Ральф Питерс - Война 2020 года
Почувствовав отвращение, Али встал и отвернулся от этой бесполезной чертовой штуки.
По проходу он прошел в следующий отсек, где в той же вечерней смене работали его друзья Хассан и Нафик.
– Аллах велик, – сказал Али, приветствуя друзей. – Моя машина сегодня не работает.
– Велик Аллах, – ответил Хассан. – Ты видишь, наши машины тоже не работают как надо. В наушниках слышен лишь причиняющий боль шум.
– Японцы – сволочи, – пробурчал Нафик.
Весь предыдущий день был длинным и утомительным для капитана Муравы, а ночной сон – глубоким и тяжелым. До сего времени жизнь не давала ему повода сомневаться в мудрости своих начальников. Быть японцем означало ощущать себя частью самой мощной политической и экономической силы на земле, а быть японским офицером означало быть частью военной машины, чья боеспособность, даже не действующие боевые части, а технологическая мощь посрамили великие державы прошлого столетия. Сначала они проучили в Африке Соединенные Штаты, этот слабохарактерный, потворствующий всем своим прихотям гигант. Тогда Япония, используя новейшие технологии, нанесла жестокий удар по ничего не подозревающим американцам. А сейчас наступила очередь русских, которые, возможно, окажут хоть какое-то сопротивление. Во всяком случае, быть японским офицером, особенно принадлежать к новой элите военных инженеров-специалистов в области электроники – было великолепно. Весь мир уважал тебя.
Но порой Мурава чувствовал неуверенность в себе, и это его пугало.
Он ненавидел иранцев. Он ненавидел их ложь и неряшливость, их неспособность увидеть реальность его глазами, их убеждение, что все вокруг принадлежит им по праву. Их преступная халатность в обращении с дорогим военным оборудованием сама по себе была ужасна. Но она сочеталась с полным нежеланием проводить текущий ремонт, с нежеланием этих детей пустыни выполнять даже такие несложные обязанности, как смена фильтров, улавливающих песок и пыль, и проверка уровня жидкости. Но еще хуже было их поведение. Мурава считал иранцев испорченными кровожадными детьми. Когда их дорогие игрушки ломались – почти всегда по их собственной вине, – они начинали капризничать и винить изготовителей игрушек в обмане и в надувательстве или в отсутствии мастерства. Это обвинение Мурава находил наиболее несправедливым и оскорбительным. Японская техника, предоставленная иранцам, была лучшей в мире – самой эффективной и надежной. Ею было легко управлять, ремонтировать, и нужно было нарочно плохо с ней обращаться, чтобы вывести ее из строя. Управлять же большинством боевых систем было так просто, что даже иранцы могли эффективно использовать их в бою.
Огромные затраты на ремонт уже давно превзошли первоначально предполагаемую цифру. Из-за того, что машины не смазывали и просто не чистили, большая часть механических и электронных узлов вышла из строя. Невероятно дорогостоящие блоки приходилось заменять, вместо того чтобы вовремя осуществлять профилактический ремонт. А иранцы лишь презрительно усмехались: «Вы продали нам товар плохого качества. Вы не выполнили своих обещаний. Вы нарушили свое слово». Мураве надоело это слушать, и он не знал, сколько еще времени он сможет сдерживаться.
Все его ремонтные команды, состоящие из военных и вольнонаемных, были измучены. А когда они видели, что чем упорнее они работают, тем пренебрежительнее иранцы относятся к оборудованию, что все большее число прекрасных японских систем появлялось в разрушенном состоянии в ремонтных мастерских в Караганде, некоторые по второму или третьему разу, то это приводило к падению их боевого духа. Их труд не вознаграждался, они чувствовали, что их считают дураками.
Сегодня команда этих варваров-иранцев сдала в ремонт танк, отличный двигатель которого был безнадежно забит грязью. Машины такого отличного качества встречались одна на тысячу, но эти дикари сыграли с ними плохую шутку. С трудом сдерживая смех, они лениво бродили по приемно-диагностическому мотоотделению. Никто не обратил на них внимания, полагая, что это были обычные недисциплинированные солдаты-иранцы, не желающие возвращаться в часть. Но когда механик-японец начал залезать в их танк, они перестали смеяться и наблюдали за ним с восторженным вниманием. Когда техник в ярости выскочил из машины, неистово крича, иранцы опять начали смеяться. Они веселились, как дети, довольные своей шалостью.
Иранцы пустили ядовитую змею в отсек экипажа, и сейчас один из так необходимых ему членов его команды лежал в лазарете без сознания и, возможно, умирал. И единственное, что иранцы сказали, уходя, было: «Аллах всемогущ».
Мурава хотел закричать им: «Если ваш Аллах так всемогущ, то пусть он и чинит ваш чертов танк». Но это было невозможно, это было бы не по-японски.
Этот случай всколыхнул в нем целый поток сомнений, которые он раньше старался в себе подавить. Он сомневался в том, что мудрые начальники, командовавшие японскими войсками, по-настоящему понимали все это. Он сомневался в том, что иранцы когда-нибудь будут верными союзниками. Разве американцы не получили тяжелый урок полстолетия назад?
Иранцы также были слишком уверены в своем превосходстве. Они считали, что все в мире им чем-то обязаны. Они не понимали, ни что такое договорные отношения, ни что такое цивилизованная дружба. В основе их представления о чести лежало тщеславие, замешанное на крови. Они не говорили правду, даже когда речь заходила о простых вещах, как будто бы честность была для них биологически неприемлема.
И почему только Токио их поддерживает. Что произойдет, когда иранцы и остальной исламский мир войдет в полную силу? Мурава не мог поверить, что он был единственным человеком, знающим правду.
Ему очень хотелось быть сейчас дома в Киото, хотя бы на одну ночь. Он был счастлив, что родился в этом самом совершенном, самом японском из всех японских городов, столь отличном от Токио, с его компромиссами, присущими западной цивилизации. Не было ничего красивее, чем сады Киото осенью, разве что девушки, с их удивительным обезоруживающим сочетанием хрупкости и молодой силы. Конечно, они были совсем не похожи на отвратительных женщин Средней Азии, одетых в грязные, омерзительные одежды, с лающей речью. Те же, у кого были шрамы от болезни Расинмана, очевидно, нелеченной в этих первобытных условиях, выглядели еще более отвратительно, чем остальные. Ничего романтического в Средней Азии Мурава не находил. Только ужасные пустыни, перерезанные шрамами вырытых котлованов, с городами, возникающими, словно миражи, посреди пустыни, задыхающейся от полумертвых промышленных предприятий, которые, казалось, ничего, кроме вредного для здоровья воздуха, не производили. Это было похоже на малоприятное путешествие во времени на несколько столетий назад, целью которого было увидеть все самое худшее. Во время пребывания в Средней Азии у него все время болела душа, и он был рад каждому дню, который не приносил еще и болезни тела.
Очевидно, проблема была не только в иранцах. На совещании ремонтников, еще в ставке, Мурава разговаривал со знакомыми офицерами, которые служили советниками в войсках арабо-исламского союза. И их рассказы ничем не отличались от впечатлений Муравы.
Несмотря на удивительно успешное наступление, действия на линии фронта начали замирать без видимых причин. Не вызывало сомнений, что русские были разбиты, но поддерживать и осуществлять материально-техническое снабжение войск в каждом прорыве становилось все труднее. Иранцы и арабы испортили такое количество боевых систем, что у них осталось слишком мало техники для последнего удара. Их командование кричало, что Япония должна возместить вышедшее из строя оборудование. Но даже Мурава, простой капитан, знал, что дополнительной техники не было.
Обеспечивая техникой уже действующие военные силы, японская промышленность была истощена. И даже если бы эти дополнительные системы были, то невозможно было бы за одну ночь транспортировать их из Японии в Среднюю Азию. На подготовку к войне ушли годы.
Иранцы отказывались понимать это. Мурава заставлял свою команду работать до тех пор, пока они буквально не засыпали на ходу. Они отчаянно старались выполнить свой долг и возвратить в строй достаточное число боевых машин, чтобы укомплектовать подразделения, действующие на северном направлении. Но в ответ он слышал только жалобы, которые все больше и больше звучали как угрозы.
Сейчас же ему хотелось только спать. Прошедший день был очень трудным, очень неудачным. Сон был для него единственным вознаграждением.
Его разбудили взрывы.
Мурава видел во сне красные листья и слышал звон колоколов старых храмов. Но вдруг колокола начали звонить так яростно, что он тут же проснулся. Он долго сидел, закрыв руками уши, в состоянии полной прострации.
Звон колоколов был похож на раскаты грома, громче раскатов грома. Стены и пол шатались, как будто земля была сильно пьяна. Затем ударной волной выбило остатки оконного стекла, и розово-оранжевый свет озарил его скромно обставленную комнату.
