Евгений Сартинов - Последняя Империя
Ибрагим совершал уже десятый круг, но это не было признаком особого религиозного рвения. На самом деле его звали Авраам бен Шарон, и был он вовсе не арабом, а евреем, агентом спецподразделения "Мицвах элохим" израильской разведки. В Англию его забросили три года назад, и он даже не думал, что все это будет только для того, чтобы теперь, сегодня, попасть во внутренний двор мечети в одно время с королем саудитов. Увы, сейчас Ибрагим был готов впасть в отчаяние. Сегодня был последний день месяца рамадан, а король так и не появился в Мекке, хотя «Моссад» знала, что в последние семь лет Мухаммед ни разу не пропустил хаджа. Именно поэтому под ритуальным ихрамом, двумя кусками несшитой белой материи, одетой на тело Ибрагима, к бедру его был приклеен скотчем небольшой плоский стилет, толщиной всего два миллиметра, но достаточно острый, чтобы разом покончить с основной угрозой еврейской нации.
Еще через час Ибрагиму показалось, что у него скоро откажут ноги. Жара разыгралась не на шутку. Несмотря на осень, температура достигала тридцати градусов, и запах пота от сотен тысяч людей постепенно сконцентрировался до удушающей кондиции. Однотонное бормотание голосов, шарканье ног в однообразных, неудобных сандалиях, толчки в спину и плечи слились для Ибрагима в одно целое, неразъединимое кольцо. Он уже плохо понимал, где находится, зачем он здесь. В чувство его привел какой-то сдавленный хрип и шум за спиной. Обернувшись, Ибрагим увидел старика с побагровевшим лицом, изо рта его шла пена, глаза закатились, и если бы не руки его соседей, он непременно бы упал на землю. Ибрагим учился на медика, и мгновенно поставил свой диагноз — инфаркт. Два выросших как из-под земли саудовских полицейских в белых чалмах поволокли несчастного в сторону, с трудом пробиваясь сквозь плотную толпу.
— Повезло ему, умер на святой земле, — пробормотал сзади чей-то голос, и, обернувшись, Ибрагим увидел в глазах высокого, сухопарого мужчины лет сорока явно читаемую зависть.
"Фанатики, животные", — подумал Ибрагим, и чувство ненависти переполнило его душу. На самом деле он и сам являлся фанатиком. Его отец был ребе одной из самых ортодоксальной ветви иудаизма, хасидов. С малых лет он вдолбил младшему сыну безмерную веру в избранность своего народа.
— Яхве пообещал нам эту землю, и он держал слово до тех пор, пока мы держали свое слово почитать его заповеди, — говорил он. — Когда же иудейский народ отступил от своих канонов, Бог рассеял евреев по всему миру, как пыль на ветру. Но именно его гнев заставил наш народ возродиться. На чужбине мы жили только мечтой о воссоздании святого Израиля. Теперь же, когда мы вернулись к истинным истокам своей веры, Яхве вернул нам Израиль. Нам осталось только до конца выполнять свой долг, и тогда свершится все, что обещал Господь Моисею. Во имя существования Израиля только и стоит жить и умереть на этом свете.
С шести лет Авраама воспитывали в специальной скаутской школе при синагоге, а уже в четырнадцать после тщательного отбора он был призван в ряды самых избранных бойцов «Моссада», спецподразделения "Мицвах элохим" — "Гнев Божий", созданного для уничтожения лидеров арабских экстремистских организаций. Три года его обучали быть мусульманином, заставляли учить молитвы и обряды мусульман, в то же время безмерно накачивая идеями о его будущей священной миссии.
Воспоминания Ибрагима оборвал легкий шум, прорезавшийся сквозь монотонное бормотание молитвы.
— Король, король, Мухаммед! — приглушенно донеслось до ушей иудея. Сердце его забилось сильней, он приподнялся на цыпочки, вытянул вверх голову и сразу увидел в каких-то пятидесяти метрах от себя, у одного из входов в мечеть, знакомый, неповторимый профиль саудовского короля. Этот орлиный нос, впалые щеки, маленькую нижнюю челюсть с редкой, щетинистой бородой Ибрагим не мог спутать ни с кем. Со смирением истинного мусульманина Мухаммед пристроился к крайнему кругу бесконечного людского круговорота. В своем белом ихраме, с непокрытой головой, он ничем не отличался от остальных паломников, и если бы не белый шрам на затылке под коротко стрижеными волосами, след давнего покушения одного безумного шиита, Ибрагим бы непременно потерял его из виду.
Первым желанием юноши было побыстрее прорваться поближе к своей жертве. Расстояние между ними казалось совсем небольшим, но короля и его убийцу разделяло очень много людей. Все определял общий ритм вращения вокруг Каабы, и начать продираться сквозь эту толпу значило непременно привлечь к себе внимание и выдать свои намерения с головой.
Ибрагиму пришлось смириться и постепенно, по шагу, двигаться к жертве. С каждым пройденным кругом король и его свита сужали круги, неминуемо приближаясь к Каабе. На седьмом круге, уже в двадцати метрах от священной реликвии мусульман, Ибрагим наконец вплотную приблизился к Мухаммеду. Он видел его тонкую шею, этот белый, поперечный след на затылке, слышал его дыхание, даже чувствовал запах пота саудовского монарха. Видел, чувствовал и… не мог поднять руку, сделать то, что должен был сделать. Руки словно онемели и не слушались его.
Прикрыв глаза, Авраам воззвал к своему богу, Яхве. Чуть застонав, он чудовищным усилием воли заставил себя сунуть руку под ихрам и нащупал теплую и липкую от пота плоскую рукоять кинжала. С сухим треском скотч отклеился от кожи бедра, Ибрагим, как в замедленной съемке, вскинул вверх руку, он уже видел эту ямку на шее, сразу под основанием черепа, куда воткнет кинжал, и блеснувшее на солнце лезвие рванулось к цели, но одновременно перед убийцей возникло что-то большое, белое…
В последнюю секунду оглянувшийся телохранитель короля Файяд аль-Дамани увидел расширенные, безумные глаза красивого, высокого и чуть полноватого парня и бросился вперед еще до того, как увидел в руках его кинжал. Острое жало клинка со всей силы вонзилось в грудь Файяда, раздробив по пути ребро и войдя в тело по самую рукоять. Секундное замешательство окружающих прорвалось громким ревом сотен глоток, на Ибрагима бросились со всех сторон, и он только успел отчаянно, истошно вскрикнуть, прежде чем толпа поглотила его.
А в стороне, около стен Каабы, на руках у Мухаммеда умирал его самый преданный друг. Перед смертью, в последних судорогах агонии он мазнул окровавленной рукой по черному боку священного камня. Закрыв глаза телохранителя, король поцеловал окровавленный камень и махнул рукой свите, дескать, уходим. Те подхватили мертвое тело аль-Дамани и двинулись вон из мечети, с трудом раздвигая коридор перед шествием Мухаммеда.
Они уже покинули внутренний двор мечети, когда последние из паломников узнали о происшедшем.
— Король жив, аллах отвел от него руку убийцы! — из уст в уста передавали друг другу правоверные. Это прибавило энтузиазма всей толпе. Она колыхнулась, как один живой организм, и снова начала раскручивать свое круговое движение, все больше и больше наращивая скорость движения.
Как раз в это время с минаретов прозвучал голос муэдзина, призывающий к полуденной молитве. Обычно паломники прерывали свое движение, и, обернувшись лицом к Каабе, преклоняли колени. Но в этот раз обычное моление превратилось в зикр, массовую, истеричную молитву трехсот тысяч человек. Молодые и старые, они бежали вперед, выкрикивая слова молитвы. Хор голосов слился в рев с одним общим ритмом, общим дыханием. Массовое безумство словно подхлестывало паломников, входя в транс, они уже не чувствовали ни усталости, ни жары, переставали считать отмеряемые ими круги. Души их сливалась в едином порыве с многотысячной толпой.
Один из паломников упал, споткнувшись о растерзанное, уже мало похожее на человеческое тело покушавшегося еврея. Подняться он не успел, и был быстро затоптан беспощадной толпой. Так проходил час за часом. Уставшие, обессиленные люди, пошатываясь, выходили из мечети и прямо тут же, у стен валились от истощения на землю. Впавший в транс муэдзин три часа выпевал молитвы, подхватываемые паломниками, пока от солнечного удара не упал без сознания рядом с микрофоном. А в круговорот молящихся все вливались и вливались новые паломники, невольно заражающиеся общей истерией самой массовой за всю историю существования мусульманства молитвы. В главную мечеть мусульманского мира возвращались паломники, уже совершившие все обряды хаджа, каждому из них хотелось приобщиться к общей радости избавления отмеченного милостью аллаха монарха от верной смерти.
Глубокой ночью, когда огромная площадь внутреннего двора Масджит аль-Харам опустела, на ней не осталось ничего, напоминавшего о жертвах неудачного покушения. Валялись обрывки ихрамов, тысячи потерянных сандалий, но никаких остатков погибших людей. Миллионы человеческих ног превратили в пыль и разнесли по ветру бренную человеческую плоть.
ЭПИЗОД 22
