Василий Звягинцев - Бои местного значения

Шестаков его понял.

– Черт с вами. Не могу я вас сейчас застрелить. Поступайте, как совесть подскажет. Только все шины проколоть придется, а то вы, чего доброго, уехать вздумаете… Руль-то крутить можно и в наручниках.

– Если вы столь гуманны, что хотите оставить ему машину с работающим мотором, – вмешался Власьев, – с чем я лично категорически не согласен, то вернее будет сломать рычаг переключения скоростей, поскольку на спущенных колесах куда-нибудь доехать все равно можно.

Такой интересный пошел, чисто мужской, технический разговор. После пары сотен граммов.

Пришло время сказать слово и Буданцеву, поверившему, что убивать его не станут.

– Ваши опасения напрасны. Если наручники застегнуть вокруг рулевой колонки, то до скорости мне никак не дотянуться.

– Если потрудиться, то можно и ногами первую включить, а то и зубами даже, – задумчиво возразил Шестаков. – Впрочем, все это ерунда. Не о том говорим.

Свет фонаря ударил ему в лицо. Шестаков машинально прикрыл глаза рукой, в которой был зажат «вальтер». Сквозь опущенные ресницы он различил темную фигуру человека, в отставленной руке которого тоже поблескивало нечто огнестрельное.

– Бросьте оружие, товарищ нарком. У меня к вам тоже есть вопросы.

Лихарев, а это был он, настолько верил в свое превосходство над любым человеком в этом мире, что, несмотря на имевшиеся уже у него сведения о необычной манере поведения Шестакова, не предпринял никаких специальных мер безопасности. Да вроде и незачем было – момент полной внезапности, расстояние около шести метров, наведенный на наркома длинноствольный «маузер», а пистолет Шестакова оказался в совершенно непригодной для ответного выстрела позиции.

– И не делайте резких движений, – продолжал Валентин, одержимый распространенной слабостью – словесным недержанием перед лицом уже бессильной жертвы, – побегали вы достаточно, пора и остановиться. Бросьте оружие, и поговорим спокойно, благо есть о чем.

Незнакомец говорил вполне доброжелательно и любезно, но Шестакову показалось – издевательски. Что и подействовало известным образом.

Подчиняясь команде подкорки, Шестаков, который стоял, опираясь ногой о подножку «ЗИСа», правой рукой демонстративно бросил на землю «вальтер», а левой резко подсек сзади свою каракулевую шапку, швырнул ее в лицо очередному врагу. Сам же он, абсолютно неожиданно для окружающих, мощным толчком бросил тело вверх, ухватился руками за горизонтальный сук, отходивший от древесного ствола не меньше, чем в трех метрах от земли.

Качнулся, как на гимнастической перекладине, словно собирая крутнуть «солнце», но в точно рассчитанный не им, а его тренированным, знающим, что делать, телом момент разжал пальцы. В полете развернулся винтом на 180 градусов и сзади обрушился на плечи Валентина.

Все заняло едва ли больше секунды. Только-только Лихарев успел машинально перевести взгляд на падающий пистолет, тут же тяжелая шапка хлестко влипла ему в переносицу, и вот он уже лежит в сугробе, с рукой, завернутой за спину, а его «маузер» перешел к наркому и упирается холодным дульным срезом в ямочку у основания черепа.

Власьев, а тем более Буданцев вообще ничего не поняли. Да и Валентин, поднимаясь с колен и морщась от боли в плече (не сломано ли?), только начинал догадываться, что столкнулся с куда более серьезным противником, чем мог вообразить.

Даже убедившись, что посланная им опергруппа частично уничтожена и полностью обезврежена, а преследуемый исчез вместе с Буданцевым.

Так кто же там скрывается, внутри пока еще латентной матрицы, и что будет, когда она активизируется полностью?

Но леди Спенсер не предупреждала о какой-то особенной опасности объекта, значит, виной только его собственная неосторожность. Не стоило загонять в угол и без того находящегося в крайнем нервном напряжении человека. А то, что «нарком» проделал сейчас, не принадлежит ни к одной из известных боевых систем. Скорее – обычная акробатика плюс невероятная скорость движений.

– Встать! К дереву! Упрись руками! Ноги врозь и пошире. Лейтенант, обыщите его. Потщательнее. Кто таков? Как сумел нас выследить?

Чтобы прекратить неприятную, даже унизительную для него сцену, Лихарев отчетливо, но тихо, чтобы не слышали ошеломленные случившимся Буданцев и Власьев, произнес словесную формулу активизации матрицы. И добавил:

– Спокойно, Шульгин. Свои.

Как несколько дней назад (или почти 50 лет вперед), черная вспышка выбила Шульгина из здешней реальности и отбросила в собственное тело, пребывавшее на затерянной где-то в Кордильерах вилле Сильвии, так сейчас он вернулся обратно (неизвестно откуда), испытывая тот же шум в ушах и легкую тошноту.

Словно провалился в воздушную яму на легком самолете.

Ведь вот только что он сжимал в руках рулевое колесо «ЗИСа», и метались по заснеженному асфальту лучи фар, вспомнилась даже последняя мысль, сожаление, что вряд ли ему будет позволено слишком долго руководить действиями наркома, и вот он стоит посреди неизвестно откуда взявшейся поляны в зимнем лесу, сжимая в руке тяжелый чужой пистолет.

Между тем и этим моментами – абсолютный провал. Что уже успело случиться и что теперь ему следует делать?

Лишь в следующее мгновение произошло новое, с обратным знаком совмещение личностей его и Шестакова. Сашка вспомнил все, что говорил и делал нарком за прошедшие дни. Заодно Шульгин понял, что теперь полностью отвечает за все. А наркома больше как бы и не существует. От него осталась только память, столь же неодушевленная, как хард-диск компьютера.

Григорию Петровичу теперь даже и пожалеть нечем о столь неожиданном завершении собственного существования.

Впрочем, Шульгин не собирался надолго задерживаться в этом теле. Наверное, Сильвия просто решила продолжить свой эксперимент.

Зачем, для чего?

Он ведь понятия не имел, что представляет собой сейчас только «вторую копию» собственной личности («симулякр»[23], можно сказать), зафиксированной в определенный момент, и что его оригинал продолжает жить дальше не один уже год.

То есть возвращаться ему, строго говоря, и некуда.

Но, как сказано, Шульгин этого пока не знал и узнает ли – кто сейчас может сказать?

Пока же он испытывал не столько шок от осознания вновь случившегося переноса души в чужое тело, как собственный полноценный боевой азарт.

Очевидно, выход его личности из чужого подсознания в сознание сопровождался очередным выбросом солидной порции эндорфинов, превращающих не столь уж полезные для выживания индивидуума ситуации, как сабельная рубка, подъем по западной стене на вершину Эвереста или карточная игра ва-банк под фамильное имение, в романтическое приключение, от которого захватывает дух и возникает непередаваемое ощущение полноты и яркости жизни.

Сашка опустил пистолет.

– Все в порядке, Николай Александрович. Ошибочка вышла. Наш товарищ.

Еще не понимая, с кем имеет дело, но зная, что ни один «нормальный» человек в этом мире не может знать его настоящего имени, он решил, что прежде всего надо уходить из парка.

– У вас машина далеко? – обернулся он к Лихареву. – Поехали. По дороге будем говорить. А «маузер» я пока у себя оставлю.

Глава 35

Пока его новые друзья приводили себя в порядок после счастливого, на их взгляд, завершения этой странной эпопеи, спрессовавшей в несколько дней массу событий, каждое из которых, даже по отдельности, выглядело совершенно невероятным, Шульгин бродил по квартире, известной ему по рассказам Берестина и собственным впечатлениям тоже.

Пусть он был в ней всего несколько минут, в тот единственный раз, когда они с друзьями попытались самостоятельно уйти из Замка в свою подлинную реальность, запомнилась она хорошо.

Тем летним вечером дверь квартиры открылась почему-то не в восемьдесят четвертый, а в декабрь 1991 года. И почти тут же проход «схлопнулся», как выяснилось – навсегда.

Ничего из того, что случилось позже, нынешний Александр не знал. Ни об исходе из Замка на пароходе «Валгалла» в 1920 год, ни о Стамбуле, ни о белом Крыме и победе в гражданской войне… И о том, что в дальнейшем ему неоднократно приходилось жить в этой квартире, а однажды она в буквальном смысле спасла им с Новиковым жизнь, Шульгин не знал тоже.

Для него – вот этого – жизнь закончилась на зимней подмосковной дороге за рулем машины.

Да, знакомая квартира, только тогда она выглядела совершенно нежилой, каким-то домом-музеем с тщательно восстановленными, но все равно мертвыми деталями чужой ушедшей жизни. А сейчас жизнь тут била ключом.

Звучали голоса, в люстрах горел свет, на кухне кипел чайник и шкворчала на огромной сковороде (откуда и взялась такая?) яичница из 12 яиц, с копченой колбасой. Словно готовилась самая обычная мужская пирушка после хорошо сделанного дела.