Алексей Евтушенко - Сдвиг
Я знал, но полностью согласиться с лучом не торопился. Приободрить-то он меня приободрил, не без этого, однако, чем дольше я смотрел на мертвецов, тем больше разных мыслей по поводу их смерти появлялось в моей голове.
Два скелета лежали на полу в середине кузова. Еще два полусидели-полулежали, привалившись спинами к кабине, на пилотке того, что был от меня по левую руку, как раз и сияла в солнечном луче алая звездочка. Хотя, уже не сияла. Луч сместился и теперь падал на выцветший малиновый погон с одной широкой желтой поперечной лычкой и белыми буквами СА. Старший сержант. Советская армия. Внутренние войска.
Приплыли.
Теперь понятно, почему на них обмундирование, какое я видел только в кино.
Я все-таки пересилил себя и залез в кузов. Никуда не денешься. Хочешь понять, что происходит, боец, внимательно изучай обстановку, вникай в детали и думай. Так учил нас командир разведроты старший лейтенант Холод. Алексей Владимирович. И ни разу в жизни я не пожалел о его уроках.
Ни оружия рядом, ни документов в карманах. Вероятно, много лет назад живые позаботились о том, чтобы избавить мертвых от ненужных бумаг и вещей. Даже поясными ремнями не побрезговали… Хм. А может, это были губари? В смысле, военнослужащие, отправленные на гауптвахту? Довелось мне как-то пять суток по решению суда провести на гарнизонной гауптвахте (попался по большой дурости милиции в самоволке), так, помнится, ремень у меня сразу отобрали. И на работу в комендатуру потом возили без ремня. Вернули по отбытии наказания. Поэтому ни оружия у них нет (откуда у арестантов оружие!), ни каких бы то ни было личных вещей, ни ремней. «Ага, – сказал я себе. – Везли их, значит, куда-то. На губу или с губы, на работы. Под конвоем, как положено. Конвой, понятно, вооруженный. И тут… что? Четверо губарей кинулись на конвой? А тот не растерялся и пустил в ход оружие. Расстрелял всех к такой-то матери. И ушел. Прихватив с собой водителя, который и вовсе не при делах. Ерунда какая-то. Воображение разыгралось. Какие губари, какой конвой? Может, все не так было. Просто ехали четверо солдатиков в кузове, а потом взяли и умерли… М-да, еще лучше. Прямо-таки гений дедукции вы, Данила Игоревич. Мыслитель, голова! Отчего умерли-то? А отчего люди умирают? Насильственная смерть, включая самоубийство, – это раз. Болезнь – два. Голод или жажда – три. Старость – четыре. И какая же причина здесь?
Я еще раз внимательно оглядел останки. Дырок в черепах вроде бы нет. Если их и застрелили, то не в голову. Умерли от какой-то болезни? Но почему здесь, в кузове армейского грузовика, а не в госпитале, например? То же самое относится к голоду. Голодный человек активно ищет еду, а не ждет смерти от истощения. Про жажду и вовсе смешно говорить, когда речка под боком.
Но самое главное – почему их не похоронили? Так же, как ту женщину с ребенком?
«Потому что некому было хоронить», – ответил я сам себе и похолодел. Уж больно этот ответ походил на правду.
«Не бросают люди мертвецов на улицах без крайней на то необходимости, – думал я, возвращаясь в машину и садясь за руль. – Даже если город был покинут его жителями в страшной спешке, в панике, когда некогда думать о похоронах, тут лишь бы себя и близких спасти, все равно выжившие потом вернулись бы и сделали то, что положено – похоронили мертвых. Вот на том кладбище при въезде и похоронили бы. Но они не вернулись. То есть получается, что и возвращаться было некому? Страшненькая мысль. Совсем страшненькая».
Чем больше я об этом думал, тем больше мне все это не нравилось. Гипотезы – одна фантастичнее другой – сменяли одна другую в моем воспаленном мозгу, подобно каналам на экране телевизора, когда уставший раздраженный человек раз за разом щелкает пультом в надежде наткнуться на картинку и звук, которые хоть как-то бы его успокоили, дали расслабиться, принесли желанный отдых. Но этого не происходит.
Помнится, в детстве я иногда мечтал оказаться в таинственном заброшенном городе. Лежишь ночью в кровати и представляешь себе его безлюдные улицы и площади, пустые дома. Город абсолютно цел, вот только оставлен жителями неизвестно когда и неизвестно почему. Мне, юному бесстрашному исследователю, путешественнику и разведчику, предстоит это выяснить, разгадать все тайны, преодолеть массу смертельных опасностей, заодно найти и спасти из лап страшных врагов прекрасную девушку и вместе с ней триумфально вернуться домой. Следует признать, что до возвращения домой доходило редко – обычно я засыпал на этапе встречи с девушкой.
Не зря мудрые люди говорят, что мечтать надо аккуратнее, поскольку мечты могут и сбыться. Доказательство этому – прямо передо мной. Да что там передо мной, оно вокруг меня! Я просто в самом центре этого гребаного доказательства! И что, радуюсь тому, что мечта сбылась? Екает ли сладко мое сердце в предчувствии необычайных приключений? Черта с два. Самое насущное желание – убраться отсюда как можно дальше и оказаться вновь среди живых людей. Вот прямо сейчас. Не заходить в дома, не пытаться понять, что здесь произошло, а просто взять и убраться. Благо бак почти полон (я заправился утром, перед съездом на грунтовку, как чувствовал), и у меня есть целых три вполне съедобных пирожка с мясом, фляжка с коньяком (неприкосновенный запас, всегда беру в дорогу), пистолет с двумя обоймами патронов к нему, канистра с водой и неизвестно что в недоставленной посылке клиенту. Кстати, неплохо бы посмотреть, что там действительно. Ибо есть крепкое подозрение, что не будет уже посылка доставлена. Ох, не будет. Извините, у нас форс-мажор. И, возможно, не только у нас. У всех.
4
«Меня зовут Шадрин Иван Гордеевич. Мне шестьдесят два года, и я по-прежнему существую».
Эти слова (менялся только возраст), проснувшись, он мысленно произносил каждое утро на протяжении последних без малого тридцати лет. С тех самых пор, когда после взрыва, разнесшего к чертовой матери все его прошлое, настоящее и будущее, Иван обнаружил себя и Леню Максимчука в зимней дальневосточной тайге практически без средств выживания. А уж потом, когда выжить все-таки удалось, понял, что в этом мире их как бы не существует. Во всяком случае, официально. И, что было особенно трудно осознать, никогда не существовало. Леня был ранен. Один из обломков ракеты, которые огненными метеорами падали вокруг и, остывая, бессильно шипели в снегу, почти нашел возможность прервать молодую жизнь капитана госбезопасности Леонида Святославовича Максимчука, и, если бы тот, убегая, вовремя не споткнулся о невидимую под снегом валежину, тем самым отклонившись на несколько сантиметров от смертельной траектории, сегодня Ивану не пришлось бы свидеться со старым товарищем.
Такие встречи были у них регулярными и даже вроде бы ритуальными.
Когда-то, в самом начале новой жизни в изменившемся мире, Иван и Леонид виделись чуть ли не каждую неделю. Это было необходимо обоим. Хотя бы для того, чтобы напомнить друг другу о том, что все с ними произошедшее и происходящее не плод больного воображения, а самая что ни на есть натуральная реальность. Пусть уже и не та, в которой они родились и прожили первую часть своей жизни. Иван – тридцать три года, а Леонид – двадцать девять лет. Именно в этом возрасте Родина, партия и родная Контора доверили им миссию, важнее которой вряд ли выпадало на долю кого бы то ни было за всю историю человечества. Разве что Христу, но Иван Гордеевич, хоть и был атеистом еще советского разлива, всегда понимал, что подобное сравнение неуместно.
– Проснулся? – дверь отворилась, и в спальню заглянула жена Лида. – Вставай, а то мне скоро убегать. Придется тогда самому завтракать.
– Куда это? – спросил Иван Гордеевич, потягиваясь. – Суббота же сегодня.
– Я тебе еще вчера говорила. Мы с Галкой на выставку идем, в Пушкинский. С утра надо, а то потом очередь набежит – замаешься стоять.
– А, – вспомнил Иван Гордеевич. – Экспрессионисты. Не люблю.
– И об этом мы вчера тоже говорили, – усмехнулась жена. – Давай вставай. Реалист.
И закрыла дверь.
Вовремя закрыла. Иначе наверняка заметила бы, как изменилось его лицо. На короткий, почти неуловимый миг (навыки владения собой, полученные на службе в КГБ, оставались с человеком на всю жизнь), но все же достаточный для жены, прожившей с мужем двадцать восемь лет. Ерунда, конечно. Спроси Лида заботливо, что случилось, он бы искусно сделал вид, что не знает, о чем она говорит. А она бы сделала вид, что ему поверила. Так и ходили бы каждый со своим видом до вечера. И потом все равно пришлось бы выдумывать по-настоящему правдоподобную версию. К примеру, что слово «реалист» неожиданно вызвало у него неприятную ассоциацию (и это чистая правда!). Только вот в связи с чем… Ага! Что-нибудь про давным-давно позабытую вражду между реалистами и гимназистами – учениками дореволюционных реальных училищ и гимназий, описанную еще у Вениамина Каверина в «Двух капитанах». Или это было у Валентина Катаева в «Хуторке в степи»? Неважно. Лида поймет. Она, в данном контексте, со своим филологическим образованием выступает, ясное дело, как гимназистка. Почти дворянка, можно сказать. Невольно указавшая мужу на его рабоче-крестьянское происхождение. Хе-хе. Пусть вспомнит, что ее муж тоже временами бывает весьма тонкой и впечатлительной натурой. Особенно с утра и до завтрака. В любом случае узнать истинную причину его реакции на «реалиста» Лида не должна. Ни при каких обстоятельствах.
