Валерий Елманов - Царская невеста
И тогда я вернулся в Псков и подался в краеведческий музей, кляня себя за то, что не поступил таким простым образом сразу. Но и там меня поджидала неудача — о Бирючах, равно как и о пребывании в этих краях князей Долгоруких, не сохранилось ничегошеньки. Хотя нет, о последних глухо упоминалось, что вот, дескать, служили их предки в этих краях, даже указывалось несколько должностей, но опять-таки ни слова о поместьях.
С озерами получилось еще веселее. Оказывается, на Псковщине насчитывается более трех десятков Черных озер, около двух десятков Белых и свыше десятка Долгих. Круглых и Кривых тоже было в достатке. Словом, народ в фантазиях не изгалялся и мозги над изысканными названиями понапрасну не напрягал — иных забот хватало, так что искать нужное среди этого изобилия то же самое, что залезть в стог с сеном, разыскивая иголку.
Фотографии ряда озер из числа наиболее красивых у них в музее имелись, но они тоже не могли мне помочь — я ведь его ни разу не видел.
А вот о Чертовой Буче мне удалось кое-что откопать. Помогла одна пожилая сотрудница музея. Разговорившись, она поведала мне, что в свое время ее отец готовил к печати сборник преданий о Псковской земле. Его так и не опубликовали, а потом он и вовсе сгорел во время приключившегося на даче пожара. Однако она читала труд отца в рукописи и некоторые места хорошо помнит до сих пор.
В нем-то и было упоминание о Чертовой Буче. Дескать, собирались там на тайной поляне, расположенной посреди болота, сатанисты-христоотступники. Но потом господь на них разгневался и как-то раз во время их бесовских плясок плюнул с неба, угодив точнехонько в черный камень сатаны, стоящий у них посреди поляны подобно алтарю, отчего и он, и все это место, где они предавались непотребному веселью, погрузились в самую середку болота.
Она даже указала, где его примерно искать. Оказывается, я ехал правильно, только надо было на пять — десять километров дальше и гораздо левее, если смотреть со стороны Пскова. Но места там глухие, населенных пунктов поблизости нет, а потому катить туда снова смысла не имело.
Вот так-то.
Пришлось несолоно хлебавши возвращаться на Урал.
С тех пор я зарекся об этом даже думать, чтоб дурные мысли не могли подтолкнуть на очередные «подвиги». Ни к чему мне все это. Вообще вычеркнул Псковщину из головы, позволяя себе воспоминания, только когда наведывался в гости к Валерке, да и то в основном делал это ради него. Это ж он любитель истории, а я ею накормлен будь здоров.
Что же касается моих перемещений туда и обратно, а также перстня — тут я позволил себе проявить любопытство всего дважды. Первый раз, когда любопытство обуяло меня с особенной силой, я поинтересовался у своего ученого друга Миши Макшанцева: возможно ли случившееся со мной в принципе?
В ответ на мой вопрос он неожиданно заявил, что если разобраться, то, как ни странно это будет звучать, мое путешествие по реке времени отнюдь не противоречит ни одному из известных физических законов. Вот только механизм науке пока неизвестен, но объяснить произошедшее пара пустяков.
Правда, из его дальнейших пояснений я понял только то, что мой лал обладает уникальной способностью заряжаться некой энергией, чей выброс происходил в том месте, что на Псковщине, концентрировать ее в себе, а затем вступать в контакте биоэнергией, излучаемой моим мозгом, и, повинуясь ей, высвобождать накопленное.
Только импульс, под воздействием которого может сработать весь механизм, должен быть очень сильный. Образно говоря, «кнопка» слишком тугая, и, чтобы ее включить, надо весьма и весьма постараться, давя на нее что есть мочи.
— А что за выход и что за энергия? — не отставал я. — Откуда она берется и куда уходит? И вообще.
— Берется прямиком из земли. — Он пожал плечами. — Впрочем, это только полуфантастическая гипотеза, хотя доказательств того, что она неверна, тоже не имеется. Сам я этим не занимался, но один мой приятель несколько лет назад очень серьезно ее разрабатывал. Образно говоря, это дыхание самой планеты, только она всасывает в себя не кислород, а энергию. Ну и соответственно выдыхает ее же, только иную.
— А поговорить с твоим приятелем можно? — заинтересовался я. — Думаю, ему тоже будет любопытно послушать человека, который…
— Он погиб, — резко перебил меня Мишка. — Ты когда-нибудь слышал о Колодце богини Бхайраби? Это место находится на севере Индии. Есть такие и на территории нашей страны, например, Могильный мыс где-то в Томской области, Чертово кладбище в Красноярском крае, представляющее круглую поляну с трупами животных и птиц, и так далее. Так вот часть этих аномальных мест, согласно его версии, является как бы открытым ртом планеты.
— О Чертовом кладбище мне тоже доводилось читать, но специальная поисковая группа вроде бы его не нашла, — решил я блеснуть своей эрудицией. — А при чем тут оно? У меня-то, помнится, никто не умер от пребывания на поляне. Да и сам я, как видишь, жив-здоров и довольно-таки упитан.
— Ты был на месте выдоха Земли, потому жив и здоров, — пояснил Мишка. — Значит, там, как и предполагал мой друг, работают иные принципы и преобладает совершенно иная энергия, можно сказать, живительная или по меньшей мере не вредящая человеку. А то, что я тебе перечислил, это места ее вдохов. К сожалению, мой приятель оказался удачливее, чем та поисковая группа, о которой ты говорил, — он нашел Чертово кладбише. — И со вздохом добавил: — На свою шею. Жаль, умнейший был мужик. Помнится, он рассказывал, что, по его прикидкам, эта энергия может представлять собой…
Но далее Макшанцев, причем очень быстро, забрался в такие дебри, что про постоянные Планка, ленту Мёбиуса, парадромные кольца, узел трилистника, бутылку Клейна, частные выводы из теории относительности и неевклидову геометрию Лобачевского я слушал вполуха, зная, что все равно ничегошеньки не пойму, а следовательно, не запомню. Потому процитировать вам его рассказ не в силах.
Валерка — с ним я тему моих перемещений во времени затронул месяц спустя после разговора с Макшанцевым, во время своего второго приступа любопытства, — на этот счет выразился куда проще.
— Это случилось, — сказал он, — а значит, это возможно.
— Но как именно случилось — вот в чем вопрос, — настаивал я, слегка смущенный и даже несколько раздосадованный чрезмерной простотой объяснения.
— Ты хочешь повторить свое путешествие? — осведомился он.
— В ответ я возмущенно заорал, что еще не выжил из ума.
— Странно, — пробормотал он себе под нос. — А мне показалось…
— Вот именно — показалось! — гневно оборвал я его.
— Показалось, — не сдавался он, — потому что ты так кипятишься, будто… — И, слегка усмехнувшись, после паузы продолжил: — Будто я тебя в чем-то уличил.
— Просто стало интересно, вот и все, — проворчал я, смутившись.
— Лучше перестань оглядываться, а смотри вперед — так проще и… спокойнее, — порекомендовал Валерка. — Проехали. Пролетели. Проплыли. Поезд ушел, причем навсегда.
А мне от этих трезвых слов отчего-то взгрустнулось.
И впрямь — навсегда.
ЭПИЛОГ
Память
«Широка река времени, глубоки ее черные воды, и пытаться их преодолеть — безумие. Скажи спасибо, что уцелел, и… забудь обо всем», — частенько твержу я себе.
Только что делать, если оно не забывается, если воспоминания зачастую ярче, чем нынешняя жизнь? Видно, правильно говорил старик Световид — для подлинного счастья нужно столько же страданий, сколько и удовольствий. Тогда лишь оно будет полным. А иначе станет чего-то не хватать.
Парадоксально звучит, но иногда я прихожу к выводу, что эти три года — самое лучшее время в моей жизни.
Трудно приходилось? — Да.
Доставалось? — Бывало.
Хлестала жизнь по щекам? — Еще как, и не только по ним.
Больно? — Не то слово!
Нахлебался? — О-го-го!
Зато в том веке я не просто жил, но ЖИЛ, то клокоча от ненависти, то задыхаясь от любви. Я либо отпевал несбывшиеся надежды, либо веселился от выпавшей удачи, кусая в кровь губы от боли, а сутки спустя — от наслаждения. Нет, бывали и спокойные деньки, совсем пустые, безликие и сонные, как осенние мухи. Но они становились лишь исключением, а потому тоже воспринимались с радостью. Все равно что день, проведенный в безделье на диване, после того как ты тридцать предыдущих вкалывал как проклятый.
Я дрался и дружил, убивал и повисал, беспомощный, на дыбе, хлестал и стонал под ударами кнута, рубил врага и принимал в грудь стрелы. А вокруг меня исходил пеной злобы, ярости и предательства и в тоже время пускал блаженные пузыри неги и наслаждения удалой и бесшабашный шестнадцатый век, в котором умели мстить, но знали, как прощать. Это было отчаянное и парадоксальное столетие. В нем предавали ближнего и клали жизнь за дальнего, задирали голову перед ровней и падали ниц перед нищими юродивыми, истово бились лбом во время молитв и подло подсовывали отраву сопернику, насмерть забивали из-за украденной деньги и отдавали все состояние церкви.
