К Соловьев - Господа Магильеры
Не открывая глаз, Эрих путешествовал по всей квартире, ныряя из комнаты в комнату. Точнее, путешествовали по квартире невидимые сквознячки, прокладывая путь с полным игнорированием физических законов образования воздушных масс, и стягиваясь к лежащему Эриху со всех сторон.
На кухню он, оттягивая момент, заглянул в последнюю очередь. И не смог скрыть разочарованного вздоха. Там обнаружился лишь скучный запах плесневелого хлеба и картофельной кожуры. Не было самого главного – запаха какао. Мать всегда делала ему какао, когда уходила на работу, его терпкий и сладкий аромат Эрих вдыхал с особенным наслаждением.
Но сегодня она, видно, слишком торопилась. Эрих уловил лишь след ее духов, слабый и едва ощутимый. Судя по всему, она ушла достаточно давно, даже не став его будить. Это было обидно, но Эрих, коротко шмыгнув носом, заставил себя взбодриться. Сопляков и нытиков в «Дрекслерюгенд» не берут. И вообще, хочешь разводить сырость – записывайся в вассермейстеры.
Эрих встал и, ежась от утренней майской прохладцы, заглянул в гостиную, которая играла и роль столовой. Так и есть, пусто. Ни души, лишь оставленные в спешке вещи напоминают о том, что кто-то совсем недавно здесь был.
На кресле лежал брошенный впопыхах отцовский пиджак. Вечно отец бросал его на этом кресле, отчего рукава заминались, а мать его за это корила. Но есть, однако, в мире вещи еще более постоянные, чем воздушные течения. В пепельнице обнаружилась полуистлевшая папироса, на столе – раскрытая книга, которую мать читала обычно за завтраком.
Судя по всему, родители были здесь совсем недавно, и Эрих непременно застал бы их, если б проснулся двадцатью минутами раньше. Но ничего не поделаешь. Отец уходил раньше всех, на рассвете, по заводскому гудку. Мать тоже редко задерживалась с утра дома. В этот раз она, видимо, не успела дождаться его пробуждения. Обидно, конечно, к тому же, остался без какао, но не самая страшная штука в жизни, если разобраться.
Первым делом он прошел в ванную комнату и принялся шумно умываться и лить на лицо ледяную воду, фыркая и лязгая зубами. Поначалу от холода пробирала дрожь, но кожа быстро налилась приятным жаром, в теле проснулась знакомая бодрость. Эрих относился к нему без снисхождения, и оно это знало. Будь ты хоть трижды магильер, а тело запускать нельзя. Когда их класс в прошлом году был в походе на Рейне, Эрих видел старших мальчишек из другой школы – загоревших до бронзового оттенка, сильных, смешливых. Они выглядели как юные боги, и Эрих поклялся, что к четырнадцати годам сам будет не хуже.
С преувеличенным старанием почистив зубы, Эрих вернулся в столовую. Глядеть на оставленные второпях родителями вещи отчего-то было тяжело. Точнее, само сердце тяжелело, когда он видел медленно остывающие следы их недавнего пребывания. Вместе с тем, Эрих поймал себя на том, что подолгу смотрит на эти вещи, пытаясь ощутить их запах, отчего подолгу безотчетно замирает на одном месте. Словно они несли на себе какой-то отпечаток, который очень важно было рассмотреть. Рассердившись на себя за детскую сентиментальность, Эрих быстро и решительно навел в столовой порядок. Сигарету вытряхнул в мусорник, а книгу матери, заложив шпилькой, препроводил в гостиную.
- Так-то лучше, - пробормотал он, оглядываясь, - А то раскидали тут…
Чтобы заглушить сосущую пустоту, которая всегда образовывается в безлюдной комнате, он включил радиоприемник. Захрипев, как умирающий от старости конь, тот заговорил мужским голосом, строгим, но мелодичным:
- …порядок – вот что нужно нынешней Германии и то, что она несет миру. Новый порядок, призванный навеки похоронить кровавые реликты прежних эпох и их нелепые страхи. Этому была посвящена речь нашего фюрера, рейх-секретаря Антона Дрекслера для выпускников штейнмейстерского училища в Бадене. «Вы – люди новой эры! – провозгласил фюрер, взирая на мужественные лица защитников Отечества, - Той эры, в которой германский народ наконец осознал свою миссию! Вы же – стальное оружие этой миссии, призванное воцарить новый порядок по всему миру. Вы – клинки, рассекающие сдавившую Европу коммунистическую гидру! И сейчас рейх кует множество новых клинков в огне своей гордости, чтобы все они встали на защиту Отечества…»
Эрих послушал бы и дальше, в груди, точно аккомпанируя звучному голосу, росла приятная опухоль радостной гордости - за себя, за страну, за рейхс-канцлера Дрекслера. Но голос быстро переменил тему, заговорив о прочих вещах, в которых Эрих разбирался куда меньше – о Судетской области, о «старых шакалах Европы», о лорде Ренсимене[34] и заокеанских провокациях. Эрих выключил радиоприемник и вернулся в свою маленькую комнату.
Ходить по пустой, хранящей лишь чужие запахи, квартире было неуютно. Эрих быстро собрался, натянув форму «дрекса», с затаенным удовлетворением убедившись в том, что форменные шорты ему уже малы, а рубаха скоро начнет трещать в плечах. На правый рукав Эрих натянул, тщательно оправив, повязку, в центре которой чернел угловатый и грациозный, как хищное насекомое, крест-филфот[35].
К повязке он относился особо трепетно, не доверяя матери ее стирать, и всегда делал это собственноручно. В портфель он, не глядя, бросил несколько учебников, зная, что они ему не пригодятся. На сегодня было уговорено с Троске прогулять занятия, так что от учебных принадлежностей требовалась одна лишь видимость. На кухне он захватил кусок сыра и хлебную горбушку – на завтрак времени не оставалось.
И точно, не успел он повязать «дрексовский» галстук, как в голове фугасным снарядом разорвался вызов Троске. Ощущения от этого были противные – точно кто-то кричит тебе изо всех сил в ухо, а на голове у тебя при этом звенящее от вибрации жестяное ведро. Искусство устанавливать «акустическую линию» требовало многих месяцев и даже лет тренировки, а кроме того, необходимо было учитывать помимо расстояния множество параметров, включая влажность воздуха и температуру.
Троске лишь недавно начал постигать науку «шептунов» и прилично отставал от Эриха, подобно всякому новичку пытаясь компенсировать опыт излишней силой. И часто это приводило к оглушительному результату.
«Эрих! Ты еще отлеживаешь бока? Выходи!»
«Совсем рехнулся, дурак? У меня чуть голова не взорвалась!»
«Я же не сильно!..»
«Помни, что господин Визе говорил про давление, балбес! У меня на плечах голова, а не дирижабль!..»
«Брось трепаться, лучше выходи!»
«Выхожу, не трусь!»
Эрих решительно распахнул дверь. Когда он вернется домой, мать уже будет ждать его. А еще наверняка его будет ждать полная чашка превосходного горячего какао, стоящая на кухне – извинение за утреннюю промашку.
Поколебавшись, Эрих пристроил отцовский пиджак на вешалку, ощутив исходящий от него густой запах шерсти, табака и мужского пота. От запаха этого отчего-то тупой иглой кольнуло в бок. Но, спускаясь по лестнице, Эрих даже насвистывал.
Троске ждал его возле подъезда, с деланной взрослой беспечностью поплевывая на тротуар. В младших классах, когда он лишь вступил в Юнгефольк[36], его высмеивали за детскую пухлость, но теперь, подбираясь к тринадцати годам, он уже не выглядел бесформенным карапузом, как прежде. Правда, все портили пухлые щеки и наивные, голубого цвета, глаза, безмятежно взиравшие на окружающий мир с добродушного лица. Троске втайне надеялся, что через пару лет у него начнет расти борода, и это исправит дело.
- Хайль Дрекслер! – крикнул он звонко, завидев Эриха.
- Хайль, - с достоинством отозвался Эрих.
- Чего так долго? У тебя что, ветер в голове?
- Уж лучше ветер, чем полный штиль, как у тебя!
- В порт?
- Спрашиваешь.
- А через типографию пройдем?
- Будто вчера не все увидел!
- Ну Эрих!
- Ладно, пройдем. Только если ногами шевелить будешь, а то до вечера не уложимся с тобой…
На счет порта было уговорено еще вчера. Как было достоверно известно, сегодня из порта отходил в свой первый поход «Тирпиц», при одном упоминании о котором мальчишки-вассермейстеры делали загадочное и гордое выражение лица.
Троске с Эрихом сходились во мнении, что все это ерунда, а корабли – огромные неуклюжие жестянки, которые в плане грациозности никогда не сравнятся с элегантными небесными хищниками из Люфтваффе. Но соблазн был слишком велик. Конечно, за прогул им прилично влетит на следующий день, но цена была вполне оправдана. Кроме того, господин Визе к ученикам-магильерам всегда относился куда снисходительнее, чем к обычным прогульщикам, что не было ни для кого секретом.
Обычного нарушителя дисциплины он мог на весь день поставить в угол классного кабинета или даже отвесить звонкий подзатыльник. Но если нарушитель носил на рукаве черно-красную повязку «Дрекслерюгенда», все ограничивалось устным внушением, столь же прочувствованным, сколь и, увы, предсказуемым.
