Выпускник - Мэт Купцов
Шкафы, заваленные пыльными книгами, неубранные в шкаф вещи.
— Так как твоя учеба? — неожиданно мой собеседник меняет тему. — Как сессию сдал? На пятерки? Учиться на журналиста нравится?
— Нравится. История КПСС, научный коммунизм, литература древних, что же тут может не нравиться. Всё самое то, чтобы журналистские расследования вести! — говорю со злостью.
— Что-тоя не понял, тебе не нравится? Ты же рвался в столицу! Нет чтобы пополнить органы милиции, так ты взбрыкнул, захотел модную профессию. Не по Сеньке шапка.
— Считаешь, чтобы журналистом быть не надо ни силы духа, ни мозгов? А чтобы преступников ловить — у меня их достаточно?
Звучит как-то оскорбительно, но я прощаю, и нарываться не намерен.
Только вперед, победа за мной — мой девиз.
— Ты мне, дядя, одно объясни, как так выходит, что меня в столице уже на заметку взяли, и охоту на меня открыли?
— Наследил? — почти издевательски спрашивает он.
— Я не следил! Расследовал, как умел.
— Если хочешь помогать обществу и менять будущее, иди к нам. Ничего у тебя не выйдет в журналистах этих. Ты же не надеешься выпустить пару статеек и изменить международную ситуацию? Снизить накал противостояния между США и СССР?
— Чего?
— Ты же не собираешься свой дар разменивать на гопоту и спекулянтов?
— Пока что мне в расследования со спекуляцией и гопотой втягивают… как я понимаю, твои дружки… — смотрю внимательно в лицо дяди.
— Мои дружки?
— Майор Андрей Волков, Рытвин — кэгэбист. Сам главред Мартынов доверил мне статью. С какой радости они вьются вокруг восемнадцатилетнего пацана?
Дядя прищуривает глаза. Вижу, что хочет что-то сказать, но не решается.
— Мы держимся друг друга, — выпаливает он, будто я застал его врасплох, и эта фраза была единственным верно сказанным предложением, но ни черта не объясняющим.
— Дядь Вить, я не отступлю, пока не получу от тебя всех объяснений.
— Послушай, сынок, — он тяжело вздыхает, отодвигает от себя тарелку с оливье. — Мне было бы проще контролировать ситуацию, будь ты рядом, а так я едва успеваю разгребать за тобой и для тебя…
Он несет черт-те что. Не надо было заводить столь серьезный разговор за столом. Сплоховал я.
— Враги твои бегут от тебя не просто так. Девчонки бегают за тобой и твоей харизмой, видя в тебе завидного жениха. Но мы-то с тобой знаем, что не жених ты им.
Бросается в глаза, что Виктор теряет нить разговора, перескакивая с одного на другое.
— Ты парень должен решить, как талант этот свой правильно пристроить здесь… распорядиться им так, чтобы стыдно не было перед теми, кто дал тебе его.
Опа! А вот это совсем не по-советски. Дядя Витя решил затеять со мной разговор о Боге?
Деструктивно для сотрудника милиции.
Что дальше?
Этот разговор не перестает меня удивлять.
Впрочем, чему я удивляюсь, именно так живут граждане в СССР. Всё, что у них есть — секс, Бог — под запретом для разговоров. О религии говорить не стоит в обществе, посмотрят, как на ненормального. Сказать прилюдно «Слава Богу» — засмеют, или покрутят у виска.
В СССР принято говорить спасибо не небесам, а руководству страны, которое обеспечило тебя всем необходимым для жизни — квартирой в хрущевке, школой, детсадом, универсамом в пешей доступности, бесплатной секцией, где ты можешь стать сильным. Научиться жить по принципу — быстрее, сильнее, выше.
Благородство и уважение к сильному сопернику здесь приветствуется, но лучше не выделяться, быть как все.
Что делать тем, кто принимает вызов, преодолевает все препоны и давление, обрушивающееся сверху. Чувствует себя настоящим подлинным лидером, не уступающим характером партийным лидерам?
Что делать, если выделяться нельзя?
Выход один — становиться как они — идти во власть или искать у себя талант, развивать его в секциях и использовать на благо страны.
Вот где собака порылась!
Дядя видит во мне талант следователя и ему безумно жаль. По его мнению, я хочу этот самый талант бездарно разбазарить.
Теперь хоть понятно, чего она так переживает за меня.
Радуюсь своему умозаключению, ловлю на себе набыченный взгляд. Я всегда готов защищаться, спорить, аргументировать. Но не сейчас. Дядя немного не в себе, ему жаль, ведь он относится ко мне как к сыну. Грубить ему я не могу.
Всё что понял из разговора, за мной следят его люди, пытаются отвести от меня настоящую беду.
Я отвел взгляд и тяжело вздохнул.
— Ничего не понимаю, сначала ты просишь всех этих людей втянуть меня в неприятности, затем отправляешь других, чтобы помочь. Несостыковычки.
— Ты главное, аккуратно.
Сказать мне чтобы я аккуратно ложился под каток, который намерен раздавить меня в этом мире, ну это прям сильно.
Невольно улыбаюсь.
— Может в шахматы сыграем партейку.
— Можно'.
На этом наш не очень адекватный и стройный разговор в тот день закончился.
Сейчас же я бреду по дороге, заваленной снегом, ноги утопают в сугробах, и я уже не знаю выберусь ли.
Каждый шаг дается мне с трудом, и в какой-то момент мысли становятся вязкими.
«Сессия… рыба… икра… „Океан“… дядя Витя и его бесконечные разговоры о том, что талант нельзя разбазаривать, не для этого он дан».
Ветер пронизывает насквозь, мороз щиплет лицо.
Хмыкаю устало. Столица встретила меня сегодня не очень хорошо, общипала всего как гуся и выбросила за свои пределы. Чувствует, что я чужой — попаданец.
Надо ей доказать, что я к ней с добром.
Знаю, что попаданцы мир не меняют, это глупо, пытаться исправить неисправимое. Но можно же сделать что-то на месте, изменить мелочи, чтобы людям рядом с тобой жилось легче и комфортнее.
Мороз щиплет лицо, приводит в чувство.
Суровый
