Гарри Терлдав - Гений
Если не считать тропинку, ведущую к горному перевалу, местность вокруг афинян становилась все более дикой. Дубы сменились темными, нахмурившимися соснами. Прямо перед Алкивиадом дорогу пересек медведь. Лошадь фыркнула и попыталась встать на дыбы. Алкивиад ее удержал.
— В этих лесах хорошо охотиться, — сказал Никий. — Медведи, как ты сам видишь. И еще дикие кабаны, и козы, и олени.
«Если б я отправился назад в Афины, а потом сбежал, как планировал поначалу, то очутился бы, пожалуй, в Спарте," — подумал Алкивиад. — «Я захотел бы отомстить Афинам за свое изгнание, и Спарта для этого подошла бы отлично. Я бы и сам мог поохотиться в этих горах, если б не обсудил свои дела с Сократом. Мир был бы совсем другим.»
Он засмеялся. «Но я и сейчас охочусь в этих горах. Впрочем, не на медведей и не на кабанов. Не на коз и не на оленей. Я охочусь на спартанцев — еще лучшую добычу.»
Никакие укрепления перевал не заслоняли. У спартанцев не было такой привычки — защищаться с помощью укреплений. Вместо этого они использовали воинов. «А на этот раз, клянусь Зевсом, к ним в гости пожалуют чужие воины.» Засмеявшись, Алкивиад закричал:
— Отсюда идем под гору, ребята!
Афиняне радостно зашумели.
* * *
Гоплит рядом с Сократом показал вперед.
— И это все? — спросил он, не в силах поверить. — Это и есть то место, с которым мы воевали все эти годы? Эта жалкая дыра? Это похоже на скопление деревень, да и не очень‑то богатых.
— Не всегда можно судить по первому взгляду, — сказал Сократ. — Если Спарту разрушить, то никто потом не поверит рассказам о том, как могучи были спартанцы. Они не строят ни изящные храмы, ни стены. Все это действительно, как ты говоришь, похоже на собрание деревень, а не на порядочный полис. А если разрушить Афины, то те, кто увидят наши руины, подумают, что мы были вдвое сильней, чем на самом деле. И тем не менее, показали спартанцы, что они могут бороться с нами за ведущую роль в Элладе, или нет?
— Показали, — ответил его товарищ. — А сейчас мы им показали.
Теперь уже в долине Еврота горело все, что могло гореть — оливковые рощи, поля, дома, общественные казармы, где питались первосортные спартанские граждане, сравнительно немногочисленные лавки, где работали жившие среди спартанцев периэки — второсортные граждане, работавшие на собственно спартанцев. В небеса поднималось огромное облако дыма. Сократ вспомнил виденные им на горизонте дымки, свидетельствовашие о том, что спартанцы жгли поля Аттики. Но те дымки не шли ни в какое сравнение с тем, что он видел сейчас.
Сквозь дым спускались любители падали — грифы, вороны, вороны и даже галки. Такого пира у них не было уже очень, очень, очень давно. Большинство мертвецов были местными жителями. Спартанцы пытались атаковать афинян, как только могли. На незваных гостей бросались не только мужчины, но и спартанские женщины — женщины, которые были приучены упражняться обнаженными подобно мужчинам и метать дротики.
Да, характера им было не занимать. Но афиняне оставались единым боевым формированием, а застигнутые врасплох спартанцы атаковали их поодиночке или парами, десятками или двадцатками. Ничего не могло остановить фалангу в чистом поле — только другая фаланга. Поскольку большинство их полноценных граждан, большинство их гоплитов находилось далеко от родного полиса, свою фалангу спартанцы собрать не могли. За что и поплатились. О, как они поплатились.
Сквозь пламя раздался голос командира:
— Пленных не берем ни одного. Ни одного, слышите? Ничто не должно замедлить наш поход назад к флоту. Если вы хотите, чтоб эти спартанки родили полуафинских детей, приступайте к делу здесь, сейчас же!
Товарищ Сократа ответил:
— Тут такие женщины, что если на нее навалишься, так она попробует тебя ножом пырнуть.
— Я уже слишком стар, чтоб находить удовольствие в изнасиловании, — ответил Сократ.
— Эй, вы двое, — позвал их командир, — беритесь‑ка за веревки! Нам нужно разрушить вот эту казарму, перед тем как поджечь!
Сократ и другой афинянин положили на землю свои щиты и копья, после чего отправились тянуть веревки. Рядом стояли афинские стражники, так что Сократ не боялся быть безоружным. Он дернул со всей силой. Угловой столб упал. Половина казармы развалилась. Афиняне радостно закричали. Воин с факелом поднес его к балке, после чего пламя заиграло на развалинах. И снова радостный крик поднялся к небесам — вместе с дымом.
Уставший Сократ зашагал назад, чтобы поднять свои причиндалы. Маленький спартанский мальчик — ему не могло быть больше десяти лет — рванулся к оружию подобно лисе, чтобы забрать щит и копье самому. Мальчик нагнулся, чтобы их схватить, но тут ему в спину вонзился дротик пелтаста. Он завопил и упал, корчась в муках. Пелтаст со смехом достал из спины дротик.
— Долго будет мучиться, пока не помрет, — сказал он.
— Нехороший это конец, — сказал Сократ. — Пусть на войне будет столько боли, сколько нужно, но не более того. — Он наклонился, достал свой меч и перерезал мальчику горло. После этого конец пришел очень скоро.
— Благодарю тебя за жалость к моему внуку, — сказала ему старуха. Она была старше Сократа, и никто из афинян ею не заинтеровался.
Несмотря на дорийское произношение и недостаток нескольких передних зубов, афинянин ее понял, хоть и с трудом.
— Я сделал это не для него, — ответил Сократ. — Я сделал это для себя самого, во имя того, что я сам считаю правильным.
Ее костлявые плечи поднялись и опустились.
— Ты сделал это, — сказала она. — Вот что важно. Теперь он умиротворен. — Через мгновение она добавила: — Ты ведь знаешь, что я бы тебя убила, если б только смогла?
Он кивнул головой:
— О, да. Именно так говорят афинские старухи о тех, кто отнял у них любимых родственников. Симметрия меня не удивляет.
-- «Симметрия»? Гилипп мертв, а ты говоришь о симметрии? — Она плюнула ему под ноги. — Вот что я думаю о твоей симметрии. — Она повернулась и пошла прочь. Сократу было нечего ей ответить.
* * *
Хотя красно–кровавое солнце еще не взошло над задымленной долиной Еврота, Алкивиад уже начал расталкивать спящих афинских трубачей.
— Вставайте, широкозадые ганимеды, — сказал он ласковым тоном. — Трубите подьем. Мы не хотим гостить слишком долго в прекрасной, очаровательной Спарте, не так ли?
Гоплиты застонали, поднимаясь на ноги. Отдельные стычки со спартанцами продолжались всю ночь. Но если войско задержится, сегодняшнее сражение уже не будет стычкой. Это будет буря, потоп, катастрофа. «Так что задерживаться мы не будем," — подумал Алкивиад.
Некоторые из воинов заворчали.
— Мы еще здесь недостаточно поработали. Слишком много еще целых построек, — такова была самая типичная жалоба.
Алкивиад отвечал:
— Лев зевнул. Мы засунули руку ему в рот и дернули его как следует за язык. Хотите подождать, пока он сожмет челюсти?
Многие все равно хотели остаться. Они потеряли в Аттике дома. Они видели, как вырубают и жгут их оливковые рощи, стоявшие до этого столетиями. Им хотелось отмостить как можно больше. Но они подчинились Алкивиаду. Он был их полководцем. Он привел их сюда. Без него они бы здесь и вовсе не оказались. И теперь, когда он говорил им, что пора идти, они искренне ему верили.
Еды у воинов было не так уж много — принесенный с собой хлеб, краденые хлеб и каша, убитые овцы и свиньи. Уже одно это не дало бы им задержаться слишком долго. Впрочем, о таких вещах они не задумывались. В отличие от Алкивиада, который был обязан думать обо всем.
И они пошли прочь, назад мимо тех разрушений, которые оставили по пути в Спарту, назад к перевалу через Тайгет. Даже если б никто не указал им вслед пальцем, спартанцы смогли бы их выследить без труда. Но это не имело значения. Спартанцы могли гнаться за афинянами на пределе своих возможностей — и все равно бы их не догнали.
Как и по дороге в Спарту, Никий ехал рядом с Алкивиадом. Он напоминал Алкивиаду человека, который слишком долго разговаривал с Сократом (хотя на самом деле Никий не общался с ним ни разу), или же человека, пораженного молнией.
— Сын Клиния, — сказал Никий изумленным голосом, — я никогда не думал, что кто бы то ни было может сделать то, что сделал ты. Никогда.
— Человек, который верит в собственную неудачу, потерпит ее непременно, — ответил Алкивиад. — А человек, который верит в то, что способен на великие дела, также может потерпеть неудачу, но уж если он добьется успеха… О, если он добьется успеха! Кто не осмеливается, тот не побеждает. Говори обо мне что хочешь, но я осмеливаюсь.
Никий посмотрел на него, покачал головой — в знак удивления, а не возражения — и направил своего коня в сторону. Алкивиад откинул голову назад и засмеялся. Никий дернулся, как будто мимо его головы пролетел дротик.
На середине восточного склона, где по обеим бокам тропинки рос лес, афинянам преградила путь кучка спартанцев и периэков — кто в боевом снаряжении, кто просто в рубахах.
