Владимир Васильев - Чалма Искандера
Они-то и занялись захватом почты с телеграфом, банка, железной дороги и обезвреживанием сонного гарнизона, еще не ведающего о происходящем. Оружие было захвачено, а солдатам приказано построиться на плацу. Ничего не понимающие сонные мужики с удивлением воззрились на ружья и пулеметы, нацеленные на них.
— Солдаты! — обратился к ним генерал Кондратович, восседая на коне в полном генеральском обмундировании. — Сегодня в Туркестане восстановлена законная власть, глупо свергнутая недальновидными политиканами в разгар войны, что привело к неисчислимым жертвам всех народов нашего великого государства и почти к гибели самого государства, но Господь не оставляет без помощи верных воле его. Отсюда — из Ташкента и Туркестана пойдет возрождение и спасение всех нас. Вам предоставляется возможность перейти на сторону правого дела здесь и сейчас. Вольному — воля!
— Что, опять на бар горбатиться будем? — выкрикнул кто-то из строя.
— Правильный вопрос, — откликнулся генерал. — Возвращения к прошлому быть не может. Я полагаю, что справедливо, когда каждый горбатится сам на себя, но взгляните трезво на то, что сейчас происходит: большевики ввели продразверстку и отнимают у трудового народа все, что он наработал своим горбом, а тех, кто не отдает, убивают от мала до велика! Разве вам это неизвестно? Разве вас самих не заставляли это делать?.. Если не заставляли, то заставят. Сначала надо навести порядок, при котором никто ни у кого ничего отнять не может, а потом уже начать горбатиться на себя. В общем, я генерал, а не агитатор, уговаривать никого не буду. Кто с нами, шаг вперед — и на правый фланг, кто за большевиков, шаг назад — и на левый фланг… Смирна-а-а! Шагом марш! — разнесся зычный генеральский голос по плацу.
Плохо обученные строевой подготовке солдаты устроили толкучку, но подавляющее большинство ринулось направо. Генерал не питал иллюзий насчет мотивов: солдат хитер и чувство самосохранения у него обострено из-за постоянной близости смерти. Сейчас нетрудно было сообразить, как уцелеть. Тем не менее, и налево сгруппировалось немало.
Сначала генерал подъехал к «правым» и сказал:
— Благодарю за доверие, солдаты! Мать Россия вас не забудет и Бог не оставит… Господа офицеры, — обратился он к своим. — Прошу распределить новых военнослужащих по своим подразделениям, поставить на довольствие и вооружить. В случае попыток использовать оружие против своих, расстреливать на месте. Выполнять!
Потом повернул коня и подъехал к «левым»:
— Уважаю, — негромко сказал он. — Солдат верен присяге. Но Россия у нас одна на всех и Бог един. Высшая присяга — им. Подумайте до завтра. Увести!
Подступил вооруженный конвой и увел «левых» под арест.
В Старом городе силами туземных боевых отрядов были ликвидированы пробольшевистские дружины Бабаджанова.
Арест руководства железнодорожных мастерских был также произведен в ночное время и без особого шума. Рабочих никто трогать не стал, но вооруженная сотня в мастерских разместилась.
Мелкие стычки и перестрелки продолжались еще сутки.
От дворца великого князя до военного Иосифо-Георгиевского собора было несколько десятков метров, однако показались они великому князю Николаю Константиновичу Романову лестницей в небо — так трудно давался каждый шаг, который означал для него возложение очередной порции тяжкой ответственности за родину многострадальную и за народ ее, в безумие впавший. Путь был устлан туркменскими коврами и усыпан поверх монетами разного достоинства. Вдоль ковровой дороги плотным строем по стойке смирно выстроились офицеры в парадном обмундировании с шашками наголо — никто не мог бы пересечь путь великого князя к месту его венчания на царство. Не случайно обряд сей сходен с венчанием супругов — он и есть мистический обряд супружества императора и империи. Впряжения императора в повозку империи. Хотя, как ни крути, думал великий князь, а тягловая сила — все равно народ, царь же — кучер, возница, от коего зависит, куда повозка заедет.
Одет Николай Константинович был в белую форму полковника императорского Генерального штаба, которую когда-то ему было положено носить по чину, а потом и запрещено. Но запрещателей больше нет, да упокоятся их души, а право он заработал честно и службой, и боевыми действиями. Опираясь на его руку, шла рядом жена княгиня Надежда Александровна Искандер-Романова, а следом — сын Александр в форме ротмистра Лейб-гвардии Кирасирского Ее величества полка. Увы, несуществующего полка и несуществующего величества.
Благовест, несшийся с колоколен всех соборов Ташкента, властно брал душу в плен и возносил под небеса, надо было только не забывать под ноги смотреть.
За офицерскими спинами просматривались народные толпы. Колокольный звон заглушал человеческий ропот и заставлял народ благоговейно внимать действу.
Когда, говоря церковным языком, Их Императорские Величества собственными Своими Всевысочайшими Особами к воротам соборной церкви изволили приблизиться, епископ Ташкентский Лука поднес благословящий крест к целованию, и вся императорская семья по очереди поцеловала сей крест святой, а епископ Волховский Даниил покропил Их Величества священною водою…
…В полном соответствии с полученной вестью Ясенецкий-Войно по рекомендации епископа Иннокентия, отбывшего из Ташкента по призыву патриарха Тихона, был тридцатого мая тайно хиротонисан во епископа в церкви святого Николая города Пенджикента епископом Волховским Даниилом и епископом Суздальским Василием.
Когда сообщили об этой хиротонии Святейшему Патриарху Тихону, то он, ни на минуту не задумываясь, утвердил и признал ее законной…
…Вошедши в церковь, Николай Константинович чуть было не упал (благодарение Богу — жена поддержала), потому что сначала обрел темноту в глазах, а потом вдруг ясно увидел гроб свой в центре зала, как в странном и страшном январском сне в Искандере. Но отпустило через мгновение. Он троекратно поклонился, приложился к святым иконам, вслед за ним и жена с сыном то же проделали, а потом взошел на трон — парадное кресло, из дворца принесенное, — и с облегчением воссел на нем, то бишь на престоле императорском. Жена и сын встали по правую и левую руку. Тем временем клиром исполнялся псалом Давидов «Милость и суд воспою Тебе, Господи».
Николай Константинович смотрел на иконостас и лепные украшения под сводом храма, выполненные из ганча, боясь глянуть в центр зала. Однако взял себя в руки и сосредоточился на происходящем. Вовремя: епископ Лука приблизился к нему с Евангелием растворенным в руках и вопросил:
— Исповедуешь ли веру православную?
— Исповедую, — с чувством ответил венчаемый. Никогда особого рвения в исполнении обрядов не проявлял, да и чувств религиозных не испытывал, а тут проникся и с внутренним трепетом принялся читать Символ Веры:
«Верую во единаго Бога Отца Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым.
И во единаго Господа Исуса Христа Сына Божия, Единароднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век. Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рождена а не сотворена, единосущна Отцу, Им же вся быша.
Нас ради человек, и нашего ради спасения сшедшаго с небес, и воплотившагося от Духа Свята, и Марии Девы вочеловечьшася.
Распятаго за ны при Понтийстем Пилате, страдавша и погребена, и воскресшаго в третии день по писаниих.
И возшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца.
И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Его же царствию несть конца.
И в Духа Святаго Господа истиннаго и Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и Сыном споклоняема и сславима, глаголавшаго пророки.
И во едину святую соборную и апостольскую Церковь.
Исповедую едино Крещение, во оставление грехов.
Чаю воскресения мертвым.
И жизни будущаго века. Аминь».
Замолчал, а в душе еще звучало:
— Чаю воскресения мертвым…
Как бы он хотел воскресить всех, кого перемолола эта дьявольская мясорубка, называемая революцией, и всех, кого она еще перемелет, ибо не остановить ее мановением императорским, а даже и божьим, прости меня Господи, поторопился он извиниться в сомнении своем.
Епископ Верненский Пимен принял у епископа Луки Евангелие, а Лука взял со стола бурку генеральскую, каковые с кавказской войны в обиход вошли, да надел торжественно на плечи Николая Константиновича, как прежним восходящим на престол надевали порфиру, или императорскую мантию. Не до порфир ныне — в военный поход страна вступила, и символы императорской власти тоже походные.
Тут протодиакон изо всей глотки луженой загудел, будто труба иерихонская: «Господу помолимся», да «Господи помилуй», так что венчаемый даже вздрогнул, но, следуя чину, преклонил голову; а епископ Лука осенил верх главы Его Императорскаго Величества крестообразно, и, положа руку на Высочайшую Его Величества главу, глаголил молитву, соответствующую моменту.
