К. Медведевич - Ястреб халифа
— Мама?.. Мама?… Мама, проснись, мама, мама…
Тело безвольно поддалось усилиям тоненьких ручек и опрокинулось на спину. Широко открытые глаза невидяще уставились в потолок.
— Мама… Мама?.. Ма-амааа!!..
Айша видела, как сотрясается в рыданиях маленькое тело. Ребенок шмыгнул носом и утерся локотком. С беспричинной надеждой — а вдруг получится? — позвал снова:
— Мама?..
Бледный профиль Амайа-хима еще больше заострился в смерти.
Ребенок всхлипнул снова. Головка начала медленно поворачиваться. Поворачиваться к ней, Айше. Ой, нет, только не это, я не хочу, не хочу…
Это была девочка. Сероглазая, белокожая. С острыми ушками. Ее лицо казалось странно знакомым. Через мгновение Айша поняла, почему. И дико закричала.
Это была она. Она сама. Айша смотрела в собственное залитое слезами лицо.
Вдруг комната вспыхнула страшным, нестерпимым блеском. Глаза пронзило невообразимой, чудовищной болью.
— Ааааааа!!!..
…- Проснись! Ну проснись же, Айша! Дайте сюда воды!
Холодная жидкость на лице привела ее в чувство. С опаской девушка разлепила веки — а вдруг она ослепла и в этом мире? Но нет, вот ее собственная ладонь, вот испуганное лицо Аммара.
— Ну ты и орала! Мы уж не знали, как тебя разбудить, и в ладоши хлопали, и воду лили…
И впрямь, ее рубашку впору было выжимать.
— Что это?..
Аммар проследил ее взгляд и нахмурился: между ними лежало непонятно откуда взявшееся длинное белое перо. Юноша хотел было до него дотронуться, на Айша быстро перехватила его руку. И жестом попросила отодвинуться в сторону.
На перо упал солнечный свет из рассветного двора. Волоски белого пуха заструились, как от огненного жара. И медленно, нехотя, мигая и все же рассеиваясь, исчезли. Исчезли совсем.
— Она ушла, — тихо проговорила Айша. — Да помилует Всевышний ее гневную душу. Прости меня, прародительница…
Аммар взял с подноса с фруктами маленький зеленый листик — и снял с ее щеки катящуюся крупную слезу.
— Да упокоит ее Всевышний, — мягко сказал он.
И со вздохом облегчения обнял Айшу.
В зале Мехвар стояла жуткая тишина. Согласно требованиям церемониала, подданным в присутствии халифа полагалось сохранять почтительную тишину, воздерживаясь от кашля, сморкания, громкого сопения — не говоря уж о шепоте и разговорах. Но эта тишина была необычной даже для зала приемов.
Солнечный свет безмятежно переливался на сплошной позолоте и затейливой резьбе восточной стены. Под резными частыми балками навесного потолка золотился шитьем балдахин-сидилла, в котором сидел Аммар. Завесу из атласа-дибаджа перед троном уже подняли, дабы халиф мог видеть склонившегося перед ним.
На сером мраморе пола, прижав лоб и ладони к камню, простерся Тарик. Длинные черные рукава лежали по обе стороны от склонившегося в полном церемониальном поклоне нерегиля. Справа мялся и маялся распорядитель двора со своей палочкой черного дерева в руках.
Молчание халифа затягивалось, и все знали, по какой причине. Перед самийа стояла тяжелая золотая ваза с сине-зелеными овальными медальонами по бокам. Горлышко ее было залито ярко-красным воском, применяемым для печатей двора эмира верующих.
Что находилось в вазе, тоже было известно всем.
— Я даю тебе право произнести последнее слово, — наконец проговорил халиф.
— Я исполнил… — Тарик начал было поднимать голову, но распорядитель двора немедленно упер конец своего жезла ему в затылок — повелитель еще не давал командующему позволения смотреть на свою особу.
Неожиданно покорно поникнув головой, нерегиль повторил:
— Я исполнил твой приказ, о повелитель, — в точности. Я не прикоснулся к шейху пальцем. Я доставил его, как драгоценную вазу. И я привез его в столицу.
— Ты что же, сволочь, думаешь, что перехитрил меня? — взорвался Аммар.
— Если ты хочешь перехитрить меня, научись сначала правильно отдавать приказы.
И нерегиль вскинул голову, одновременно отмахнувшись правой рукой. Распорядитель двора поднялся в воздух, повисел пару мгновений, нелепо болтая ногами, — и бухнулся обратно на пол. Ноги его не выдержали, и он грохнулся в обморок.
На пороге зала раздались крики вооруженных гулямов и помощников хаджиба. Выстроившиеся по обе стороны от трона сановники переглядывались, понимая, что в этом зале оружие есть только у рабов-тюрок, хаджиба — и нерегиля. Как главнокомандующий, он имел право появляться перед лицом повелителя с мечом у пояса. И этот меч был ясно виден всем присутствующим — не прежний толайтольский клинок, а какой-то новый, невиданный, явно не ашшаритской работы.
— Мой господин?..
Мягкий женский голос, донесшийся из-за растянутой за тронной подушкой занавеси, заставил замереть всех в зале. Халиф обернулся к тоненькой тени за алым шелком. Прислушался к чему-то слышному ему одному. Потом посмотрел на нерегиля, при звуках голоса госпожи покорно уткнувшегося лицом в пол. Помолчал. И наконец проговорил:
— Всевышний заповедал нам человечно обращаться со всеми живыми тварями. Я помилую тебя, самийа. До заката этого дня ты покинешь дворец и столицу и отправишься в ссылку. Отныне твое место — на границе со степью. Ты останешься там до моего особого дозволения вернуться.
Тарик поднял голову и внимательно посмотрел на халифа:
— В таком случае — прощай, Аммар. Прощай… — и добавил что-то непонятно-певучее, видно, на своем родном языке. — Ты исполнишь мое последнее желание?
— Говори, — мрачно отозвался повелитель верующих.
И снова прислушался к чему-то слышному ему одному. И тут же его лицо исказилось гневом:
— Да как ты смеешь?..
— Мой господин?..
Ее голос звучал, как пение флейты. Помолчав, Аммар ибн Амир вздохнул и сказал:
— Дозволено.
И махнул рукой, позволяя нерегилю подняться с колен и покинуть зал.
Оседающие на толстых зеленых листьях капли тяжело падали в воду пруда. Магнолии готовились распустить свои огромные, желтовато-белые цветы. Фонтан бил невысокой мелодичной струйкой, ветерок сносил и распылял ее. Влага оседала на кожистой зелени листьев и, капля за каплей, ударялась о темную вечернюю воду.
В то и дело расходящемся крохотными кругами — кап, кап, кап, — зеркале их фигуры отражались на удивление четко. Айша шевельнулась, и переливы затканной золотом прозрачной вуали на ее лице замерцали — и в зыбком сумеречном воздухе, и на гладкой воде. Она видела, как нерегиль склонил голову за ее плечом, — и вода тут же разошлась мелкой рябью. Кап, кап, — и еще одна тяжелая прозрачная горошина сорвалась в воду прямо перед ее лицом.
— Я благодарна тебе, Тарег.
— Я лишь исполнил свой долг.
— Ты рисковал жизнью, ослушавшись приказа.
— Я не мог поступить иначе, — откликнулся голос нерегиля. — Тот человек, даже если бы я привез его сюда, и он бы выполнил все просьбы Аммара… он бы все равно не остановился и преследовал бы тебя дальше.
— Преследовал нас, — мягко поправила Айша.
— Вас, — согласился нерегиль.
И она почувствовала его взгляд — прямо там. Резко обернувшись, она встретилась с ним глазами:
— Как?.. впрочем, ты можешь мне сказать — кто это?
— Мальчик, — неожиданно улыбнулся Тарег.
Улыбка показалась ей смущенной и странно печальной.
— Я хотела сказать, меня и Аммара, — быстро отвернувшись, проговорила Айша.
В разбиваемой каплями воде отразилось, как он хмурится. На той стороне пруда невольницы зажигали лампы.
— Прощаясь, ты что-то сказал на своем родном наречии… Что значит это слово?
— На моем родном языке это значит «прощай».
— Скажи мне правду, Тарег.
В темной воде их лица обводило странное свечение. Он отвернулся.
— Прошу тебя?..
— Это значит "навсегда прощай". Так мы говорим тем, кто уходит на призрачном корабле за Море Сумерек.
— Сколько нам осталось?..
— Не знаю. Знаю лишь, что сегодня видел его в последний раз.
Ветви качнул ветер, и капли забарабанили одна за другой — по воде, по ее покрывалу, по прикрытым тонким шелком рукам. Она вздрогнгула от неожиданного прикосновения холодной воды.
— Ты и… твой сын… вы всегда можете рассчитывать на мою защиту. Я просил о встрече с тобой, чтобы сказать именно это. Если я тебе понадоблюсь — скажи «приди». И я все оставлю и приду.
Вздрагивая под холодной капелью, Айша развернулась и медленно подняла покрывало, скрывавшее ее лицо:
— У твоего народа… как принято женщине выказывать благодарность воину?
Светящиеся серые глаза изумленно расширились.
— Разве вы, нерегили, не знаете толк в вежестве? — Айша улыбнулась, наблюдая его смущение и растерянность.
Наконец, он решился:
— Дама позволяет рыцарю преклонить колени и поцеловать ее руку.
Это он сказал по-аураннски, но Айша поняла. И звонко рассмеялась:
