Юлия Федотова - Опасная колея
«Все» топтались на месте. И рады бы бежать, да как можно без приказа начальства? Сам потом рад не будешь, что жив остался.
— Всем вон! — приказало начальство.
Повторять не пришлось — маги и полицейские проворно покинули помещение. Только Удальцев опомнился уже на пороге, бросился назад.
— Роман Григорьевич, а вы?
— А я останусь. У меня к есть разговор господину Кнупперсу.
— Я с вами!
— Нет! — сказал коротко, но так страшно, что Тит Ардалионович не посмел ослушаться, выскочил будто ошпаренный.
Комната обезлюдела. Лишь двое остались в ней — старый маг, ученик самого Иоахима Брюса, и юный ведьмак, внук дедушки Ворона.
— Не понимаю, господин Кнупперс, на что вы, собственно говоря, рассчитываете? — обронил Роман Григорьевич с великолепной светской небрежностью, давшейся ему очень нелегко, потому что надежды на жизнь в тот миг у него было ровно столько, сколько у человека, сидящего на бомбе с подожжённым запалом. И дедушкины слова о том, что на ведьмаков управы нету, служили слабым утешением — слишком уж дурной славой пользовалась Чёрная Сфера. Британцы даже включили её шестым номером в список самого опасного магического оружия всех времён и народов. — …Решительно, не понимаю! Бежать вам не удастся — дом окружён полицией, маги позаботятся об его полной изоляции, караулить будем, сколько потребуется. Не станете же вы сидеть взаперти вечно? Да и зачем? Вина ваша доказана, суд состоится и без вашего присутствия — вы даже защищаться не сможете, ждёт вас смертный приговор. А уж исполнить его, так сказать, «на дому» — вопрос чисто технический, как теперь говорят… Право же, Теодор Стефанович, я советую вам сдаться. Поверьте, это заметно облегчит вашу участь.
Нет, не убедил.
— Да будь ты проклят! — вскричал взбешённый маг. Снисходительное спокойствие сыскного чиновника показалось ему издевательским. Ведь он-то желал, чтобы пред ним трепетали! А его опять не принимали всерьёз, опять недооценивали, как всю его жизнь! У него просто не осталось сил это выносить, не выдержали расшатанные нервы. — Будь ты проклят!
Смертоносная сфера сорвалась с пальцев, метнулась чёрной молнией, ударила в грудь врага…
Ох, какая это была ошибка! Сначала оборотень Романа Григорьевича кусал, потом Кощей пытался умертвить чарами, потом барышня Понурова руку приложила. Теперь и господин Кнупперс туда же. Вот и накопилось. А ведьмаки — у них ведь тоже есть нервы…
Агент Ивенский не ведал, что творил — чёрное заклинание его оглушило, был как в полузабытьи. Но творил ужасное.
Дом ходил ходуном, содрогаясь от грохота. Со звоном лопались стёкла, во все стороны летели щепки рам. Стены шли трещинами, полы вздыбливались буграми и на глазах покрывались сизой плесенью, пласты штукатурки валились с потолка, и тотчас из обнажившейся обрешётки вырастали какие-то побеги — не то длинные листья, не то голые ветви. Мебель корёжило, она пускала корни, зеленела. Вдребезги разлетался фарфор и кафель, богатые малиновые шторы шли дырами, рукописи и книги рассыпались трухой, в этой трухе копошилось и пощёлкивало что-то живое и неприятное.
Несчастный господин Кнупперс в панике метался по дому. Сначала пытался творить какие-то заклинания в бесплодной надежде спасти гибнущее имущество. Потом уже просто спасался, чтобы не прибило куском штукатурки, не придавило разгулявшейся мебелью, не затянуло в трясину — вылинявший персидский ковёр на полу в гостиной вдруг обернулся самым настоящим болотищем, даже лягушки заквакали в камышах. Был момент, когда выскочивший из стены побег едва не пронзил его насквозь — еле успел увернуться. Потом с чердачной лестницы хлынул настоящий водопад, мощной струёй сбило с ног, протащило по коридору и прибило к кухне. А там, среди колотой посуды и покорёженных кастрюль, колосилась рожь, и гуляла крыса огромной величины, ела всё, что видела. И тараканы-прусаки были ей под стать — каждый размером с блюдце для варенья. Стефан Теодорович с визгом выскочил вон, попытался вылезти в разбитое окно спальни — наплевать, что городовым в лапы, лишь бы в живых остаться. Окно не пустило — отшвырнуло назад, прямо в терновый куст, пробившийся через кровать — клочки розового покрывала висели на ветвях. Злые иглы впились в тело, рвали одежду, царапали лицо — еле выпутался. Успел добежать до входной двери — но тут дом содрогнулся особенно страшно, жалобно затрещали балки, стены лопнули и осели, крыша обрушилась внутрь, и белый свет померк…
…— Батюшки, да что же это такое творится?! — Иван Агафонович не верил своим глазам.
Это было невероятное зрелище. Минуты не прошло с того момента, как они покинули дом по приказу агента Ивенского, как начало твориться что-то странное. Сначала изнутри донёсся ровный, низкий гул, переросший в оглушительный грохот. Ударная волна ударила изнутри, выбив стёкла вместе с рамами, послышались болезненные вскрики — кое-кого из полицейских поранило осколками. Заходили ходуном чёрные стены, по ним зазмеились светлые трещины, сеть их становилась всё гуще; с перекосившейся крыши стали валиться кровельные листы: «Берегись!»
Дом всё сильнее гудел, дрожал и шатался из стороны в сторону, он был готов рухнуть в любую секунду. Из соседних домов в панике выскакивали жильцы: «Что стряслось? Ай, пожар?! — Не, то колдуна нечисть дерёт! — Свят-свят!» Толпа зевак собралась вокруг, люди ахали изумлённо и испуганно, полицейские их гнали, но никто не расходился.
— Пустите! Пустите меня! Там Роман Григорьевич! Мне надо к нему! Да пустите же! — Удальцев бешено рвался к двери, его держали, на него кричали «Куда?! Пропадёшь!». А он желал пропасть, он почти вырвался. Но тут дом содрогнулся особенно страшно, жалобно затрещали балки, стены лопнули и осели, утонув в клубах пыли, массивная крыша провалилась, похоронив под собой тех, кто оставался внутри.
Толпа ахнула и отпрянула назад. Тит Ардалионович с отчаянным стоном повалился на колени, закрыл ладонями лицо. Он был уверен: это конец, он никогда, никогда больше не увидит Романа Григорьевича, не сможет сказать ему, как он его ценил и уважал. И второго такого замечательного начальника ему уже не найти… Агент Удальцев прожил свои восемнадцать лет счастливо, не зная горечи утрат. Эта потеря была первой, поэтому особенно страшной. Юноша был вне себя от горя, его пытались утешать, но он ничего не слышал и не видел округ себя. Только раскачивался из стороны в сторону, тихо и глухо выл. Глядя на него, и Листунов почувствовал, как к горлу подкатился комок, и глаза что-то защипало — этого ещё не хватало, на людях-то! Закусил губу, отошёл в сторонку, за дерево, и там пустил скупую мужскую слезу.
Городовые стояли, сняв шапки. Тонко и жалостно завыли бабы в толпе: «Ай, задавило, ай, беда, горе-горюшко!» Кого задавило, почему задавило? Да какая им разница! Был человек, и нету — жалко сердешного!
Один только господин Мерглер отчего-то не разделял общей скорби. Прохаживался туда-сюда, заложив руки за спину, будто на прогулке, и чему-то улыбался в усы.
На белый снег медленно оседала серая пыль.
А когда её клубы рассеялись, и на месте безобразного дома стала видна не менее безобразная куча строительного хлама, удивительным образом проросшая свежей зеленью — это средь зимы-то! — к Листунову подошёл околоточный надзиратель.
— Ваше благородие, как дальше-то быть? Станем завал разбирать, доставать тела убиенных? А то, может, не стоит? Больно уж место колдовское, опасное. Подпались всю эту кучу с четырёх сторон — вот и будет им погребальный костёр, по дедовскому обычаю. А? — околоточный просительно заглянул Ивану Агафоновичу в глаза.
Ответить пальмирец не успел.
— Я те подпалю, я те подпалю, мерзавец! Ишь чего выдумал! — беззлобно ругаясь, подскочил милейший Аполлон Владимирович, удивительно бодрый и оживлённый, будто никакой трагедии не случилось. — Начинайте разбирать, да аккуратнее. Вон, мужичков приспособьте, что даром стоят? — он кивнул в сторону зевак.
— Слушаюсь, ваше высоко… — начал было околоточный, да так и замер открыв рот, уставившись на развалины круглыми глазами.
Развалины шевелились, сами собой расползались в стороны. Листунов похолодел от ужаса — ему представилось, что оттуда, из-под завала, лезет чудовище, огромное и непременно плотоядное. Рука непроизвольно дёрнулась к револьверу.
Но оружие не понадобилось. Потому что не чудовище вылезло (хотя, это с какой стороны посмотреть), а коллежский советник Ивенский, агент по специальным поручениям Особой канцелярии, живой и невредимый, если не считать нескольких ссадин и чёрного синяка под глазом.
— Ну, что я вам говорил? — спросил господин Мерглер с торжеством, хотя на самом деле он не говорил ничего.
Удальцев вскочил, бросился к своему дорогому начальнику с криком:
— Роман Григорьевич! Вы живы? Вы… вы не призрак? — очень уж тот был бледен и страшен.
