Rein Oberst - Чужой для всех
— Обезьяна остается обезьяной, хоть одень ее в вельвет, — смеялся, сморкаясь, сплевывая и вытирая платком мокрые глаза генерал, глядя на Рэмека.
Смех генерала был настолько заразителен, что стал разбирать и Рэмека, несмотря на его растерянно-подавленное состояние. Он не выдержал и также хихикнул.
— Все Рэмек. Все. Идите. Идите Ганс, — наконец закончил смеяться, Вейдлинг и махнул рукой адъютанту, — и не забудьте позвать капитана Ольбрихта.
После чего он оживленно поднялся и, подойдя к серванту, налил немного коньяку. Выпил его маленькими глотками и, закусив долькой лимона, крякнул: — Вот теперь можно работать.
И в этот момент к нему зашел командир 20-го танкового разведывательного батальона 20-ой резервной танковой дивизии Вермахта капитан Франц Ольбрихт.
— Заходите, заходите, Франц, — доброжелательно отозвался на приветствие Ольбрихта генерал и сам пошел навстречу капитану. Подойдя к нему и тепло, приветствуя рукопожатием, он внимательно рассматривал Ольбрихта.
Умудренный опытом общения с людьми за годы службы, он стал неплохим психологом. Ему хватило тех секунд, когда он смотрел в строгие серые глаза Франца, чтобы понять, как сильно возмужал и вырос его младший товарищ по оружию, сын его давнишнего приятеля военного медика Вилли Ольбрихта. Это был уже не тот молодой лейтенант, которого он знал по 41 году. Это был сильный, волевой, мужественный офицер-командир, отдающий приказы и отвечающий за их выполнение. Тем не менее, от него не ускользнуло также душевное состояние Франца. В его умных, серых глазах он увидел потаенное волнение и внутреннюю напряженность.
— А мы давно с вами не виделись Франц, — высказал сожаление генерал, — и в этом мы виноваты оба. Но как говорят русские лучше поздно, чем никогда. Я рад вас видеть живым. Пойдемте, присядем, поговорим, — и генерал мягко подвел Франца к креслу и усадил его. Сам присел на диван.
— Да господин генерал, с осени 41 года мы не виделись с вами. Прошло много времени.
— Замечу Франц, военного времени.
А ты возмужал, — генерал после первых приветственных фраз перешел на ты, подчеркивая тем самым неофициальный тон беседы. — Тебе идет общевойсковая форма офицера Вермахта.
— Мне она самому нравится. Я горжусь отличной униформой частей «Панцерваффе», но предпочитаю надевать ее вовремя боевых действий. А в этой я, чувствуя себя всегда превосходно. Без нее, я как тевтонский рыцарь без плаща.
— Я смотрю, ты стал настоящим офицером арийцем. Похвально. Меня это очень радует. И я искренен в своих чувствах.
— Я это вижу господин генерал.
— С матерью, отцом переписываешься? Где они сейчас?
— Дома был в конце лета 43 после ранения. Мама по-прежнему беспокоится за меня. Говорит, что я изменился. Молится ежедневно за мое здоровье. Она вообще стала набожной как началась война с русскими. От папы получил две недели назад письмо. Его перевели в госпиталь, расположенный в Нойдаме, возле Франкфурта на Одере. Пишет, что много работы. Много раненых. Большая нагрузка. В основном везут из Украины, с южной группы. Много разговоров об открытии второго фронта.
— Да мой мальчик идет война. Не мы ее развязали. Во всем виноват большевизм. Мы просто предупредили удар Сталина и его еврейской клики. Тягаться с русским медведем тяжело, несмотря на доблесть наших дивизий. Наш фюрер ошибся, говоря, что это колосс на глиняных ногах. Мы убиваем одного, встают трое. Убиваем троих, поднимается пять. И так до бесконечности. А их погода? Эти сибирские морозы. А дороги одни что значат? Нет, это война не по правилам Карла фон Клаузевица.
— Да уж дороги, — усмехнулся Ольбрихт, вспомнив происшествие в лесу.
— Давай выпьем за встречу мой мальчик, — перебил его воспоминания генерал. — Она заждалась этого момента, как немецкая мать своего сына солдата.
— Меня товарищи ждут господин генерал. Давайте перейдем к главному разговору.
— Ничего, ничего, пятьдесят граммов коньяку не помешает никакому разговору. — Генерал Вейдлинг поднялся и с почтением, налил в бокалы золотистой жидкости. Один из них предложил Ольбрихту.
— За фюрера и победу! — произнес стоя тост генерал.
— За солдат Рейха и победу! — Франц, слегка дотронулся хрустальным бокалом до бокала Вейдлинга и сделал один глоток.
— Прекрасный коньяк, господин генерал. Эту марку я пью впервые.
— Ну, еще бы Франц! Я же эстет в этих вопросах, — Вейдлинг заулыбался. — Начальник снабжения знает мой вкус. А вам в основном доставляют вина или шнапс. Если коньяк, то простой, не выдержанный.
Еще налить?
— Нет, спасибо господин генерал.
— Хорошо Франц, — генерал снова присел на диван. — Ответь мне на такой вопрос. Он пришел мне в голову, когда читал твой рапорт. Почему тогда в 41 году ты предпочел штабной работе передовую? Не успел я принять в декабре 86-ю пехотную дивизию, как узнаю, что по твоей настойчивой просьбе, ты попадаешь в роту, а затем на переучивание в Падерборн на новую технику. Твой отец просил меня присмотреть за тобой. Я старался, как мог выполнять его просьбу. А ты полез в самое пекло. Почему?
Франц смутился, услышав такой вопрос от старого приятеля отца, друга семьи, которого он помнил с детства. Он не знал прямого ответа. Ответ был в его сердце, в его душевном состоянии жаркого лета 41 года. Лгать ему не хотелось.
— Господин генерал.
— Можешь называть меня дядя Гельмут.
— Дядя Гельмут. Мне стыдно как офицеру перед вами, но у меня нет прямого ответа. Что-то толкало меня идти в бой, лезть под пули. Возможно это долг. Может юношеская бравада. Возможно свет боевых побед.
— А ты с Мартой переписываешься мой мальчик? Виделся с ней, когда был в Берлине? — доброжелательно задал новый вопрос генерал.
— Да дядя Гельмут виделся. Она ждала этой встречи. Мне также казалось, что я хотел ее видеть. Но мы расстались друзьями, хотя она плакала после встречи. Она надеялась, что я женюсь на ней в отпуске. Но меня потянуло на фронт, а не к ней.
— Конечно это не мое дело. Но она была бы хорошей, верной женой, твоя Марта.
— Не знаю дядя Гельмут. Возможно. Переписку с ней я прервал, — Франц глубоко вздохнул и допил остаток коньяка.
— Извини старого генерала за прямоту. У тебя женщины были Франц? Я не имею в виду юную Марту.
От услышанных слов генерала, уши и щеки Франца зарделись. Глаза не могли найти точку опоры. Рука потянулась к бокалу. В воздухе повисла тишина. Но через мгновение капитан Ольбрихт собрался и немного волнуясь, промолвил:
— Этот вопрос я оставлю без ответа дядя Гельмут. Если можно.
— Хорошо Франц, извини.
По интонации генерала Ольбрихт понял, что тот остался недоволен его ответом. Но что он мог ответить? Правду? Разве это так важно были или не были? Что этим хотел подчеркнуть дядя Гельмут?
Тем временем генерал продолжил: — Я понимаю, что хотел попасть за черту, где начинается твой внутренний мир. Просто я подумал, что ты сможешь мне раскрыться. Тебе стало бы легче. Я же вижу твое потаенное беспокойство, даже страдания. Но видимо у каждого человека есть граница, которую переходить, никому не дозволено. Разве только Всевышнему Богу. И то если попросишь об этом.
Ты мне как сын Франц. Поэтому я и терзал тебя своими вопросами. Не обижайся.
— Я не в обиде дядя Гельмут.
— Хорошо Франц. Бог рассудит все наши поступки. Перейдем к делу.
Командир корпуса поднялся с дивана. Тут же вскочил с кресла и Франц. Генерал еще раз внимательно посмотрел ему в глаза и, ничего больше не говоря, прошелся к рабочему месту. Достал папку из сейфа и, найдя, его рапорт положил на стол.
— Я слушаю ваш доклад капитан Ольбрихт.
Франц подошел к столу генерала и начал говорить:
— Последнее время я получаю все больше данных от разведдозоров, из перехваченных радиосообщений русских, о том, что те что-то замышляют. Думаю, они готовятся к крупномасштабному наступлению на нашем участке обороны, а возможно по всему фронту группы Армий «Центр». Об этом говорит также усиление ими пропагандистской работы.
Вот смотрите по порядку, — Франц достал из своей папки вначале сводный лист данных полученных разведдозорами и передал их Вейдлингу. — Идет перемещение войск, притом танковых и артиллерийских. Днем открыто их снимают с позиций, но ночью тайно возвращают назад. Делается видимость их передислокации.
Вот случайно перехваченный разговор русских саперов, которые прощупывали наши минные поля.
Вот листовки, сброшенные их самолетами. В них уже нет глупых воззваний, что были вначале войны типа: «Немецкий солдат стой! Ты проник в социалистическое государство. Сдавайся в плен!»
Теперь русские используют такую форму, как политический анекдот, на высшее руководство Рейха. Смешно и бьет в точку.
Генерал Вейдлинг бегло просмотрел сводку разведдозоров, внимательно прочитал текст разговора русских саперов. Искренне посмеялся над листовками.
