Феномен - Владимир Геннадьевич Поселягин
Глава 23. И снова бой впереди
В Генштабе мне нравилось, опыт я получил огромнейший, не меньший, чем в штабе фронта. Стал известен как поэт, композитор и певец, четыре пластинки записал. А после выхода в отставку два дня пробыл на своей квартире, а потом повесил форму на плечики, убрал её в хранилище, запер квартиру и рванул в Крым на своём гидросамолёте. Ехать в поезде не хотел: это жарко, это тесно, это долго.
У меня в Ялте был дом, который я получил в подарок. Меня ведь считали героем Крыма, поэтому подарили мне бывший дворянский особнячок, действительно шикарный. Хозяева его погибли, наследников не было, и находился он в ведении города, пока его не передали мне.
Там я провёл два с половиной месяца. Гонял на своём катере на морских крыльях, купался и рыбачил. В общем, здорово проводил время. А потом захотелось родной сторонки, берёзок, спокойной речки, немудрёной снасти, и я направился на Волгу.
Полчаса назад прилетел, только лагерь разбил, костёр подготовил (угли были нужны, хотел сделать шашлык из рыбы, которую поймаю), закинул снасть, а тут это шуршание. Обернувшись, я увидел, как из кустов выходят трое в сильно потасканной одежде. У одного в руке ТТ, у другого на плече ремень ППС. Беглые зэки, сразу видно. И хотя двое в добытой где-то грязной гражданской одежде не по размеру, третий – в арестантской робе. Причём, судя по шуршанию в кустах, там был кто-то ещё.
Что плохо, когда в лесу стих гвалт птиц, возмущённых рёвом мотора самолёта, я прислушивался – и была тишина. Значит, они рядом были. Свидетели. Видели, как я убирал самолёт и доставал вещи из воздуха. Будем валить.
– О, богатый москаль, – сказал один из них, изучая моё добро.
И я понял, что они из националистов. Точно надо валить.
* * *
Очнулся я, когда меня переворачивали на спину.
– Ерхо, тут русский живой. Ранен. Похоже, это он развёл костёр. Остальные мертвы.
Голос звучал на немецком. Я открыл глаза, продолжая лежать в позе эмбриона, дрожа от жуткого холода (только со спины подогревало теплом), и увидел над собой финского солдата.
– Добей, – донеслось откуда-то со стороны.
Несмотря на довольно плохое состояние, я мигом просчитал ситуацию. Похоже, новое перерождение. Причём или зима сорок первого, или Финская. Думаю, последнее. Память бывшего хозяина этого тела пока не проявилась.
Почему-то в этот момент мне вспомнился послевоенный случай, когда я отдыхал на берегу Волги, в диком краю (до ближайшего населённого пункта было километров тридцать), и на меня наткнулись беглецы с пересылки, убившие конвой. В принципе, я сразу уничтожил тех троих, что на меня вышли, и четверых в кустах – там был раненый авторитет националистов, вот они и тащили его.
Оружие я прибрал, лагерь свернул и сменил место. Недалеко на катере ушёл, километров на пять. Хорошо отдыхал, а тут выстрел из леса. Пуля срезала кожу с плеча, почти попали, явно на поражение били. Последовали ещё несколько выстрелов, но я уже упал на берег, оказавшись в мёртвой зоне. Пока неизвестные приближались (дистанция была метров тридцать, лес всё же), я, будучи уверен, что это ещё одни беглецы, достал гранаты и ППШ.
Закидав неизвестных и переждав разрывы, я стал лупить из ПП на поражение. То, что на неизвестных солдатская форма Советской армии, меня не смущало, я жизнь защищал, ведь по мне тоже стреляли. Потом достал МГ-42 и уже из него бил, старясь почаще менять позицию, хотя с моей ногой это дело небыстрое. Гранаты кидал почаще, заставив неизвестных откатиться. Достал батальонный миномёт и прицельно выпустил десять мин, накрыл.
Потом, уйдя за кустарник, я достал танк Т-38М и, управляя им с места командира, атаковал, расстреливая неизвестных из штатного пулемёта в башенке. Кстати, танк этот был другой, я добыл его на пункте сбора трофеев у Минска, их всего десять выпустили. А свой прошлый я потерял, когда в теле Никифорова был, и так и не смог возместить.
В общем, результаты боя были таковы, что позиция осталась за мной. Я свернул лагерь, забрал свои вещи, уплыл на другой берег и ушёл, вскоре перебравшись на вертолёте поближе к цивилизации.
Они нашли меня в сельской больнице, где мне зашивали огнестрельную рану. Были два касательных ранения, плеча и левого бока у ребра, а третья пуля прошила мякоть плеча насквозь. Врач как раз обрабатывал мне раны, когда прибыла милицейская опергруппа: это медики сообщили им, что к ним обратились с огнестрельными ранениями.
Попытка захвата не удалась: я гранату продемонстрировал. Они на нервах были, а когда успокоились, я и поговорил со старлеем. Он, изучив моё удостоверение отставника, вытянулся и поинтересовался, откуда у меня ранения. Я и ответил:
– Рыбак я страстный. Нашёл тихое место, только начал рыбачить, как меня обстреляли, пуля по плечу чиркнула. Я фронтовик, сразу ответил из того, что было. Запас в кармане имею.
– И танк в кармане?
– У меня много что имеется, танки в том числе, – хмыкнул я. – В общем, банду я, частично уничтожив, прогнал и вот за медпомощью обратился.
– Восемнадцать убитых, – вздохнул старлей. – Товарищ генерал, это был поисковый взвод. Они искали бандитов, убивших конвой и сбежавших с пересылки.
– Мне без разницы, они первые начали, я только отвечал.
– Это была ошибка. А семь беглецов?
– А, эти? Тоже на меня вышли, угрожали. Прибил их, место поменял, чтобы лесные хищники шумной трапезой не мешали. А на новом месте меня ваши обстреляли.
Вот такая ситуация. Как ни крути, но под суд я попал, дали два года условно, не списали историю, так как недругов у меня хватало. Хотя виновным сделали командира взвода, он был среди погибших.
А так жил дальше и занимался, чем пожелаю. Это может показаться странным, но я прожил ещё ровно двадцать семь лет. Умер в больнице в семьдесят втором, в Москве, куда меня срочно доставили с сердечным приступом. Сердце я посадил после ранения в Крыму: тяжёлое оно было, а колоть после операций наркоту я запрещал. Последние три года часто сердечко прихватывало, возраст, поэтому квартиру почти не покидал. Я был женат, не сам, меня, скажем так, женили: на свадьбе знакомого загулял и утром проснулся женатым. Но не против,
