Прусское наследство - Герман Иванович Романов
Плохо то, что в Ливонии сейчас свой король, которого он официально признал, раз сам присутствовал на коронации. Как и то, что придется отдать «брату» Петеру лучшую и большую часть Передней Померании. Хорошо то, что все эти провинции уже захвачены русскими и пруссаками, и его недавний враг, ставший ныне союзником, сам нуждается в помощи Швеции. Главное, нанести поражение пруссакам, выбить их из альянса, и тогда он окончательно уверится в том, что Фортуна ему снова благосклонно улыбается. К тому же все его советники как сговорились — уши прожужжали, что лучше отдать ливонскому королю на время малое, но взамен приобрести куда большее, а там и все вернуть обратно потихоньку — пусть позже, нужно только потерпеть. Но о том «герру Петеру» пока лучше не знать…
— Ударим с левого фланга, охватим его и опрокинем в Прегель, брат. Так будет лучше всего — пруссаки самонадеянны чрезмерно, а принц Леопольд напрасно возомнил себя великим полководцем!
Карл ощерился, что волк, его глаза недобро сверкнули — король считал пруссаков и бранденбуржцев шакалами, которые напали на Швецию тогда, когда убедились, что та настолько изнурена войной, что не может дать должный отпор. И вели себя подло — за них воевали другие, а Берлин просто воспользовался удачным стечением обстоятельств. Зато завтра станет ясно, чего они стоят на поле боя, когда встретятся с его вернувшимися из русского плена ветеранами. А те уже снова вкусили вкус побед, взяв штурмом Пиллау — крепость блокировал с моря русский флот, тогда как шведские корабли мешали выйти на помощь датчанам.
— Вы, брат Петер, вместе с генералом Левенгауптом встретите пруссаков артиллерией на позициях. А мы с князем, — Карл кивнул на стоявшего рядом с ним Меншикова, — с драгунскими полками и лучшей инфантерией опрокинем неприятеля в Прегель — там всего два брода, и на ту сторону реки успеют переправиться немногие. Да и сикурса не будет, не успеет подойти…
Карл XII — печальный итог жизненного пути воинственного бродяги…
Глава 7
— Эти редуты, ваше королевское величество, меня изрядно удивили под Полтавой, но тут пользы от них гораздо больше. Пруссаки раз за разом откатываются, наступления у них неудачные.
Слова генерала Левенгаупта не соответствовали выражению его лица, постоянно унылого и кислого, будто цитрон сжевал с живой улиткой и лягушачьими лапками, как это делают порой знатные французы. Видел такое зрелище в Париже — Петру захотелось отплюнуться от воспоминаний, так не вовремя накативших на него. Но тут покосившись взглядом на сумрачного и вечно недовольного шведа, не стал — тот долгое время пожил в Москве, может неправильно истолковать, воспринять как личное оскорбление. Теперь приходилось поневоле сдерживаться, что давалось с трудом — как-то не привык за долгое самодержавное правление. Однако сейчас нарочитое смирение и обходительность крайне необходимо — иначе доверия новых подданных, целый век живших под властью шведской короны, не завоюешь. В армии много остзейских дворян, потомков крестоносцев, обязанных ему служить, но не прислуживаться, даже произвол над ними не учинить, тут суды повсеместно, насажденные еще по древним традициям.
На чухну можно рукой махнуть, те веками слугами и смердами были, а вот с немцами нужно считаться, иначе у власти не удержаться. Потому и приближает к себе местных уроженцев, даже тех из них, кого люто ненавидит. Тот же генерал Шлиппенбах, что в Полтавской баталии был в плен взят, служил ему, но к царевичу перебежал. И теперь опять ему служит, но как ливонскому королю — попробуй, тронь его сейчас, живо зарежут или отравят, а то местный ландаг соберут и повиноваться откажутся. А горше всего, что в Москву нажалуются, Алешка ведь его на трон усадил по кондициям, и сместить легко сможет, стоит ему раз взбрыкнуть. И в эту секунду Петр Алексеевич помотал головой, ощутив себя лошадью с трензелем во рту — вот так и его взнуздали, поставив перед выбором и смертью, и самого, и деток.
И кто — родной сын Алешка, которого бояться стал! И правильно делает — тот подлец, ныне опасный!
— Редуты не одной инфантерий защищать надо, но и картечью с ядрами. Без них мы позицию не удержим, генерал, — отозвался Петр, отогнав от себя накатившие страхи. В пылу сражения он ничего не боялся, даже мучительной смерти, которую видел в разных обличьях.
— О да, при Лесной я допустил ошибку, оставив треть пушкарей при обозах, и ваше величество тогда нанес мне поражение, — впервые Левенгаупт улыбнулся блеклыми губами, отвесив почтительный поклон. И негромко добавил, пристально глядя на Петра:
— Мы воевали против друга, ваше величество, я был вашим пленником. Но теперь волею судьбы мы союзники, ибо у нас одни общие враги. Странно, вы не находите, мой король? Ведь вы правите теми провинциями, что были недавно шведскими, кроме Мемеля. Но и тот был какое-то время нашим, пока пруссакам обратно не отдали. И вот теперь с ними снова воюем, и где — под стенами Кенигсберга, до которых идти несколько часов.
Генерал усмехнулся, Петр Алексеевич ответно ухмыльнулся — за последнее время он уже перестал удивляться хитрым изворотам судьбы. Действительно, всего полгода, и он живет совсем не так, как предполагал, и даже свой любимый «Парадиз» перестал вспоминать — иногда теряют больше. Дорога в Россию для него закрыта, если не навечно, то надолго — а столько он просто не проживет. И трон обратно никогда не вернуть — он еретик, вероотступник, преданный патриархом анафеме.
И даже если удастся умертвить мятежного сына, на престол не взойти — внука бояре с патриархом посадят…
— Ох…
Петр пошатнулся — стоявший впереди шведский офицер, адъютант Левенгаупта, мешком свалился на истоптанную траву, вместо верхушки черепа огромная кровавая чаша, по которой расплескались дымящиеся мозги. Ядро в лоб попало — бывает и такое, возьми канонир на полногтя ниже, и его самого пробило бы насквозь, проломив грудь.
— Это судьба, ваше величество, от нее не уйдешь.
