Империя. Исправляя чистовик - Владимир Викторович Бабкин
В Италии было похуже. Как и аргументов для власти было поменьше. И вот теперь я периодически ловил на себе злорадные взгляды простых римлян. Меня это заботило мало, пусть смотрят, от меня не убудет.
Когда же закончится этот проклятый коридор?! Ещё поворот. Ещё. Вот мы, наконец, и пришли. Шлюз «Внутренней Монголии». Неизменное кварцевание. И вот я в святая святых – чистой зоне.
Первой, кого я вижу, была заплаканная Ольга. Спешу к ней.
– Оленька, как там?
Она утирает глаза платком и вновь всхлипывает:
– Плохо, Миша. Я вижу, что доктора нас просто успокаивают. Что делать, я не знаю. Бал этот твой проклятый, среди гостей уже много случаев…
Словно пощечина.
Но тут новый персонаж явился миру:
– Ваше величество, позвольте выразить вам слова поддержки. Я и вся Римско-католическая церковь молимся за скорейшее выздоровление вашего сына и принцессы Джованны.
Склоняю голову.
– Благодарю вас, ваше святейшество. Мы все сейчас едины в своих молитвах.
Папа Бенедикт XV кивает и отходит, поскольку ко мне поспешил Виктор. Он был очень бледен.
– Миша, наконец-то!
Жму тестю руку.
– Где они?
Виктор подводит меня к дальней части, где за стеклом лежат рядом Мишка и Джанна. Мне отсюда было плохо видно, но лица их не говорили мне ничего хорошего.
– Как их состояние?
Тесть качает головой.
– Плохо. Профессура не дает благоприятных прогнозов.
Он указал на группу врачей в белых комбинезонах, которые явно совещались по ту сторону стекла.
Я склонил голову, приветствуя Елену. Она порывисто обняла меня и заплакала.
– Миша, как это страшно. Я никогда не думала, что так страшно. Джанна…
– Все будет хорошо.
Она кивнула и отстранилась.
– Я уже не знаю, что думать и чем помочь. Иола выслала из Константинополя лучших русских специалистов и оборудование, но они еще не прибыли… Говорят, что над Белградом облачность… Я молюсь. Молюсь, как, наверно, никогда не молилась. Но…
Императрица Рима лишь безнадежно махнула рукой в сторону лежащих за стеклом детей. Успокоив ее, как только смог, интересуюсь у Виктора, кто тут главный по медицинской части.
Нарисовались профессора Антонио Карини и Бартоломео Госио.
– Ваш прогноз?
Карини сделал неопределенный жест:
– Трудно делать прогнозы, ваше величество. Мы приближаемся к кризису. «Американка» особенно тяжело протекает у молодых и здоровых людей, а они уже достаточно взрослые и очень здоровые дети. Мы делаем переливание крови методом профессора Гедройц, но пока это лишь тормозит развитие болезни. Вот-вот должна прибыть сама профессор Гедройц, и мы проведем консилиум…
Понятно. Это смерть. И я срываюсь:
– Толку мне от ваших консилиумов?! Моя мать знала больше вас всех вместе взятых!!! Так! У вас есть люди с подходящей группой крови, которые не так давно переболели «американкой» и выздоровели?!
Видя недоумение профессоров, буквально ору им:
– У них в крови есть белковые антитела, понимаете??! Иммуноглобулины плазмы, черт бы вас тут всех побрал!!!
Поняв, что толку от моих разговоров мало, выпускаю воздух сквозь зубы и велю:
– Так, светила науки, я в вашем распоряжении. Проверьте совместимость моей крови с Михаилом и Джованной.
Те всё ещё недоуменно проводили меня в процедурную, где у меня взяли кровь на анализ. Через некоторое время Госио кивнул.
– Да, ваше величество, ваша кровь совместима. Но не думаете же вы…
Я рявкнул.
– Делайте, что вам говорят! Быстро готовьте всё к обмену крови!
Тот даже отшатнулся от меня.
– Но это чрезвычайно опасно!
Но, увидев мой бешеный взгляд, он благоразумно решил не нарываться на гнев отца и монарха и лишь спросил:
– На сколько времени вас соединить с Михаилом?
Вот тут, очевидно, в моих глазах появилось нечто такое, что уважаемый профессор даже невольно втянул голову в плечи.
А я лишь прошипел:
– На сколько нужно. И делайте переливание от меня сразу им обоим. Выполняйте свой долг, доктор. А я выполню свой.
Через четверть часа я уже лежал «распятый» между двумя кроватями, опутанный шлангами и ужаленный острыми иголками, которые высасывали кровь из обеих моих рук.
ИМПЕРСКОЕ ЕДИНСТВО РОССИИ И РОМЕИ. ВОСТОЧНАЯ РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ. МРАМОРНОЕ МОРЕ. ОСТРОВ ХРИСТА. ХРАМ РОЖДЕСТВА ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ. 14 мая 1919 года
Маша сидела неподвижно. Пустой отстраненный взгляд. Бессильно опущенные руки.
Господи? За что? За что эти испытания. Джанна при смерти. Её любимый Миша, попытавший спасти детей ценой своей крови, лежит сейчас в беспамятстве в очень тяжелом состоянии. Гедройц пишет, что начались проблемы с сердцем, печенью, почками. Прогноз стабильно тяжелый, но…
Но Маша допускала, что врачи ей говорят не всё. А если… Прости, Господи, а если он умрет? Что делать ей? А дети?
Она сама не знала, решилась бы она лечь на обмен крови ради Джованны, если на кону сиротство Сашки и Вики. Но Миша лег не задумываясь. Лег, несмотря на бурные протесты врачей, буквально кричавших ему, что это смертельно опасно. О чем он думал?
Мама написала, что Миша герой. А может, он просто дурак?
ТЕКСТ ВИТАЛИЯ СЕРГЕЕВА:
Герберт Кларк Гувер[9]. Американский индивидуализм и восточный патернализм. М. 1930 г. (пер. со 2-го издания, Нью-Йорк, 1926 г.)
Любое расширение власти правительства означает, что с целью защиты от политических последствий допущенных им ошибок правительство будет стремиться к установлению все более внимательного контроля над отечественной прессой и политическими взглядами. После кончины свободной промышленности и свободной коммерции свобода слова живет недолго.
Я твердо придерживаюсь таких взглядов, поскольку во время войны имел практический опыт в области государственной деятельности и контроля. Я был свидетелем многочисленных неудач правительства в сфере бизнеса не только у себя в стране, но и за рубежом. Я видел его тиранию, его несправедливости, подрыв им тех самых инстинктов, которыми наш народ руководствуется в своем стремлении к прогрессу.
Эта тирания проникла уже и на наш континент. Чтобы увидеть её достаточно переехать через Рио-Гранде. Но родина её – Европа, «прогрессистские» монархии Германии и России. Мне могут указать на их несомненные успехи. Но я возражаю тем, кто считает, что так же нужно поступать и в Америке. В основе моих возражений лежит не теория или неспособность признать несправедливость, либо злоупотребление, я просто знаю, что использование таких методов ударило бы по самим корням американской жизни и
