Валерий Елманов - Не хочу быть полководцем
Много чего я выслушал от князя «Вперед!» на следующий день, пока крымский хан пребывал в раздумьях — то ли продолжать движение вперед, на Москву, то ли поначалу разобраться с кусающими за пятки русскими воеводами.
Но Девлет-Гирей и впрямь не рискнул идти дальше. Простояв эти сутки вместе с основными силами на приличном, верст пятнадцать, расстоянии от нашего гуляй-города, он все же повернул коней, решив вначале разделаться с теми, кто поближе.
Татары дрались храбро, ничего не скажешь. Но и мы стреляли метко. Хотя всех не убьешь — слишком много времени уходило на заряжание ручниц, так что всякий раз приходилось вступать в рукопашный бой.
К тому времени я уже был вторым воеводой загадочного воинского объединения под кодовым названием «сводный полк гуляй-города». Или третьим. Честно говоря, я так до конца и не разобрался, да и не до того мне было. Знал одно. По приказу Воротынского в пищальные дела никто не лез. Ни его толстый тесть Иван Меньшой Васильевич Шереметев, ни опричный воевода, окольничий и князь Дмитрий Иванович Хворостинин, ведавший преимущественно лихими вылазками имеющейся в его распоряжении конницы. Остальных же воевод я вообще почти не видел — либо раненые, либо находились подле своей конницы, либо… в нашем с Хворостининым распоряжении.
Да-да, мелких, из числа городских, Воротынский сунул нам с Дмитрием Ивановичем. Не всех — большая их часть тоже находилась с конницей, но кое-кто имелся. Например, воевода из Новосиля князь Михаил Лыков, или виртуозно рубившийся в первых рядах левой рукой — правая была ранена — поджарый князь из Донкова Юрий Курлятев, большой мастер не только сабли, но и бердыша. Как он ухитрялся им орудовать при своем ранении — уму непостижимо.
Впрочем, врать не стану, ими, по счастью, я не командовал. Зачем мне лишние заморочки? Сейчас начнут вспоминать про отечество да когда, куда и у кого прапрадед водил полки и распивал мед с Иваном Калитой — и что тогда? Причем начнут — по закону подлости — непременно в самый неподходящий момент. И оно мне надо? Так что всеми ими руководил Хворостинин.
Мне и без того хватало забот со своими двумя дружинами — немецкой, где непосредственно командовал Фаренсбах, но под моим началом, и сводной русской, куда вошли не только обученные мною ратники Воротынского, но и куча прочего народу. По уговору с Хворостининым они в сече не участвовали — убедил я князя, что пользы от них будет гораздо больше при стрельбе. Палили из ручниц не все — лучшая треть, то есть к каждому я приставил двух заряжающих. Получалось гораздо эффективнее — и бой точнее, и частота выстрелов не втрое — впятеро выше. Последнее именно благодаря конвейерному методу. Когда человек стоит только на одной операции, скорость ее выполнения обязательно возрастает.
Разумеется, пытаться внедрить все это тут, во время нескончаемых атак, нечего было и думать. Тут не учить — воевать надо. Но не зря же мы проторчали в Серпухове чуть ли не два месяца. Все земляные работы, включая и сколачивание щитов с бойницами для гуляй-города, осуществлялись крестьянами из близлежащих деревень и посошными людьми — что-то вроде средневекового стройбата. Иногда к Воротынскому обращались с просьбой помочь ратными людишками, но даже если он и выделял народ, то моих не трогал.
Фаренсбах поначалу упирался перед моими нововведениями. Дескать, по старинке лучше, но Михаила Иванович, рыкнув на строптивого немца, объявил, что фряжский князь Константин Юрьевич отныне правая рука набольшего воеводы и вообще главный по пищалям, а потому… Дисциплинированный немец тут же смирился, а чуть позже, чтобы человек окончательно проникся, мы засекли время по солнышку — благо дни стояли ясные — и устроили стрельбы по-новому, а потом по-старому. Тогда-то после подсчета количества выстрелов и выяснилось преимущество моих нововведений. Так что утверждение, что впятеро быстрее, не голословное — проверено.
Конечно, невзирая ни на что, под Молодями нам досталось крепко — сказывалось не совсем удачное расположение гуляй-города. Размещал его Шереметев без привязки к местности, действуя по старинке, словно строил крепость, — на холме. Если чисто психологически — лучше не придумаешь. Татары от такой наглости просто с ума сходили. Красная тряпка для быка, иначе не назовешь. Зато в оборонительном плане не ахти — очень уж открыто, и драться плохо тем, что мало возможностей для перекидывания резервов.
Хорошо, что время от времени, когда приходилось совсем тяжко, Воротынский бросал в бой лихую, бесшабашную конницу из боярских сынов. Неожиданные удары то с одного фланга, то с другого изрядно ослабляли напор на гуляй-город. Не скажу, что в это время мы могли передохнуть. Но тут хотя бы вздохнуть и то славно.
День, казалось, никогда не закончится. Помнится, я упоминал о нескольких погибших от моей руки год назад. На сей раз я подсчета не вел. Может, полтора десятка, может — два, а то и два с половиной. Хотя нет, что это я. Одна только моя идея с сундуком унесла на тот свет не меньше полусотни. Осуществлял я ее с помощью славного оружейного мастера Ганса Миллера, которого приметил давно, еще в Болвановке, во время наших состязаний. Стрелок аховый, но руки золотые.
Вот он-то и состряпал, в точности уловив мою мысль, начинку для увесистого сундука. От крышки он пустил веревочки к пяти кресалам. Хватило бы и одного, но вдруг осечка, а надо чтоб искра была наверняка. Сам сундук был заполнен порохом, а железные стенки напоминали гранату-лимонку — в точности такие же ребристые. С внешней стороны он был красиво расписан разноцветными узорами. Это для соблазна. Татары и соблазнились.
Рвануло так, что мало не показалось. Потом, когда ближе к закату мы собирали своих убитых, один из любознательных ратников специально по моей просьбе подсчитал лежавших на месте взрыва татар. Четыре десятка с лишним. Сколько раненых — неизвестно, но если следовать стандартной логике, то должно быть около сотни.
К сожалению, мало чего мы провернули с этим рыжеватым, слегка заикающимся пареньком — времени не было, но, если даже считать один этот сундук, получается, что… Впрочем, тут не до цифири. Вот выстоим, если удастся, а уж тогда…
Зато с трофеями, включая и «живые», ребятки Воротынского расстарались. Им удалось завалить не только кучу знати из числа лихих ногайцев, но и самого главного — Теребердея-мурзу. Отличился и сторожевой полк. Суздальский дворянин Аталыкин ухитрился выбить из седла и захватить в плен Дивея-мурзу, который был у хана чем-то вроде начальника штаба.
Выяснил я это случайно, во время допроса пленных. Надо же знать, кто попал нам в руки, чтобы в случае чего иметь возможность поторговаться. Про последнее я Воротынскому не говорил.
«Я полагаю, что торг здесь неуместен!» — рявкнул Киса Воробьянинов на обалдевшего владельца одесской бубличной артели «Московские баранки».
Вот-вот. Так же и князь. По его мнению, с басурманами торг тоже неуместен, потому лучше про свои задумки до поры до времени помалкивать. Но про такого знатного пленника я молчать, разумеется, не стал и, когда ткнули пальцем в Дивея, мигом помчался к Воротынскому.
Правда, оценил я масштаб потери крымского хана чуть позднее, когда сам пообщался с мурзой. Ох и башковитый мужик. Злой, конечно, христиан на дух не переносит — прямо тебе ваххабит из Средневековья, и говорить о войске хана отказался наотрез. Мол, пытай, неверная собака, все равно молчать буду, но исподволь я сумел его разговорить и понял — этот дядька один стоит двадцати тысяч простых пленников. После этого оставалось уверенно заявить Воротынскому:
— Теперь все. Аталыкин не мурзу за шиворот приволок — он тебе, князь, веревку в руки дал, а на другом ее конце сам Девлет привязан. Чтобы освободить Дивея, хан не два-три дня возле нас проторчит — всю седмицу истратит.
— Какая седмица? — досадливо поморщился Воротынский. — У людишек в брюхе от голода шкварчит. Кой-кто дошел до того, что конину жрать учал.
Честно говоря, такое доказательство голода мне было несколько чуждо. В конце двадцатого века народ в России ту же конскую колбасу лопал бы с огромным удовольствием, только давай. Я и сам ее пробовал — жестковата, конечно, но вкусная, а тут, оказывается, если человек перешел на конину — голод. Хорошо живем, ребята.
— Три дня продержимся, но не боле, — подытожил он. — Я так мыслю: надобно нам ныне выходить, чтоб к завтрему приниматься за твою задумку.
— Рано, — заупрямился я. — Обожди еще чуть-чуть. Не выдохлись они покамест.
— Послезавтра — край! — отрезал Воротынский, и я с ужасом представил следующий день, когда поддержки ждать будет неоткуда, — предполагалось, что князь оставит тысячу конных, чтоб никто ничего не заподозрил, но это капля в море.
Единственное, что может спасти, — боевой дух и умение действовать не числом, а тактической сноровкой, скоростью и слаженностью. Главным воеводой за себя по моему настоянию Воротынский оставил в гуляй-городе не набольшего из полка правой руки, то есть боярина и князя Никиту Романовича Одоевского, а все того же Хворостинина. Получалось, что и опричнину не «зажал» — они оба в нее входили, и в то же время самый лучший выбор.
