Антон Первушин - «Гроза» в зените
Мэл растерялся. Он и вправду не понимал, почему его встречи с Богдановым так вывели мать из себя. Он стоял перед ней, опустив руки и понурившись, но совсем не ощущал чувства вины.
Наконец мать поуспокоилась, вытерла слезы подвернувшейся под руку настольной салфеткой и строго посмотрела на сына.
«Ты знаешь, что твой ветеран сидел?» ― спросила она.
Мэл неопределенно пожал плечами.
«Он сидел! ― заявила мать утвердительно. ― А у нас просто так не сажают! Он преступник. А ты мальчик из хорошей семьи. Ты не должен общаться с преступниками».
Скворешников неуверенно отозвался в том смысле, что дядя Жора с водолазной станции тоже сидел – и ничего.
«Ты еще и с Жоркой-бандитом связался?! ― Мать вновь запричитала. ― Ну зачем? Весь в отца, дурака самодовольного, такой же стал. Лишь бы всё вопреки. Ты хочешь, чтобы меня с работы выкинули? С волчьим билетом? Куда мы с тобой пойдем тогда? В совхоз? Дурак самодовольный!»
Очередной приступ истерики миновал быстрее, чем первый. Мать собралась и сказала: «Теперь слушай, дорогой мой сын. Если ты не хочешь зла себе и своей матери, выкинь Богданова из головы. Навсегда! Ты у него брал что-нибудь? Книгу? Верни! Поблагодари вежливо за встречи. И всё! Чтоб ни ногой!»
Мэл понуро кивнул. Обстоятельства сильнее ― что тут поделаешь? Несмотря на то, что мать он видел редко, мало с ней общался и воспринимал отстраненно, юноша всё же любил ее и ясно понимал, что, кроме этой стареющей женщины, у него никого нет. И если с ней что случится, куда ты пойдешь? В интернат? Вот уж спасибо! Скворешников был знаком с парой интернатовских пацанов, посещавших водолазную станцию, и наслушался от них всяческих ужасов. А больше всего подростка напугало почти спокойное обращение матери: «дорогой мой сын». Она никогда так к нему не обращалась, и, скорее всего, означало это, что боится она куда сильнее, чем он.
Однако Скворешникова не так-то просто было прошибить. На следующий день он бесцельно слонялся у дома, не решаясь пойти к Богданову и поставить жирную точку в их отношениях. Подумал и собрался на водолазную станцию, куда не захаживал уже больше недели.
Явился он туда слишком рано и никого из знакомых ребят не встретил. Зато у причала вовсю трудился Жора. Голый по пояс, мускулистый и загорелый, он осматривал принадлежащие клубу лодки и плоты, сушившиеся на берегу. Одну лодку бывший уголовник собрался покрасить и разводил теперь белую краску в трехлитровой банке.
Поприветствовав, Жора уже хотел было вернуться к своим занятиям, но тут Скворешникова осенило, он подошел к бывшему уголовнику и спросил, знает ли тот Богданова с Коровинской улицы. Жора остановился, косо глянул на Мэла и ответил с презрительно-ленивой интонацией: «Знаю. Доходяга. Обиженный. Место под шконкой. Не вяжись с ним, грач. Западло».
Мэл ничего не понял из выданной характеристики, а потому поинтересовался с наигранным равнодушием, не в курсе ли Жора случайно, за что именно Богданов был «посажен».
«Анекдотчик, ― еще более непонятно сообщил Жора. ― А напрямки, так вольтанутый вконец. И не по пятому номеру. Натуральный. За то и чалку одел».
«Анекдотчик» и «вольтанутый» прозвучало как-то совсем уж оскорбительно, и тогда Мэл задал последний и главный вопрос: а известно ли, кем Богданов был до тюрьмы. Тут Жора озлился:
«Ты не борзей, грач. Я тебе в зуктеры не нанимался. Свистунов нигде не любят, запомни. Шагай давай».
Мэл ушел сильно озадаченный и смущенный. Стало окончательно ясно: Стопарь не врал. Если и мать, и Жора говорят, что Богданов преступник, значит, он всё-таки преступник. Не могут два столь разных человека быть в сговоре и сознательно порочить обычного ветерана. А кем Богданов был до тюрьмы и за что в нее отправился, никто, похоже, не знает, а если и знает, то тщательно скрывает.
Скворешникову очень не хотелось рвать с загадочным стариком, который развлекал его необычными рассказами и играми, но сохранить эти отношения означало прямо напроситься на серьезные неприятности. Это и вправду опасно. Мэл сдался. Пошел домой, взял книгу Жюля Верна и направился к Богданову.
На звонок ветеран не вышел, но Скворешников уже знал, что тот никогда не закрывает калитку в воротах, потянул за крючок и проник во двор. Дверь в дом тоже была приоткрыта, и стояла знойная тишина, нарушаемая лишь неумолчным звоном трудолюбивых пчел. Почуяв неладное, Мэл резко ускорился и вбежал внутрь.
Богданов сидел в светлице, уронив руки и голову на стол. Восковая кожа и кружащиеся над ветераном мухи были красноречивее любых слов. Мэл хотел закричать, но крик застрял в горле. От вброса адреналина на секунду потемнело в глазах. Кровь тяжело застучала в висках.
Под рукой Богданова белел листок бумаги. На трясущихся ногах юноша приблизился к столу. Листка оказалось даже два. На одном был отпечатан машинописный текст, начинавшийся со слова «ПОВЕСТКА», но внимание Скворешникова сразу привлек второй, чуть измятый. Мэл потянулся, задыхаясь от нахлынувшего отчаяния, вытащил листок из-под мертвой руки и прочитал:
«мальчик
прости меня нет сил
сердце разрывается
больно боль
книгу подарок
уезжай столица куру узнай
твое место
помни»
От слез всё поплыло вокруг. Мэл выпустил листок, и тот плавно скользнул по воздуху через комнату, поддерживаемый подъемной силой. Да, Скворешников теперь знал, как называется сила, удерживающая в воздухе «планёры». А кто сказал ему об этом? Богданов…
Помни… Он будет помнить…
Движимый наитием, Мэл шагнул к книжному стеллажу, быстро нашел нужный том, вытащил, встряхнул его. Фотокарточка оказалась на месте. Юноша схватил ее, перепрятал в роман Жюля Верна и, не оглядываясь, бросился вон.
Так Богданов ушел из жизни Скворешникова. В память о нем остались книга о полете в космос, старая фотография с подводником Юрием Гагаровым и новые записи в «левой» тетрадке.
3. Училка любви
Время сглаживает остроту сильных переживаний. А множество повседневных забот заслоняет неуверенный рисунок мечты.
Когда Мэл Скворешников подошел к первому значимому возрастному рубежу в шестнадцать лет, он почти не вспоминал о загадочном ветеране и своих детских фантазиях, связанных с полетами в небо и на Луну. Лишь изредка, роясь в столе, он натыкался на тетрадку в черной обложке и с теплым чувством листал ее.
Молодой человек уже окончательно определился с жизненным выбором, решив стать боевым акванавтом, в худшем случае ― гражданским водолазом. Ведь это действительно престижно, девчонки обожают ребят в белоснежных парадных кителях, а уж сколько захватывающих экзотических приключений обещают походы в дальние страны и погружения в неизведанные глубины. Тем более что Мэл следил за новостями, почитывал журнал «Техника юным» и знал, каких успехов добились океанология и акванавтика. На верфях Союза в обилии строились батискафы и мезоскафы, батисферы и гидростаты, ныряющие блюдца и малые субмарины, атомные и дизельные подводные лодки. На воде и под водой вырастали целые города ― гидрополисы, а число их жителей перевалило уже за миллион. Благодаря быстро совершенствующимся технологиям освоения несметных богатств шельфа, бурно развивались принципиально новые направления энергетики и аграрной промышленности. Появились волнорезные электростанции, а китов не только гарпунили, но и пытались разводить и пасти. В больших объемах добывался сикрит ― «морской» бетон, гораздо более плотный и прочный, чем обычный. Шла уже речь о промышленной добыче скопившегося на океанском дне гидрата метана, который мог бы покрыть потребности Союза в энергии на столетия вперед. Для этого необходимо было возвести десятки подводных комплексов ― авторы «Техники юным» писали о грядущей комсомольской стройке, которая по масштабам должна была превзойти все подобные стройки двадцатого века. Мифический капитан Немо, узнай он о подобных планах освоения глубин, удавился бы от зависти.
Не приходилось скучать и боевым акванавтам. Если Средиземное море и проливы после третьей войны полностью контролировались советским флотом, то на Балтике сохранялась напряженная обстановка. Во главе Финляндии стояло социалистическое правительство, поддерживающее дружественный нейтралитет. Но оставались еще Швеция с ее имперскими амбициями и враждебные Норвегия с Данией, которых наускивали и вооружали англосаксы, окопавшиеся на Британских островах. На Дальнем Востоке положение тоже пока не выглядело блестящим. Япония так не подписала мирный договор, а, наоборот, превратилась в форпост американской агрессии. Тихий океан бороздили сотни субмарин, и постоянно сохранялась угроза высадки морского десанта. По этой причине Советскому Союзу приходилось держать огромные армии в Корее и погруженном в хаос бесконечной гражданской войны Китае. В Африке тоже творились интересные дела, но советское присутствие там ограничивалось базами в Эфиопии и Сомали, на остальной территории «черного» континента царило варварство, и только кое-где теплились отдельные огоньки цивилизации, поддерживаемые немецкими колонистами, бежавшими из Европы.
