Сергей Шхиян - Боги не дремлют
— Что ж, твоя взяла, ирод, режь меня, убивай! Только смотри, Господь тебя за то не похвалит!
От неожиданности, я не сразу нашелся, что сказать. Потом, не зная, что дальше делать с этим странным типом, решил все-таки спросить:
— Мужик, ты, случаем, умом не тронулся? Я за тебя заступился, а ты на меня с ножом бросаешься?
Не знаю, как люди реагируют на заговорившее дерево, но мой «убивец» отреагировал на мой голос очень болезненно. Он вскрикнул и повалился на колени:
— Прости, голубь сизокрылый, ошибся окаянный, думал, что ты и есть сам Бонапартий!
Теперь уже мне впору было заплакать. День и так был слишком насыщен событиями, вскоре предстояла встреча с умным генералом, встреча, которая еще неизвестно чем кончится, а тут объявляется придурок с ножом и подозревает во мне Наполеона.
— Так ты, что, Бонапарта здесь ловишь!? Я что, по-твоему, на него похож?
— Все наши грехи! — отирая слезы, сообщил мужик. — Ошибочка, видать, получилась. Я как тебя увидел, сразу же подумал, вдруг ты он и есть Бонапартий! Схож ты с ним ликом, право, одно лицо!
— Я с Бонапартом? Да ты его когда-нибудь видел? — уже с каким-то нервным смешком, спросил я.
— Не доводилось, — честно признался мужик, — но свое понятие имею.
— Ты ошибся, — сказал я, отчего-то чувствуя внутри себя полную опустошенность, — я не Бонапарт и даже не француз. И шел бы ты отсюда, пока жив, подобру-поздорову.
— Никак не могу, — тихо сказал он. — Ежели ты и не Бонапартий, значит тогда лукавый, а я зарок дал претерпеть за веру и правду. Даже если ты отпустишь меня, я тебя все одно найду и покараю.
— Лучше не ищи! — посоветовал я, начиная терять терпение. — Попадешься мне на пути, не посмотрю, что ты наш, таких батогов получишь, на всю жизнь запомнишь!
— Я все одно, — начал опять говорить он, но тут я заметил, что в нашу сторону идет очередной «скромник», ищущий уединения, и зажал ему рот. Прошептал:
— Сгинь с глаз, анафема!
Мужик вырвался и наклонился за своим ножом, но я поддал ему сзади ногой по мягкому месту и он упал на колени. Я сам поднял его нож и закинул в лес. После чего пошел дальше искать укромное место и вскоре вернулся на дорогу.
Походный опыт у солдат Наполеоновской армии оказался большой. Несмотря на кажущуюся общую неразбериху, бивак быстро принимал обжитой вид. Маркитантки уже сумели разжечь костры и вокруг них толпились промокшие солдаты. Ренье ждал меня возле госпитальной повозки.
— Что ты так долго, — сердито сказал он, — так мы и до ночи не дойдем.
Я виновато развел руками. Теперь, когда армия остановилась и готовилась к ночевке, идти по дороге оказалось легче, чем днем. Хотя и сейчас приходилось обходить скопление повозок, карет и пушек. Вскоре мы вышли из леса и начали спускаться в пойму реки Двины. Идти стало легче, но на открытом месте было ветрено и сержант начал замерзать. Скоро мы уже опять еле двигались. Сразу после моста, который даже ночью, оказалось, сложно миновать, столько здесь толпилось людей, мой сержант начал спотыкаться и часто останавливался передохнуть.
Мне в теплой непромокаемой одежде было вполне комфортно, к тому же нашлось время подумать, и я, занятый своими мыслями, не сразу заметил, что Ренье совсем ослабел и вот-вот упадет. Пришлось подвести его к первому попавшему костерку, вокруг которого тесно сгрудились солдаты. Жан-Пьер попросил их потесниться, но нас к огню не подпустили. В армии уже совсем упала дисциплина, и сержантские нашивки рядовых не впечатлили, тем более что Ренье уже не мог толком говорить, не то, что ругаться и что-то требовать.
Мне пришлось взять бразды правления в свои руки и, показав кулак, заставить какого-то кучера разрешить сержанту сесть в пустую карету. Ренье, как только опустился на бархатное сидение, потерял сознание. Я оставил его и пошел искать что-нибудь «укрепляющее». Найти маркитантку оказалось просто, я подошел к первой встречной женщине одетой в полувоенную форму, показал ей серебряную монету в пять франков и щелкнул себя по горлу. Французская тетка приветливо улыбнулась, подвела меня к своей повозке и вручила бутылку бренди. Потом спросила, хочу ли я есть. Я кивнул.
— Сейчас будет готов le brouet, — сказала она.
Что такое «леброт» я не понял, но на вкус он оказался обычной похлебкой. Запах горячей пищи привел моего товарища в чувство, бренди укрепил силы, а мои медицинские таланты вернули к жизни. Он даже попытался продолжить путь, но я жестами убедил его подождать до утра.
После недолгих раздумий Ренье со мной согласился. Еще одна серебряная монета примирила кучера с нашим присутствием в господском экипаже, и до утра мы с Ренье спали хоть и сидя, но не под чистым небом и временами идущим дождем.
С рассветом армия проснулась и опять дорога оказалась забита до предела. Сержант за ночь отдохнул и заметно взбодрился. Допив бренди, мы сразу же отправились дальше. Теперь мы шли пешком и не так зависели от заторов на дороге. Где-то около десяти часов утра догнали 92 полк, к которому сержант был теперь прикомандирован. Он нашел субалтерн-офицера, который отправил его с итальянцами на патрулирование леса и доложил о нападении казаков, в точности повторив то, что вчера рассказывал генералу. Субалтерну, судя по выражению лица, ни сам Ренье, ни погибшие итальянцы интересны не были, и он, не дослушав до конца доклад, повернулся и пошел по своим делам.
Проводив младшего офицера презрительным взглядом, сержант сердито плюнул вслед и проворчал, что теперь мне нужно поменять одежду. Тут я ему был, как говорится, не помощник. Ренье нашел какого-то капрала, видимо, исполняющего обязанности ротного старшины и передал тому приказ генерала Богарне выдать мне форму полка. Капрал его выслушал, но только развел руками. Вскоре я понял, что добыть обмундирование не так просто. Судя по тому, в каком потрепанном платье ходили многие солдаты, со снабжением в Великой армии были большие проблемы. Только наличные деньги и авторитет принца помогли Ренье с мира по нитки собрать мне полный комплект поношенного форменного платья.
Как ни жалко мне было менять свое теплое, непромокаемое платье на французские обноски, другой возможности подобраться к генералу у меня не было. Пришлось лезть в какой-то крытый фургон и там переодеваться. Теперь в мундире пехотинца я сразу слился с бредущей по грязи толпой. На плече у меня висело тяжелое ружье с длинным штыком, за спиной был объемный ранец, в который я втиснул свою одежду и обувь.
До реки Пахры, где по слухам находился штаб четвертого корпуса, идти нужно было километров двадцать. Пешком, по плохой дороге, да еще с раненым сержантом, это не меньше пяти часов. Я боялся, что принца Евгения мы там не застанем, и тогда все мое предприятие окажется напрасной тратой времени и сил. Я бы не пожалел всех наших денег за пару лошадей. Однако если провизию пока еще купить было можно, то обзавестись лошадьми было нереально ни за какие деньги или ценности. Слишком велик был на них спрос.
— Ничего, — успокоил меня Ренье, — как-нибудь и пешком дойдем.
Он оказался прав, на штаб четвертого корпуса мы наткнулись уже вскоре в каком-то селении, как я предположил, в Ватутенках. Командование корпусом расположилось в простой крестьянской избе. Сержант попросил замороченного адъютанта в звании капитана, доложить о нас Богарне, но тот сердито махнул рукой и сказал, что принцу сейчас не до нас. Однако Ренье просто так сдаваться не собирался. Мы встали возле импровизированной коновязи, в надежде, что генерал выйдет и заметит нас, но так ничего и не дождались. Опять пошел дождь, и наши мундиры быстро пропитывались водой. Стоять в мокрой вражеской форме на пронизывающем ветру занятие не самое приятное, и я жестом предложил сержанту найти себе пристанище.
Жан-Пьер уныло оглядел десяток крестьянских изб, тянувшихся вдоль дороги, и пожал здоровым плечом. Настроение у него явно испортилось, и он теперь больше молчал, чем разговаривал. Мы обошли почти все избы, но приткнуться там оказалось негде. Хозяев видно не было, скорее всего, они сбежали, а в их жилищах вповалку лежали больные и раненые солдаты.
— Ничего, лейтенант, скоро война кончится, и мы все вернемся домой, — неуверенно, сказал Ренье, когда стало понятно, что обогреться и поесть нам здесь вряд ли удастся. — Император знает, что делает. Мы побеждали и не таких противников, как русские!
Я согласно кивнул, и мы вернулись к штабу. Мимо по дороге продолжали двигаться войска. Мы опять встали возле коновязи и сержант заговорил с часовым охранявшим лошадей.
Я присел на завалинку. Мне нужно было на что-то решиться. Оставаться во французской армии и носить форму, которая мне, кстати, совсем не понравилась, я не хотел. Порадеть за отечество пока не получалось.
Выходило, меня тут если что и удерживало, только праздное любопытство.
