Сергей Шхиян - Черный Магистр
Я одернул свою новую поддевку с короткими рукавами, поправил оборочки на талии и отложил тоску и пьянство до другого случая.
На мое счастье, гостей в доме не было, и мы с Екатериной Дмитриевной оказались «тет-на-тет», как говорила одна моя простецкая знакомая.
Екатерина Дмитриевна, избавившись от головной боли, была в меру оживлена и одета в тяжелое бархатное платье с соблазнительным вырезом, совершенно, на мой взгляд, неуместное в такой тесной компании. Тем более, что ее наряд очень контрастировал с моей поддевкой, в которой я начал чувствовать себя клоуном.
Поблагодарив меня за медицинскую помощь, хозяйка довольно быстро повернула разговор к злополучной Жорж Санд, французской писательнице и половой разбойнице, пожиравшей, если я чего-то не перепутал, великих людей XIX века.
Я про нее ничего толком не знал, только слышал, что у нее были какие-то сложные отношения с Альфредом Мюссе и Шопеном. Читать ее романы, набитые французским любовным вздором, мне не доводилось, поэтому участвовать в литературных восторгах Екатерины Дмитриевны было скучно.
Гораздо любопытнее было следить за выражением ее лица, жестикуляцией и сравнивать с женщинами прошедшего и грядущего веков.
Ничего подобного я там не встречал. Если дамы прошлого были большей частью жеманны, грубоваты и раскованы в межполовых отношениях, что проявлялось, как минимум, в двусмысленных шутках и откровенных взглядах — дамы моего времени умны, прелестны, тонки, изысканы и прекрасны, но об этом как-нибудь в другой раз — то представительница XIX века поражала своей бестелесной духовностью. У меня начало складываться впечатление, что цель жизни моей героини — встретить доброе любящее сердце, вкусить очищающее страдание и «душа об душу» предстать перед Творцом в непорочной чистоте.
Никакого голоса плоти я не смог различить в ее возвышенном монологе о романтической любви. Возможно, в эту эпоху попадались и земные женщины, с обычными человеческими устремлениями, но если таких, как Екатерина Дмитриевна, много, то можно только позавидовать и посочувствовать их мужьям. Возможно, они и приносили себя в жертву «мужской похоти» ради мира в семье и зачатия детей, но жертва эта была обоюдно скучная.
Мой сравнительный анализ внезапно был прерван обращенным ко мне монологом, начало которого я не расслышал:
— …как я вам завидую! Вы воочию видели проявление высокого духа, чистоты помыслов, красивую, возвышенную, чистую любовь.
Я не очень понял, где это все должен был видеть, и что-то промычал с сочувственной улыбкой.
— …Разве сейчас есть такая высокая жертвенная любовь, какая была в старину! Стоит вспомнить юного Вертера, бедную Лизу!
Теперь стало ясно, о чем говорит моя очаровательная собеседница.
— Я думаю, что и в ваше время достаточно примеров высоких романтических отношений… — начал, было, я придумывать комплимент.
— Что вы, Алексей Григорьевич! Наш век пронизан цинизмом, плотскими (она покраснела!) устремлениями.
— Не может быть! — с ужасом вскричал я. — Глядя на вас, можно думать только о возвышенном!
— При чем здесь я, — грустно промолвила красавица. — Я уже стара, у меня все в прошлом.
— Это как посмотреть. Ведь и у вас были великие моменты в жизни, мне говорили, что вы были замужем…
— Замужество — совсем другое. В моем браке не было романтической любви, в нем были искренняя привязанность, уважение,
Мне очень хотелось узнать историю хозяйки, и я продолжил валять дурака.
— Я никогда не поверю, чтобы вы отдали свое сердце без любви!
Екатерина Дмитриевна побледнела и бессильно опустила руку на скатерть.
— Сударь, я не могу рассказать грустную историю своей жизни из опасения лишиться вашего уважения!
— Сударыня, вы не лишитесь его ни при каких обстоятельствах, даже если окажется, что вы убили собственного дедушку.
— Вы не знаете, о чем говорите! Это моя горькая тайна, хотя и секрет Полишинеля. Однако, я буду бесчестна с вами, если не открою страшной правды…
Я приготовился слушать.
— Вы знали моих дедушку с бабушкой женихом и невестой. Но вы не могли знать, что у них родится ребенок, девочка, моя бедная мать, К этому времени наша семья разбогатела. Дедушка Семен Иванович расширил дело прадедушки Фрола Исаевича и одновременно занялся торговлей и винокурением. Когда моя бедная мать стала девушкой, он уже был состоятельным, независимым человеком. Матушке наняли воспитателя, и она получила значительное по тому времени образование и воспитание.
Это мою бедную матушку и погубило. Как-то она встретила в церкви гусарского корнета, приехавшего в отпуск навестить свою тетку, жительницу нашего города. Корнет обратил на матушку внимание и начал ухаживания. Между ними завязались невинные отношения, которые постепенно переросли в пылкую страсть. Корнет попросил матушкиной руки, потом предложил ей бежать из родительского дома и тайно с ним венчаться.
Матушка легкомысленно согласилась. Побег им удался, однако, корнет не сдержал слова. Они так и не обвенчались, а вскоре он и вовсе оставил ее. Брошенная, нищая, обесчещенная, она молила отца простить ее, но дедушка был непреклонен. Добрые люди из милосердия приютили матушку, и она жила у них, пока не разрешилась мною. Роды были для нее роковыми, она заболела горячкою и скончалась. Только тогда дедушка согласился взять меня к себе в дом и воспитать как приемную дочь.
Екатерина Дмитриевна надолго замолчала и задумчиво глядела на огонь керосиновой лампы.
— Ну и что дальше? — поинтересовался я.
— Теперь вы знаете про меня все.
Уже на середине рассказа я догадался, что волнует мою собеседницу, но не подал вида.
— А потом вы тоже с кем-нибудь сбежали?
— Господи, что вы такое говорите! Дедушка просватал меня за своего приятеля Ивана Ивановича Кудряшова и выдал за него замуж.
— А за что я должен перестать вас уважать? За то, что вы вышли замуж без любви?
— Разве вы не поняли, — мучительно покраснев, сказала Екатерина Дмитриевна. — Я незаконнорожденный ребенок.
— Фу, как вы меня напугали, я думал, вы совершили что-нибудь нехорошее.
— А разве это не серьезно? — дрожащим голосом спросила дитя любви.
— Конечно, нет, мне жаль вашу матушку, но этого теперь не воротишь.
По-моему, Екатерину Дмитриевну такое индифферентное отношение к лелеемой много лет боли немного обидело.
— Вы, что не признаете браков? — растерянно спросила она.
— Браки я признаю, я не признаю понятия «незаконнорожденные дети». Вот если бы ребенка родил мужчина, то об этом еще можно было бы поспорить, а так, что же в таком рождении неестественного или незаконного? Рассуждая подобным образом, можно посчитать, что браки всех, кто не принадлежит к православию и не венчался по церковному обряду, незаконны, и дети этих людей незаконнорожденные. Думаю, про вашу матушку можно сказать, что она была в гражданском, а не церковном браке. Только и всего.
Такая, несколько необычная, точка зрения произвела на Екатерину Дмитриевну большое впечатление. Она не нашла, что возразить и посмотрела на меня затуманенными глазами. Возможно, такой прагматичный подход лишал ее исключительности, сладкого ощущения невинной жертвы.
— Значит, вы не будете меня презирать? — наконец, спросила она дрогнувшим голосом.
— Не буду. Напротив, я…
Однако, договорить мне не удалось. Пришла с докладом Марьяша:
— Пожаловали доктор, просить?
— Проси, — поспешно сказала Екатерина Дмитриевна, обрадовавшись возможности прервать разговор.
Василий Егорович, если судить по одежде, пришел в гости. Выглядел он очень неплохо, особенно рядом со мной.
— Простите, Екатерина Дмитриевна, я без приглашения. Как вы себя чувствуете?
— Спасибо, прекрасно.
— Как ваша мигрень?
— Я как-то забыла, мигрень… она прошла.
Покончив с выздоровевшей пациенткой, доктор взялся за меня:
— Алексей Григорьевич, ваш метод меня заинтересовал. Вы не откажете в любезности завтра посетить вместе со мной двух больных?
— К сожалению, вынужден отказаться, мне неудобно в таком виде ходить по городу. — Я красноречиво продемонстрировал короткие рукава поддевки.
— Я забыла сказать, — вмешалась в разговор хозяйка. — Придет портной снять с вас мерку.
— Спасибо, — поблагодарил я. — К сожалению, у меня нет современных денег, я попытаюсь связаться с родственниками…
— Полноте, Алексей Григорьевич, какие счеты, я почту за удовольствие заплатить, — перебила меня Екатерина Дмитриевна.
— Мне это не совсем удобно, тем более, что я не знаю, когда смогу с вами расчесться. У меня довольно много ассигнаций моего времени, нельзя ли их поменять на современные деньги?
— Думаю, что нельзя, — сказал Неверов. — Обмен был лет пятнадцать назад. Впрочем, не знаю, у меня не было нужды интересоваться.
