Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку
— Ну, а то…
— Теперь недельку отдохнуть бы, осмотреться, хоть километров на полста в радиусе, поохотиться, надо же знать, кто тут водится, и снова за работу…
— Да, к слову, а где же все-таки наши клиенты? Хоть машина от них должна же была остаться? — вспомнил вдруг Шульгин. Поразительно, но за всеми хлопотами о пришельцах совершенно забыли.
Но забыли, оказывается, не все. Воронцов, похоже, уже размышлял об этой проблеме, потому что ответил сразу:
— Если я не ошибаюсь, они должны находиться примерно километров на сорок северо-восточнее, если принять, что наше место идентично центру Москвы и здесь применима наша система координат…
— Верно, — сказал Левашов. — Я тоже упустил, что при перевозке я установку не перенастраивал. Сдвиг на Земле должен соответствовать такому же смещению на Валгалле.
— А так даже лучше, — решил Шульгин. — Мы как-нибудь потом к ним съездим. На бэтээре.
— Тебе еще и бэтээр понадобился?
— И не только. Нужно скомплектовать арсенал на все случаи жизни. Я лично не сильно доверяю всей твоей технике. Завтра у нее полетят лампы — и все. Привет.
— Дурак, там нет ни одной лампы…
— А мне это без разницы, что лампы, что эти, как их, процессоры. Я не технократ, а гуманитарий и интеллектуал…
— Видали мы таких интеллектуалов.
— Ребята, давайте без дискуссий, надоело. Пусть Сашка занимается арсеналом, Дим — стратегическими проблемами, я — техникой, а Андрей украшает наш быт и отвечает за пищу духовную. Он человек творческий…
— Верно. Если нам суждено здесь застрять, я желаю скоротать остальные полвека в комфорте.
За таким легким трепом в стиле «звездных мальчиков» шестидесятых годов прошел один из вечеров «эпохи первоначального освоения», соединивший в себе и радость от уже сделанного, и надежды на будущее, и легкий хмель, при котором, как писал Ремарк, «человек счастлив прежде всего удесятеренным ощущением самого себя», и роскошный закат над могучей и все еще безымянной рекой.
А под утро пошел дождь. Сначала он нерешительно начал постукивать по крыше, стенкам палаток, потом зачастил; торопливая дробь в какой-то момент захлебнулась, и на лагерь землян и окрестности лег ровный шелестящий гул вертикально падающих струй воды.
Воронцов, внезапно проснувшись, сначала не понял, в чем дело, и ему показалось, что он снова на корабле, в море. Потребовалось определенное усилие, чтобы осознать, где он на самом деле.
Дмитрий вышел на площадку под туго натянутым тентом, разминая сигарету, хотя не единожды зарекался до завтрака не курить. И замер, настолько неожиданно прекрасным показалось ему это раннее утро. Солнце не встало, но уже достаточно рассвело, чтобы видеть стволы деревьев на фоне серовато-сизого облачного неба, туман, поднимающийся над оловянной гладью реки, пузыри на лужах, седую от водяной пыли траву. И над всем этим — неутихающий, мерный, умиротворяющий шум никуда не спешащего дождя. Ясно, что он может идти так и сутки, и двое, и трое… И недоуменная мысль — если на Валгалле нет своей разумной жизни, то неужели до их появления здесь все равно вставало и садилось солнце, шли дожди, вспыхивали радуги — ни для кого? А вообще существует ли красота, если на нее некому смотреть?
Он простоял так, наверное, не меньше получаса, ни о чем специально не думая, вдыхая пахнущий сырой землей и мокрой зеленью воздух, потом замерз и вернулся в палатку, так и не закурив приготовленную сигарету.
Лег на койку и неожиданно быстро заснул.
Серый, сплошной и прохладный дождь действительно не перестал ни утром, ни к полудню, и вопрос о походе по окрестностям временно отпал. Зато у Новикова родилась идея и заслуживающая внимания мысль.
В ходе разговора о постройке стационарной базы, не только удобной, но и долженствующей представлять здесь человечество, то есть отражать определенные эстетические и даже идеологические моменты, Левашов предложил, увеличив до возможных пределов пропускную способность своей аппаратуры, воспроизвести любое нужное и подходящее строение, до храма в Кижах включительно.
Однако идея эта, несмотря на свою внешнюю простоту и привлекательность (Олег даже успел спланировать возможные варианты внутреннего оформления собора), большинством голосом не прошла. Сыграла роль психология первооткрывателей, не захотевших стать просто эпигонами.
И вот тут Андрей и сказал:
— А какого хрена мы мучаемся? У нас же есть дипломированный художник. Вызовем сюда Лешку Берестина и пусть сделает красиво.
— О'кей, — согласился Левашов. — Канал я хоть сейчас перенастрою, а Алексей действительно может придумать то, что надо…
Шульгин при этих словах скрестил руки на груди и изобразил на лице некоторое сомнение. Впрочем, вряд ли относящееся к художественным и архитектурным способностям Берестина.
Новиков его сразу понял.
— А вот это ты зря… — в голосе его прозвучали неожиданно мягкие, увещевающие нотки. — Не путай грешное с праведным. Я имею в виду только Алексея.
— Ну-ну, — ответил Шульгин. Они вообще понимали друг друга более чем с полуслова, слишком многое в прошлом их связывало, включая и поверяемые тайны первых юношеских увлечений.
— Нет, отчего же, — тут же отреагировал Шульгин, причем так, что Воронцов с Левашовым даже и не уловили предыдущего, — просто я уже устал состоять офицером для поручений…
— А что делать, раз ты поручик? — улыбнулся Новиков, довольный, что Сашка воздержался от комментариев по сути вопроса. — Олега не пошлешь, он при технике, а Дим вообще человек новый. Я бы и сам пошел, но…
— Ладно, сбегаю, — сказал Шульгин.
Он действительно сбегал, дождался на уже привычной ему площадке дома напротив, пока уснет Ирина, и осторожно постучал в дверь.
…Задача, поставленная Берестину, была одновременно и крайне проста, и таила в себе хитрости архитектурно-эстетического плана.
Дом, или, как он уже назывался попросту, форт, который решено было воздвигнуть как опорный пункт человечества на Валгалле, должен был обеспечить комфортабельное размещение, защиту от возможных природных катаклизмов, агрессивных действий местной разумной и неразумной жизни, не располагающей, конечно, осадной артиллерией и ядерным оружием, гарантировать полную автономность на длительный срок и вместе с тем своим внешним видом достойно представить самобытную культуру и национальные традиции первопереселенцев.
Пока Берестин трудился над эскизами и чертежами, расчетами потребных материалов и набросками интерьеров, на строительной площадке развернулись работы «нулевого цикла».
Метрах в двадцати от края обрыва, у подножья колоссальных сосен, больше похожих на секвойи, разместили, а потом и выкопали с помощью двух экскаваторов котлован десять на десять метров. Вначале шел мягкий грунт, а потом ковши заскребли по сплошной гранитной подушке. И Воронцову пришлось вспомнить свою флотскую специальность минера и подрывника. Конечно, работа с минами заграждения и торпедами отличается от гражданской пиротехники, но только в деталях. И он вполне успешно бурил шпуры, начинял их итальянским пластитом, в щебенку дробил розовый зернистый монолит.
— Надгробные памятники из него делать — цены бы не было, — усмехнулся Новиков, налегая на перфоратор и сплевывая попавшую на губы каменную крошку.
— Ага. Особливо, если с травлеными портретами, — согласился Воронцов. — Счас как рванем — аккурат на миллион, если по десять тысяч за памятник считать…
Дойдя до глубины в пятнадцать метров, решили, что хватит. Отбойными молотками подровняли стены, выложили из готовых бетонных панелей пол, стены и три этажа перекрытий, обшили изнутри пенопластовыми щитами и вагонкой, проложили водопроводные трубы к ближайшему ручью и вывели за обрыв канализацию. Получились трюм и машинное отделение. В них установили три пятисотсильных дизель-генератора, емкости на пятьдесят тонн соляра, аккумуляторы от подводной лодки. Выше хватило места для складов, мастерских и стационарного поста управления СПВ.
Работали, разумеется, как хорошие армянские шабашники — часов по шестнадцать в сутки. И не потому, что было куда спешить, а от веселого трудового азарта, от непривычного ощущения, что работают для себя, от желания как можно скорее увидеть свои мечты и планы воплощенными в реальность.
К этому времени Левашов прямо между деревьями натянул медные шины, подвесив их на многозвенных фарфоровых изоляторах, по углам установил медные же параболические отражатели, и получилась третья по счету репликационная камера размером как раз с товарный вагон. Теперь он мог воспроизвести в ней все, что угодно, вмещающееся в эти габариты. Ну а если бы что-нибудь там все же не поместилось, камеру можно было раздвинуть и еще.
