротив, птичье непонятное щебетание матери и дочери между собой сладко напомнило ему большую полуземлянку дяди Ухвата с многодетным семейством, в которой он проводил каждое лето.
Оказывается, и такое совсем не выветрилось из его памяти. Более того, если в своем липовском тереме он никогда не мог представить себя вот так, в окружении простой семьи из обычной жены и малых деток, то здесь, в дальней зимней степи, в тесной юрте, не только мог представить, но и получал от этого неиспытанные раньше приятные чувства. Сперва собственное чудачество показалось ему самому не очень надежным, и он продлил пребывание Соон всего на несколько дней, но затем, распробовав все как следует, велел девочке оставаться в их юрте и дальше.
Липовские воеводы пробовали шутить:
— Наш князь уже и дитём разжился.
— Точно скоро свадьбу играть будем.
— Может, тебе вообще у них тарханом заделаться?
Дарника это ничуть не задевало.
— Это вы все время боитесь себя перед кем-то уронить. А тот, кто никого не боится, тот и вашего смеха не испугается.
Время шло, и Сечень как-то обронил, что не следует дожидаться соединения всех ирхонских войск, а лучше разбить их по отдельности. Рыбья Кровь согласился с главным тысяцким, только решил сделать несколько иначе, чем тот предлагал. Выехал с дальней разведкой вверх по течению Славутича и нашел там место, где русло реки раздавалось особенно широко, следовательно, несло свои воды наиболее неспешным образом. Вернувшись к стойбищу, князь приказал срочно готовить к зимнему походу оба передовых полка. Повел их к намеченной переправе сам, поручив Сеченю с остальными тремя полками охранять орду.
Когда войско подошло к переправе, там уже лежал тонкий лед. Прождали еще одну особенно морозную ночь и с утра, еще по темноте, начали переправу на правый берег, Вперед пошли сани, за ними пешцы, замыкали колонну конники, ведя в поводу своих лошадей. На правом берегу отдыхать не стали, пошли дальше в степь, а через пяток верст свернули на юго-запад, чтобы незаметно миновать приречные селища и зимовья. Все дальние дозорные были переодеты в трофейную ирхонскую одежду с их характерными остроконечными шлемами с масками-личинами. От местных словен они уже знали, где собираются перебираться через реку правобережные степняки, и, взяв с собой проводника, двигались почти не плутая.
Множество лесистых холмов и оврагов затрудняло путь, и совсем незаметно к противнику подкрасться не удалось, зато у передовых сотен хазар был строгий приказ атаковать ирхонов без всякой задержки, дабы не позволить им как следует построиться. Это и решило исход схватки.
Стан ирхонов в широкой долине между холмов лишь условно был окружен редкими повозками, поэтому никаких препятствий для хлынувших сверху хазарских всадников и саней с пехотинцами не возникло. Не беда, что у нападавших самих не имелось должного строя. Неопытные пастухи инстинктивно прижимались к своим десяткам и ватагам, поэтому выглядели более сильными и умелыми. В стане ирхонов было немало женщин, которые криками и метаниями только еще больше сбивали с толку своих воинов, те то бросались им на защиту, то искали свой крупный отряд, к которому бы хотели присоединиться. А ватаги хазар между тем заполнили весь стан и прибывали и прибывали. Нескончаемый поток уже пеших пастухов и подносчиков казался в несколько раз многочисленней, чем был на самом деле. И ирхоны, почти не оказав сопротивления, кинулись разбегаться во все стороны.
Рыбья Кровь с арсами и воеводами невозмутимо наблюдал с холма за происходящим.
— Надо преследовать ирхонов или нет? — Эктей проявлял нетерпение, желая возглавить либо преследование, либо отход.
— Пусть твои воины сами разберутся, что им следует делать, сейчас им лучше не мешать, — не отпустил его от себя князь.
Когда последние сотни спустились в долину, за ними последовали и военачальники. Юрты ирхонов больше напоминали конусообразные шалаши, их было три или четыре сотни. Даже если в каждую из них запихнуть по шесть-семь воинов, все равно получалось не больше двух тысяч человек, — подсчитал Дарник.
— Направь пять ватаг во все стороны, — сказал он сотскому-липовцу. — Ищи, где-то может быть еще такой же стан.
Несмотря на видимость большого сражения, убитых оказалось не столь много. Немало было раненых и пленных. Но главной добычей стал весь обоз и до трехсот женщин — жен и наложниц ирхонских воевод.
— Как делить будем? — Это интересовало сейчас хазар больше всего.
Короткий зимний день быстро превращался в сумерки, и откладывать такое дело до утра разгоряченным победителям было слишком обидно.
— В каждой ватаге пусть назовут лучшего воина, ему одному женщина и достанется. Так тоже будет всегда, — распорядился князь. — А добро разделим завтра.
— У нас двести ватаг, а женщин больше.
— Сначала лучшим воинам, остальное вожакам и сотским.
Поздно вечером, когда Дарник готовился ко сну в санях-возке, к нему привели пленную ирхонку.
— Самую красивую для тебя выбрали, — сообщили арсы, сопровождавшие пленницу.
Пришлось вылезти и посмотреть, что за гостинец ему там приготовили. Высокая и, судя по всему, стройная женщина была завернута в невиданное количество пестрых тканей. Пол-лица тоже закрыто, зато большие глаза женщины буквально обожгли его взглядом-ненавистью. Только этого еще не хватало.
— Ну что, залезай, что ли? — Дарник открыл перед пленницей полог возка.
Та стояла не шевелясь.
— Быстро пошла! — подтолкнул ее один из арсов.
Ирхонка оттолкнула его руку и сама легким движением нырнула в возок.
— То-то! Приятной вам ноченьки! — И арсы удалились, очень довольные своей услугой любимому князю.
Дарник не знал, как поступить. Морозная ночь мало располагала к любовным утехам, но и отдавать кому-то другому «самую красивую» тоже было нельзя — никто не оценит его привередливости. Вот уж действительно: когда надо, то нет, а когда не надо, то сверх всякой меры! Так и не найдя для себя выхода из создавшегося положения, он сам полез в возок. Меньше всего ему сейчас хотелось вести разговоры с женщинами. Ирхонка лежала укрывшись двойным шерстяным одеялом, сжавшись в комок. Дарник забрался к ней под одеяло — ни малейшего звука или движения. Тогда он попытался чуть раскрыть на ней кокон из одежд и сразу натолкнулся на ее сопротивляющиеся руки. Ну не надо, так не надо, вздохнул князь с облегчением и повернулся к пленнице спиной. Но не заснул, остро ощущая исходящую от лежащей рядом женщины опасность. Вряд ли кто-нибудь догадался ее обыскать, думал он, а в ее платьях не то что нож, меч спрятать можно. Кстати, как потом оказалось, у красавицы Чинчей, так звали княжеский трофей, в ту ночь действительно было припрятано в одеждах четырехвершковое шило, которое она твердо намеревалась пустить в ход. Так и пролежал остаток ночи Дарник в какой-то полудреме, чутко сторожа малейшее подозрительное движение пленницы.
