Генри Олди - Механизм пространства
– Еще чаю? – спохватился он. – Извините, фрекен, налью без столь ценимых вами народных китайских церемоний. Мы – люди суровые, можно сказать, военные. К контрдансам неспособные…
Он представил себя со стороны – и устыдился. Еще бы ножкой шаркнул, ловелас плешивый! Но что поделать, когда любезничать с юными девицами приходится нечасто. А с такими, как фрекен Бей-Наотмашь, считай, никогда. Не угодишь грозной спутнице – полетишь Андерсеном: носом в стену.
Церемония все-таки состоялась. Зануда вручил девушке дымящуюся чашку с чаем – маленькую пиалу, купленную в лавке Пале-Рояля; в ответ получил от нее такую же.
Поклонились друг другу – и можно пить.
Ежевечерние чаепития продолжались третий день подряд. Не от хорошей жизни – Париж, великий город, раскинувшийся десятками кварталов и сотнями улиц по обоим берегам тихой Сены, внезапно съежился до четырех гостиничных стен. Пространство было отдано страшной гостье – холере. Еще неделю назад газеты с удовольствием помещали оптимистические комментарии министерства внутренних дел – ликвидация последних очагов эпидемии, не слушайте паникеров… Когда ударили в набат, было уже поздно. Болезнь вырвалась из портовых кварталов и грязных ночлежек, хозяйской поступью шагнув прямо в центр французской столицы, онемевшей от страха.
Город пропах серой и камфарой, наполнился плачем и истерическим весельем. По улицам скрипели похоронные дроги. Парижане, привыкнув жить от праздника к празднику, с оторопью глядели в пустые глазницы Мора.
Впервые с революционных дней 1830-го заговорил главный колокол Нотр-Дам де Пари. Мерный звон катился над Парижем. В немногих еще отправлявших службу храмах прихожане пели «Dies Irae»: «День Гнева – тот день расточит вселенную во прах…»
Dies Irae, dies illaSolvet saeclum in favilla…
Услыхав о закрытии булочных – по мнению перепуганного хозяина гостиницы, это и было началом Дня Гнева, – Торвен послал «гарсона» в близкий Пале-Рояль. Повезло: лавки работали. Мальчишка вернулся со щитом – с двумя фунтами китайского чая. Получив требуемое, Зануда вернул хозяину интерес к жизни, сняв на своем этаже еще один номер – пару смежных комнатушек. Проводить вечера в апартаментах девицы Пин-эр он не считал возможным – равно как приглашать незамужнюю фрекен к себе.
Кровать из номера вынесли, зато доставили жаровню и медный чайник.
Чай Пин-эр заваривала лично.
– По моему скромному разумению, фрекен, обычаи вашего великого народа, несмотря на их… э-э-э… непривычность для европейца, куда разумней, чем здешний либералистический разгул. Сколь приятна жизнь без свободной прессы! Без парламента и баррикад! Без, прости Господи, прав человека! Странно, что не все ваши соотечественники это ценят.
Последние бурные месяцы не давали возможности как следует позанудствовать – с чувством, от души. Тихими холерными вечерами Торвен наверстывал упущенное. Умница Пин-эр не пыталась возражать. Напротив, она кивала и улыбалась. Как выяснилось, подобный способ общения, дополнен листком бумаги и свинцовым карандашом, позволяет беседовать на любые темы. Зануда теперь считал себя знатоком жизни и обычаев китайской столицы (девушка даже набросала план Запретного города!) – и получил некоторое представление о том, откуда взялась его таинственная подопечная, и какие дороги привели ее из патриархального Срединного царства в чуждую либералистическую Европу.
Мысленно ужаснувшись (о времена! о нравы!), он не подал виду, рассудив, что должное терпение и прилежание исправят зигзаги в воспитании юных фрекен. Сложнее было с собственным жизнеописанием. Пугать девушку ужасами войны? – нелепо. Рассказывать о работе в Королевском Научном обществе? – нескромно. Что оставалось?
Прозябание над грудами документов?
Пин-эр сама нашла тему. Она выразительно глянула на левый рукав его сюртука. Траурная повязка… Девушка сложила руки на груди, с намеком поклонилась ниже обычного.
– Благодарю за сочувствие, фрекен, – вздохнул Торвен.
Он не знал, с чего начать. Наверное, с того, как бедный и очень скромный студент учился на медные гроши, мечтая стать адвокатом. Дни он проводил в университетской аудитории, вечера – в библиотеке, а ночи – над конспектами…
– Эй, камрады, Торвену больше не наливать! Иначе во второе естество выпадет. Лейтенант, ты живой?
– Po Donu gulyaet, po Donu gulyaet…
– Прячься, друзья! Торвен по-русски заговорил!
– Po Donu gulyaet kazak molodoy!..
Прятаться не стали. Выпавший во второе естество отставной лейтенант был страшен, но управляем. Достаточно в разгул лихого буйства скомандовать «Черный Ольденбургский, смир-р-рно!» – и будущий юрист Торбен Йене Торвен делался тих и послушен. Ненадолго, конечно. Но убежать и спрятаться кое-кому удавалось.
Ессе quam bonum, bonum et jucundum,Habitare fratres – fratres in unum…
Бурши веселились. Копенгагенский Burschenschaften вышел на улицы, отмечая начало летних каникул. Город вымер, захлопнулись тяжелые ставни, корабли в гавани снялись с якоря. Птицы откочевали в близкую Швецию, солнце спряталось за тучи.
Бурши в разгул пошли!
Это очень хорошо, хорошо, прекрасно,Если братья заодно и живут согласно!
Братья жили согласно. Крутой мордобой, устроенный Торвеном на первом курсе, вспоминался, как великий подвиг будущего бурша по дороге в объятия «камрадов». Учитесь, молокососы, фуксы крученые! Таков путь в Братство не мальчика, но мужа!
Пять отважных гордых буршей проводили мы на бой!Пой, пой, что случилось? – не дождались их домой…
Все пьют, все гуляют, все жизни студенческой рады. И Торвен рад, даром что во второе – Бахусово – естество выпал. Один лишь Никлас Далгард не пьет и не радуется. В уголке сидит, в грязное окошко смотрит.
Что такое? Непорядок!
Пять росли девчат красивых возле Мемеля-реки!Пой, пой, что случилось? – не плывут по ней венки…
К Никласу-первокурснику, светловолосому и тихому, Торвен относился по-особому. Отец парня сгинул в Польше, зимой 1813-го, сражаясь в 1-й Датской дивизии корпуса Даву. В друзья отставной лейтенант не напрашивался, но обижать паренька не давал.
– Chto za chort! Rasso do! Почему Никлас не пьет?
Взяли друзья-бурши отставного лейтенанта за плечи. Усадили на лавку, зашептали в ухо. Протрезвел Торбен Йене Торвен, вспомнил родной язык:
– Неладно что-то в датском королевстве, камрады!
Через два дня первокурснику предстояло драться на дуэли. На вызов нарвался по молодости и неопытности – честь сестры защищал. Отец погиб, дядя-опекун умер, остались брат с сестрой, Никлас и Анна-Грета. Девочка еще с колыбели была помолвлена с неким дворянчиком. Родители рассудили: стерпится-слюбится.
Не стерпелось, не слюбилось. Дворянчик вырос, стал гвардейским офицером, наловчился саблей махать. И стрелял отменно – троих на дуэлях навек успокоил. Плечи саженные, усы до ушей – много ли для карьеры требуется? Требовались деньги. Семья Далгард славилась бедностью, и гвардеец помолвку разорвал – публично, не попытавшись смягчить отказ. А когда молодой Далгард потребовал объяснений – толкнул парня на ссору и прислал секундантов. Дворянчик ничем не рисковал: стрелять Никлас не умел, фехтовать не учился…
Драться постановили насмерть.
Согласились «камрады» с отставным лейтенантом. Неладное дело творится, нелюдское. Только что сделаешь, как поможешь? Вздохнули, руками развели.
Судьба!
Торбен Йене Торвен не стал спорить. Следующим утром он надел свой единственный фрак, нацепил звезду ордена Данеброга, взял спутницу-трость и поковылял в квартал Фредериксберг, где обитала семья гвардейца. Пускать его не хотели, но…
Пустили.
Когда усач принялся орать, Торвен дождался, пока тот снизойдет до пощечины, пожал плечами и сломал ему правую руку. Подумал – и вывихнул левую. Сбежавшимся родичам обстоятельно пояснил, что ждет всех мужчин семьи, воспитавшей подобного героя, если хоть одна собака в Копенгагене тявкнет о дуэли с первокурсником Далгардом. Затем предложил вызвать полицию, но заметил, что из тюрьмы выходят. И чаще всего – в очень плохом настроении.
Полицию звать не стали.
Торвен вернулся домой, постукивая тростью по булыжнику, выпил кофе (на обед денег не оставалось), а вечером нанес визит Далгардам. Следующий пункт его стратегического плана требовал согласования, ибо он был не прочь притащить гвардейца-усача под венец – пусть и в инвалидной коляске. Тогда-то Зануда и познакомился с Анной-Гретой, после чего стратегические планы пришлось срочно менять.
Маргарет, первенец четы Торвен, родилась через месяц после того, как молодой отец получил диплом юриста. Отставной лейтенант не строил иллюзий; на адвокатскую практику средств не было. Родичи гвардейца-инвалида позаботились, чтобы путь в юридическую корпорацию закрылся для «негодяя» навсегда. Выручил бывший сосед. Секретарю Королевского научного общества Хансу Христиану Эрстеду требовался помощник.
