Влад Савин - Страна мечты

В отличие от победителей прошлой войны, наложивших гнет контрибуции на всю Германию в целом, русские подошли к делу весьма избирательно. Так был национализирован концерн «Крупп», отличившийся тем, что даже Гитлер однажды выразил неудовольствие чрезвычайно тяжелыми условиями там для славянских рабочих, смертность которых на заводах Круппа превышала таковую в концлагерях,[5] также в счет репарационных платежей были включены контрольные пакеты корпораций и фирм, работавших на войну, таких как «ИГ Фарбен», МАН, Даймлер-Бенц. Часть репараций СССР взял промышленным оборудованием, но не было и речи о вывозе целых цехов и тем более заводов, никто не посягал на мелкую собственность — мастерские, магазины, кафе.

По политическому устройству — нас удивило, что Сталин не только не настаивал на монополии коммунистов, но прямо сказал о многопартийности, с участием социал-демократов, христианских центристов, крестьянской партии — категорическому запрету подверглись лишь нацистская партия и ее идеология. ГДР предполагалась президентской или президентско-парламентской республикой, с системой альтернативных выборов, в которых будут участвовать упомянутые выше политические партии; интересы СССР должны гарантироваться специальным договором, предусматривающим — Советский Союз будет владеть всеми германскими газетами, радиостанциями, иными средствами массовой информации на срок до 1999 года, кандидатуры новых президентов и канцлеров Германии в обязательном порядке будут согласовываться с СССР, без этого их избрание или назначение невозможно, кроме того, каждый новый высший руководитель ГДР, перед вступлением в должность должен будет подтвердить этот договор своей подписью; ГДР предоставляет свою территорию под размещение советских войск.[6] Не было наложено ограничений на армию Новой Германии, первоначальная численность Фольксармии в двадцать дивизий определялась нашими экономическими и, главное, демографическими возможностями. Однако обязательным условием была чистка личного состава от совершивших военные преступления против СССР (о других странах отчего-то не было упомянуто) и исповедовавших нацистские взгляды — уличенные в первом подвергались аресту и суду, во втором чаще отделывались отставкой. И в текст новой Присяги были введены слова о «защите Отечества вместе с Советской Армией».[7] Меня обвиняют в том, что я превратил Германию в советского вассала, в протекторат. Но выбирать не приходилось. Vae victis! — горе побежденным! Разве не было у нас планов так же поступить с Россией, даже без всякой войны? И в намечавшемся союзе Российской Империи с Кайзеррайхом на рубеже веков, и в «союзе изгоев», сложившемся между Веймарской республикой и СССР, мы отводили Германии роль лидера. Наша мощная и динамично развивающаяся промышленность, инженерная и научная мысль, эффективный государственный аппарат давали нам огромное преимущество в мирном соревновании — а Россия была бы приведена к положению аграрно-сырьевого придатка (даже оставаясь при том суверенным государством, а не колонией). Даже в 1939 году этот вариант был возможен — если бы Гитлер стал бы играть с русскими честно, сохранив верность Пакту. Но идиот ефрейтор захотел сорвать банк — и погубил все!

Русские оказались неожиданно сведущи в умении управлять капиталом — а что не знали или не умели, тому быстро учились. При том что капитал промышленный в целом пользовался режимом благоприятствования, финансовый капитал подвергался завоеванию и разгрому! Введение рубля как обязательной валюты было лишь поводом для тщательной ревизии всей германских банков, со строгой проверкой отчетности — причем русские не только нашли экспертов, знающих особенности нашего делопроизводства и бухгалтерии, но и привлекли итальянцев из Финансовой Гвардии (налоговой полиции), людей опытных и недоверчивых, хорошо знакомых с самыми темными схемами денежного оборота.

Затем, по результатам ревизии, банки подвергались «чистке» — или с взятием их под контроль, или с ликвидацией. Это касалось и небанковского финансирования, через кассы партийные, взаимопомощи, благотворительные. Промышленники, формально оставаясь частными, сажались на финансовый поводок практически советского планирования — получая деньги лишь на то, что было одобрено свыше. Старые финансовые группы решительно выметались из бизнеса, финансирование всей германской промышленности перехватывал на себя новоорганизованный Московско-Берлинский Банк, по сути филиал Госбанка СССР. Процесс занял несколько лет, но к середине пятидесятых был завершен. Частные финансовые организации не были запрещены, но превращались в элементы банковской корпорации, где функции регулятора принадлежали все тому же Московско-Берлинскому банку. Практически, германской экономикой руководил советский Госбанк — определяя всю кредитную политику, лицензируя и отбирая лицензии у частных банков, осуществляя контрольные функции, давая правительству указания по эмиссии и возможности выпуска ценных бумаг, обеспечивая финансирование крупных проектов. Во время этого процесса, поскольку промышленность не может стоять, ее финансирование осуществлялось из Оккупационного Казначейства, в отличие от банков не имеющего нормальной функции кредитования. То есть деньги выделялись строго по смете и под конкретное дело.

Не все шло гладко. Для предотвращения нарушений и злоупотреблений была создана особая Финансовая Полиция — история ее деяний, иногда не менее увлекательных, чем любой детектив, еще ждет своего летописца. Но финансовых «клубов» прежней Германии больше не было. Люди, кто в них входили — частью перешли в ряды промышленников, частью эмигрировали, частью занялись антиправительственной деятельностью и были осуждены. Однако русская политика оказалась весьма благоприятной для Германии в целом, получившей доступ у рынку и ресурсам СССР.

— Все очень просто — позже говорил мне Патоличев в непринужденной беседе — совокупный экономический потенциал англосаксонских стран составляет примерно 55–60 % от мирового экономического потенциала, а наш, даже если бы мы воспользовались преимущественным правом разграбления Германии, не превысил бы 10–15 % от него же, и то не сразу — предприятия надо демонтировать, возвести цеха, перевезти оборудование, смонтировать его на новом месте, обучить персонал. То есть, англо-американцы скорее всего, просто раздавили бы нас за счет экономического превосходства — возможно, после некоторой мирной передышки. Объединив же наши ресурсы, мы имеем примерно 25–30 % от мировой экономики — с возможностью быстрого роста. Что уже дает хороший шанс.

Таким образом мы оказались накрепко привязаны к России. Но благодаря этому русские были заинтересованы в нашем процветании так же, как в своём. Огромную роль в становлении Новой Германии и «Немецком экономическом чуде» сыграл как гений доктора Эрхардта, так и, с русской стороны — Институт общей статистики имени Кондратьева при русском Министерстве финансов. И я абсолютно убежден, что ГДР никогда не стала бы наиболее промышленно развитой страной Европы, окажись мы в сфере влияния США!

После решения текущих дел Николай Герасимович Кузнецов предложил мне задержаться. И сказал:

— Михаил Петрович, мне бы хотелось с Вами побеседовать о предельно серьезном — но этот разговор должен остаться сугубо между нами. Вы не возражаете?

Я прекрасно знал, что Николай Герасимович, при всей его жесткости и решительности, является предельно порядочным человеком, никогда не замешанным ни в каких интригах, и не лезущим в политику; но я хорошо понимал и то, что наше знание о будущем, пусть неполное и отрывочное, может стать, высокопарно изъясняясь, не только мечом против внешних врагов, но и отравленным кинжалом во внутренних разборках, недаром Берия старался, обкладывая нас по всем возможным направлениям, отнюдь не только ради соблюдении режима секретности. Все же я бы отказался, предложи мне такой разговор кто-то другой — но сыграли свою роль и человеческая порядочность Николая Герасимовича, и корпоративная солидарность потомственного морского офицера, и, не стану скрывать, мое глубочайшее уважение к нему, как к создателю советского флота.

— Да, товарищ нарком — ответил я — даю слово офицера.

— Михаил Петрович, давайте без чинов — предложил Кузнецов.

— Почту за честь — ответил я.

— Михаил Петрович, я никогда не спрашивал Вас о своей дальнейшей судьбе, считая это неуместным, хотя, не стану скрывать, мне очень хочется это знать — не сочтите мои вопросы завуалированной попыткой узнать свое будущее — начал объяснять свою позицию Николай Герасимович — но, сейчас в верхах начались нехорошие шевеления, касающиеся послевоенного распределения средств между армией и флотом, поэтому я хочу спросить Вас прямо — что было с флотом после войны, в Вашем прошлом?