Зимний Мальчик (СИ) - Щепетнёв Василий

— А…

— Мы пишем оперу. Практически, написали. Музыка хорошая, стихи волшебные. В будущем году — тридцатилетие десанта на Малую землю. Некоторые уже мастерятся, но у нас выйдет лучше. Собственно, уже вышло. Нашу оперу непременно поставят, театру такие нужны. Государственную премию, может, и не получим, хотя неплохо бы, а Ленинского комсомола — осилим. Ну, а дальше, если повезёт — а я думаю, повезёт, — оперу поставят во всех театрах страны. Оно и слава, и большие деньги заработаем.

— Деньги?

— А как же! Музыкальное — моё, поэтическое — твоё. Мерседес купишь, а сочтут нескромным — Волгу в импортном исполнении. Заработала же. Это ладно, насчет договора и денег с отцом посоветуйся, у него юристы. Я ведь не денег одних ради писал.

— А ради чего?

Тут замолчал я.

— Не знаю, — признался через минуту. — Накопилось, и вот — я показал на стопку нотной бумаги.

— Но вдруг у меня не получится…

— Уж поверь — получится. Ты, главное, не старайся писать гениально, пиши, как на душу ляжет. Если что — поправить всегда сможешь. И прости за совет: побольше рифм с открытой гласной, а шипящих хоть бы и вовсе не было, оперные певцы этого не любят.

— Но…

— Всё, иди, стихи наружу рвутся. Вечером возвращайся, попоём, чайку попьём — я дал Ольге кассету, чистый блокнот и автоматический карандаш.

Она шла по двору, сначала в раздумье, а потом — как спортсменка в прыжковом секторе, примериваясь к планке.

А я сел на велосипед и поехал на Дальнее Озеро. Солнечной энергией питаться.

Вышло, правда, не очень. Озеро было на месте, солнце тоже, а вот народу немного. То есть почти совсем никого. Трое мужиков неспешно устанавливали доску «Купаться строго воспрещено». Я спросил у того, кто помоложе, в чём причина. Причина в том, ответил мужик, что в озере нашли двух пацанов. Не из городских, не дачники, и не местные тож. Лет семи. Вот народ и сторонится.

— Когда нашли-то?

— Вчера вечером. Ты-то сам дачник, что ли?

— Дачник, — согласился я. — Ну, почти. В Сосновке живу. В институте учусь. Буду, то есть.

— То-то морда знакомая. Ты это, осторожно. Народ подозрительный. Прилететь может.

— Спасибо, учту. А милиция что?

— А что милиция? — мужичок посмотрел на озеро. Следов милиции на воде не было. — Вот запрещение велели повесить. Чтобы, значит, прочитали и не тонули. Да только ведь панцанов потом притопили, а сначала… — он сплюнул, и стал прибивать ненужный гвоздь, видом показывая, что и без меня ему тошно.

Ну, я понятливый.

Поехал назад.

Вот, значит, как.

И вспомнилось, что не так давно мне на этом озере было неблагостно. Предчувствие? Послечувствие? Просто смятенная душа всяко лыко в строку ставит?

В общем, загорал я на даче. В тени. Перемежая лежание на боках легкими упражнениями на развитие мышц. В специально огороженном месте. Что я, совсем того — показывать немощные упражнения всем желающим? Нет, я не то, чтобы совсем глиста, но мускулатурой не потрясаю. А хочется потрясти? Нашёл маленькие, килограммовые гантельки. Начинать следует с доступного. А книгу упражнений Мюллера помнил наизусть. Вообще наизусть я помнил изрядно. Даже «Евгения Онегина». Одно слово — ботан. Хотя… Хотя как раз «ботан», похоже, не то слово. Не ко двору. Зубрила, пожалуй, будет ближе. И, как высшая стадия — зубрила-очкарик. Но я точно не очкарик. А насчет зубрилы жизнь покажет. Ничего плохого тратить время на учение не вижу. Сотни часов за «Блютнером», сотни часов семейных уроков пения, композиции, драматургии даже — разве плохо?

Сотни часов прокачки опорно-двигательной системы? Начну с получаса в день. Общефизической подготовки. А там видно будет. Учеба, да ещё в медицинском, говорят, требует двадцать пять часов в сутки. Пугают. Смотрел я на студентов. А более на студенток. Разные. Совсем уж изможденных не видел. А остальное решается вкусной и здоровой пищей. Хотя, конечно, если денег мало или вовсе нет… Ведь поступают же дети колхозников, и ещё какие дети! Встречал в Артеке. Картошку чистить не умеют, а туда же — мы, дети колхозников, право имеем!

Картошку я чистить не стал, а привёл в порядок написанное ночью. И переписал в особую нотную тетрадь, подаренную мне маменькой на пятнадцатилетие. Всякая маменька, верно, думает, что сын у неё Моцарт, Пушкин и Шишкин в одном лице. И да, в шестом классе я написал симфонию «Третья космическая». Третья — это не счет симфониям|, это скорость. Написал, а потом полгода работал над оркестровкой. Учил меня этому Симон Фляк, мамин тайный вздыхатель. Но в дело симфония не пошла — слишком уж новаторская, народ ещё не готов к такой музыке.

Вот тебе, народ, другая музыка.

Переписка заняла немало времени: я старался, во-первых, и выверял звучание, во-вторых. Иной раз в голове звучит, а рояль говорит — не то. А иной раз и наоборот. Блютнеру я привык доверять. Меньше, чем голове, но привык. А с учетом экзаменационного синдрома (так я решил назвать случившееся, и научно, и туманно), проверка не помешает.

Не помешала. Не изменил ни одной ноты.

Теперь можно и партитуру писать. Милое дело: скрипки, тромбоны, ударные — и всё это богатство в голове.

Ольга пришла не одна. С отцом, Андреем Николаевичем.

— А у меня как раз самовар вскипел, — сказал я. — Торт, правда, вафельный, но зато шоколадный.

— Торт не убежит, — сказал Андрей Николаевич. — Ты мне вот что скажи, Миша.

И замолчал. Ждал, что начну потаённые мысли выкладывать. А я принес в гостиную самовар, тульский, электрический, затем заварочный чайник и три чашки на подносе, и уже третим заходом обещанный торт, «Классика», со скрипкой.

— Какой чай любите? — спросил я.

— А у тебя что, разные?

— Черный, зеленый, и желтый.

— Что за желтый?

Я достал пачку «Липтона» в пакетике, папеньке в пайке дали. В честь победы над Германией.

— Сказал бы я, на что он похож, твой желтый чай, да не при дочке.

Ольга же изображала переводчицу с китайского. Поскольку китайского никто из присутствующих не знал, она притворялась статуей. Согласно китайского протокола.

— Не нравится желтый, пьем грузинский, — ответил я. Заварил чайничек (без особого старания, грузинский как ни заваривай, будет одинаково).

Разрезал и торт, разложил на блюдечки. Как, интересно, полагается брать вафельный торт? Руками?

— Значит, ты решил оперу написать? — сказал первый секретарь обкома.

— Почему решил? Уже написал.

— Вот так взял — и написал?

— Это бывает. Хоккеист взял да и забил три шайбы за период. А что долго и упорно тренировался, что работала вся команда, как бы и не в счёт.

— И зачем тебе Ольга?

— Других поэтов я не знаю. Но уверен, что у Ольги получится. Зачем искать хитрости, когда всё на поверхности?

— И то, что папа у Оли может протолкнуть на сцену твою оперу, значения не имеет?

— Всегда приятно иметь «Аврору» в запасе, но главное в другом. Я считаю, что опера хороша, это первое. Я считаю, что она ко времени, в будущем году — тридцатилетие десанта на Малую Землю, это второе. Ну, и, наконец, лучше написать оперу, чем не написать, это третье.

Было и четвертое, и пятое, и шестое, но я решил остановиться.

Умному достаточно, а дураком Андрей Николаевич точно не был.

— Ладно, работайте, а я пойду телевизор смотреть, — это он, верно, шутит.

К чаю он, кстати, не прикоснулся. Может, не положено.

— Чаепитие, похоже, не состоялось. Видно, торт не той системы. К счастью, вафельные торты не портятся. Не успевают.

Моя шутка — да шутка ли? — Ольгу не развеселила.

— Ладно, давай работать. Показывай.

Она показала. Не так много, как я ждал, но и немало. Видно, старалась.

— Попробуем, попробуем.

Я подсел к «Блютнеру». Ну да, ария молодого лейтенанта. Без шипящих, открытые гласные.

Пару раз спел мысленно. Даже три раза. Ольга смотрела, не решаясь не сказать — вздохнуть. Волнение первой попытки.

Я, не став мучить дальше, сказал: