Владилен Машковцев - Время красного дракона
— Климент Ефремович, кто из этих двух товарищ Сталин? И кто двойник?
Ворошилов показал на Сталина.
— Это двойник.
— Ну и дурак ты, Климка! — покачала головой вторая фигура вождя.
— Вот он, Сталин! — ткнул пальцем Калинин в двойника, раскуривающего трубку.
— Казел! Казел в очках! — выдохнул дым курящий вождь.
Жданов выглядел растерянно. Молотов разгадал тайну спектакля. У двойника, который раскуривал трубку, бросал грубые реплики, были слишком умные глаза. Не хитрые, а именно умные, с какой-то затаенной страдалинкой, глаза талантливого актера, трагической личности. Таких глаз у Кобы не было и не могло быть. У Сталина взгляд хитрый, пронизывающий, гипнотично жесткий даже при улыбке.
На лбу Лаврентия Павловича блеснули бисеринки пота, он не мог понять, где Сталин, где двойник? Оставалась надежда на сапоги.
— Вы пройдитесь по кабинету, — обратился к вождям Берия. — Походка тоже говорит о многом.
Вожди начали прохаживаться по кабинету, у одного из них сапоги скрипели.
— Так который из них товарищ Сталин? — спросил торжествующе Берия у Молотова.
Вячеслав Михайлович не сомневался, сапоги скрипели у настоящего Кобы. Но Молотов решил пошутить, не выделяться, угодить Иосифу Виссарионовичу. Ему, наверное, нравилось, что его не узнавали, принимали за вождя подставную фигуру.
— Коба этот, он! — указал Молотов с нарочитой ошибкой на двойника. Но и Вячеслав Михайлович оцепенел, когда в ответ услышал слова, которые мог сказать только настоящий Сталин:
— Эх, Вячеслав! Товарища Сталина не можешь отличить от какого-то двойника. Как же ты отличаешь скрипку Страдивари от скрипки балаганной?
— Можно сойти с ума! — выдохнул Молотов, пораженный игрой двойника.
Развлечение партийной элиты, личностей, руководящих государством, могло бы закончиться весело, если бы двойник не решился на импровизацию. Актерская натура двойника взыграла, он продолжал представление:
— Лаврентий, мне не нужен двойник, которого никто не признал за товарища Сталина. Ликвидируй его, выведи в коридор и шлепни.
Берия схватил Сталина за шиворот, поволок к дверям. Он сопротивлялся, сипел, потеряв от ужаса голос.
— Ты что, Лаврентий, с ума сошел? Иоселиани шутит! Я — товарищ Сталин!
У Жданова глаза блеснули хищно.
— Я тебя расстреляю, Лаврентий! — сипел Сталин, упав от пинка коленом под зад.
— Ты нам надоел, Иоселиани! — рявкнул Берия.
— Я товарищ Сталин! Вячеслав! Клим. Что вы рты разинули?
Двойник Иоселиани, которого все приняли за Кобу, достал из кармана френча браунинг, бросил его на стол:
— Товарищ Сталин — он, а не я! Спектакль окончен. Где бурные аплодисменты?
Настоящий Иосиф Виссарионович ударил Берию по щеке:
— Мерзавец! Товарища Сталина не может отличить от двойника.
Лаврентий Павлович захохотал нарочито, а колени подрагивали.
— Идиот! — сунул Сталин браунинг в карман френча.
Через час двойника-актера привезли в Лефортовскую тюрьму и прикончили выстрелом в затылок. Чтобы в другой раз был скромнее, не импровизировал. После этого случая Иосиф Виссарионович Сталин с двойниками своими не встречался. И через каждые два-три года их расстреливали, не выпустив иногда ни разу даже на трибуну мавзолея.
Цветь тридцать четвертая
Мартышка-Лещинская лежала в клинике, залечивая сифилис. Шмель приходил к доктору Функу каждую неделю и уверял:
— Я тоже заразен, у меня все признаки — слабость, потливость, прыщи.
— Как ни странно, вы здоровы, — успокаивал его доктор.
— Почему же я заразил Олимпову?
— В практике такое, хотя и редко, наблюдается.
— Проверьте, пожалуйста, еще раз Жулешкову. Я с ней сожительствовал в те же дни, что и с этой Мартышкой-сифилитичкой.
— Мы проверили. Жулешкова здорова.
— У меня страх, доктор.
— Это естественно.
— Но я от страха утратил мужские способности.
— Не волнуйтесь, со временем все восстановится. И главное — с женщиной надо не сожительствовать, женщину надо любить.
И Шмель вскоре нашел объект для любви. Однажды к нему пришла Вера Телегина. Она принесла ему золотые динары, которые отдал ей Гераська. А продавать золотые монеты она боялась, за это могли арестовать.
— Помогите, ради бога, у меня нет денег, Аркадий в тюрьме, в Челябинске, мне надо ехать к нему.
— Хорошо, я дам вам пятьсот рублей, — ответил Шмель, замышляя таким образом заполучить просительницу в ложе любви.
— Просто так я денег не возьму, — горюнилась Верочка.
— Какие пустяки! Аркадий Иванович был моим учителем, покровителем. Он много делал мне добра. Так что берите деньги без какого-либо смущения. Со временем я добавлю еще. Буду помогать вам регулярно. У вас же на воспитании девочка, дочка Фроси Меркульевой. Как все это печально!
— Простите, я не знаю, как вас по имени-отчеству?
— Называй меня просто: Миша или Михаил Моисеевич.
— Михаил Моисеевич, у меня есть золотые монеты. Вы не могли бы помочь мне — продать их?
— Это интересно, покажите монеточки. Они с вами?
— Да, пожалуйста, посмотрите.
Вера Телегина подала Шмелю динары, украденные у него Гераськой. Хитрый Шмель утратил на некоторое время дар красноречия. Неужели оловянную сковородку со вплавленными в нее динарами похитил Порошин? Конечно, он! Кто еще мог отдать монеты Верочке? Но на всякий случай спросил:
— А где вы, Верочка, взяли эти монеты?
— Мне их подарил мальчишка, родственник.
— Как его зовут?
— Гераська.
— Это тот, которого арестовали в банде у Чертова пальца?
— Тот самый. Он тоже в тюрьме, в Челябинске.
— Должен вас огорчить, Верочка. Монеты эти краденые, они — в розыске. Хотя можно их переплавить, продать какому-нибудь зубному врачу. Но в наше время это ведь очень рисково. И за них много не дадут. Уйдут почти задарма. Еще лучше — пойти и сдать их в милицию. Или выбросить.
— Выбросьте их, — согласилась Вера.
— Хорошо, я сегодня же их брошу в пруд. Пойдемте вместе вечерком, чтобы на ваших глазах. А то ведь мысли могут возникнуть разные, подозрения.
— Что вы, Михаил Моисеевич, говорите? Я вам верю.
Верочка Телегина не была настолько глупой, чтобы поверить, будто Шмель и вправду выкинет монеты в пруд. Но ей было стыдно, что она принесла золото, где-то украденное. Сомневаться в этом не приходилось. Гераська был способен на воровство. Верочка Шмелю нравилась, и он ощутил желание быть с ней всегда. Разве можно было ее сравнить с Олимповой или Жулешковой, не говоря уж об уродице, Мартышке-Лещинской? Верочка выигрывала не только обаянием, но и юностью, чистотой. Она излучала ту редкую одухотворенность и непосредственность, которые встречаются, может быть, один раз в жизни.
— Наконец-то я встретил такую, на которой можно жениться. Не любовную связь завести, а именно жениться, построить семейный очаг, — искренне думал Шмель.
Верочка Телегина взяла у Шмеля пятьсот рублей.
— Я верну вам деньги, будем считать, что вы мне дали их взаймы, в долг, — сказала она уходя.
Мордехай долго любовался динарами — и принесенными Верочкой, и найденными в мусорной яме возле мавзолея нищего Ленина. Справедливость восторжествовала. Шмель не был жадным, скупым, никогда не дрожал над золотом и деньгами. Выиграв десять тысяч на облигацию, он отдал пять тысяч рублей Олимповой, а пять — Жулешковой. Не оскудеет рука дающего! За активное участие в поимке Эсера ему выплатили в НКВД большую премию: тысячу рублей! И накопления имелись приличные на сберкнижке. И все-таки в бумажные деньги нет веры. Золотые монеты — надежнее. Но где их прятать, хранить? Если оторвать плинтус, укрыть золото там? Вроде бы умно. Но так делают, скорее всего, многие. А в случае пожара богатство можно потерять. Можно было высверлить отверстие в стене, замуровать клад. Но во время обысков работники НКВД простукивают стены, обнаруживают упрятки. И не достанешь монету в любое время, когда подвернется случай продать с выгодой. Зашить в пояс, как это делают узбеки? Нет, риск слишком велик. Любой грабитель может оглушить, обшарить.
Шмель решил оторвать каблуки у своих ботинок, вырезать в них изнутри полости, спрятать золотые динары таким наихитрым способом. Главное — богатство всегда при себе, ты на нем как бы стоишь, возвышаешься. А люди ничего не подозревают, не ведают о твоем источнике уверенности. Гениально!
На богатство Шмель был везуч. Вернулись к нему и те пять тысяч рублей, которые он отдал Жулешковой. Шмель заходил к Верочке Телегиной почти каждый день, приносил то печенье, то конфеты и манную крупу для Дуняши, а иногда и дорогие продукты — копченности, сливочное масло, колбасу.
— Я должник перед Аркадием Ивановичем, — объяснял Шмель.
Он не торопил события, не ухаживал за Верочкой, даже не говорил ей комплиментов, ждал, когда Порошина осудят. Верочка Телегина напрасно надеялась на благополучный исход. Но когда Порошина загонят лет на десять в концлагерь без права переписки или расстреляют, что вполне вероятно, тогда и можно будет предложить сломленной молодице покровительство, руку и сердце. Жулешкова каким-то образом проведала, что Мордехай бывает часто в доме Телегиных. Скорее всего, Попик насплетничал. Она выбросила ему гордо всю пачку денег:
