Полуостров Сталинград (СИ) - Чернов Сергей

Позиции 11-ой армии у городка Швенчонеляй.

Немецкая оборонительная линия прекращала своё существование под мощными бомбовыми ударами пешек и огненными стрелами чаек. Генерал Павлов приказал не скупиться, и вот уже полчаса полсотни самолётов превращали немецкие окопы и блиндажи в рытвины и ямы, где вперемешку с землёй, переломанными жердями и брёвнами страшненьким месивом лежали целые и нецелые трупы, искорёженное оружие и прочий мусор.

Когда ракетно-бомбовый смерч прекращается, на уничтоженные немецкие позиции идут танки. Не сравнительно слабые трофейные, а Т-34. Они бы и без авиаудара могли взломать немецкие позиции, а сейчас главной проблемой было проехать между воронками.

Огромные массы войск 24-ой ударной армии широкой полосой двинулись вперёд.

В то же самое время. Минск.

Предместья города сотрясались от мощной бомбёжки, которой раньше никто из бойцов Западного фронта не видел. Люфтваффе так и не сумело организовать столице Белоруссии воздушный террор. Зато смогли ВВС Западного фронта, которые методично разносят в пыль и щебень окраины города и прилегающие районы, в которых закрепились фрицы. Сделать немцы ничего не могли, над бомбардировщиками висел зонтик ПВО из всех оставшихся шести десятков истребителей.

Ополчение и горожане, не покинувшие Минск, сейчас со смешанными чувствами ужаса и восторга смотрели, слушали и вздрагивали от мощных ударов ФАБ-100.

Генерал Павлов.

Давненько не смотрел на поле боя сверху. Сегодня сподобился, нельзя такое пропускать.

Воздушные удары наносятся по расположениям основных сил немецких войск, откуда в Минск протянуты щупальца штурмовых частей. Городские кварталы, которые они заняли, — при моём попустительстве, хе-хе, — разносятся в мелкий гравий двумя десятками гаубичных батарей плюс тремя тяжёлыми бронепоездами.

Даже сверху смотреть страшновато на этот бушующий тайфун. На Военном Совете фронта были голоса против. Только не наобум я отдал немцам какие-то районы. Столицу будем расширять и застраивать. И обширный частный сектор очень мешает. Жителей мы эвакуировали. Кто-то из упрямцев, невзирая на предупреждения, остался. Что тут сделаешь? Их выбор. Детей вывезли всех. Да и оставалось-то их, чуть да маленько.

Минск должен стать миллионным городом, тогда и можно считать его настоящей столицей. С театрами, метро, научными институтами. Поэтому слабые голоса против заткнул именно этим доводом.

— Вы лучше займитесь генеральным планом застройки города после войны. Архитекторов пригласите. Нет худа без добра. Да, имущество граждан жалко, но мы им квартиры дадим взамен. К тому же, альтернатива какая? Гибель десятков тысяч наших бойцов, которых пошлём вычищать все эти закоулки?

Накопленные за много недель запасы снарядом и бомб сейчас щедро высыпаются на головы фрицев. Как говорится, хотели войны — получайте, смотрите, не облопайтесь.

18 сентября, четверг, время 21:10.

Аэродром авиацентра Рычагова в Барановичах.

— Такого приказа, который сейчас вы получите, я не отдавал никому с самого первого дня войны, — прохожусь перед строем лётчиков и остальных членов экипажей. Почти шестьдесят человек. Все замерли, как статуи, и ловят каждое моё слово.

Солнце давно зашло, но ночная темень в полную силу не вступила. Наша площадка подсвечивается прожектором со стороны. Демаскировка, так нельзя, но если очень хочется…

— Дело не в содержании приказа, дело в условиях. Ни разу ещё не ставил такого требования: умрите, но сделайте. Вы должны выполнить боевую задачу невзирая ни на что. И никаких оправданий в случае срыва не приму. Слишком многое поставлено на карту. Нет, победу в войне на своих крыльях вы не принесёте, но сократить её срок на несколько месяцев в ваших силах. На ваши плечи ложится ответственность за жизнь нескольких десятков тысяч, а, может быть, и сотен тысяч советских людей. Бойцов и командиров Красной Армии, мирных жителей. Если задача будет выполнена, они останутся живы, если нет — они погибнуть в пожаре беспощадной войны.

Бросаю взгляд на запад, в сторону краешка еле светящегося неба, перевожу дыхание.

— Удар, который вы нанесёте, будет самым чувствительным для фашисткой Германии. Никогда за всё время войн, которые они развязали, такой оплеухи не получали. Вы должны вогнать их в состояние ужаса, и вы это сделаете!

Рычагов, стоящий сбоку, сообразил. Отдаёт команду и меня обдаёт шквальным троекратным «Ура!».

— А теперь у вас есть ещё один час, чтобы всё проверить, как следует. Напоминаю, никаких оправданий не приму, если что-то случится. Так что проверяйте всё внимательно. Боезапас, топливо, работоспособность радиостанций и всего оборудования. Всё, что можно проверить, не заводя двигателей.

Да, даже в такой важнейший момент вынужден думать о сбережении топлива. Нам хватит на три-четыре дня активных действий, затем будем переходить в режим жёсткой экономии.

Семь ТБ-7 отправляю бомбить Берлин. Жалко, что днём невозможно. Засекут задолго до подлёта к столице Германии. Жалко, потому что ночью учреждения не работают, некоторые заводы тоже. Поэтому надежды на то, что зацепим кого-то из правительства, почти нет. Если только случайно бомба упадёт на дом какого-нибудь рейхсминистра. Хорошо бы Геринга. Насколько знаю, он один из самых толковых руководителей.

Через час аэродром наполняется гулом мощных моторов. Огромные ширококрылые птички одна за другой разгоняются, кое-как отрываются от земли и уносятся в небо. Рычагов улетает на последнем. Не дал себя уговорить не лететь. Да не сильно я и старался. Себе могу признаться, что героическая гибель Паши едва ли не самая лучшая его доля. Он в немилости у Самого. Не так, совсем не так, как в той истории, но в немилости. Малейшего просчёта ждёт. Справедлив наш вождь, но суров и, что греха таить, мстителен. И для Паши очень в масть возглавлять такую важную миссию. Глядишь, и смягчится Сталин.

Маша Нестеренко, его жена, стоит рядом. Вот её не отпустил целенаправленно. Кому-то надо на хозяйстве остаться.

— Маша, посты ВНОС предупредили?

— Так точно, товарищ генерал армии, — сухо отвечает, очень сухо. И холодно. Обиделась. На несколько часов оторвал её от любимого мужа.

Необычная девушка. Некрасивая, но почему-то совсем этого не замечаешь. Особенно, когда она рядом с Пашей. Глаза начинают так сиять, что грубые черты лица теряются в их свете. И почему-то начинаешь обращать на неё внимание, как на красавицу ярче Любови Орловой.

Девушка, любящая красавчика подобно Павлу, изумления не вызывает. Но девушка при этом одна из сильнейших лётчиков. Они на пару с Пашей на небе для новобранцев непостижимые этюды разыгрывают. Личный состав почитает её, как богиню. Богиню неба. И в той истории их обоих наряду с целой когортой генералов и старших командиров, в основном, авиации, как стаю бродячих собак, без суда и следствия, прихлопнул Берия. Не самолично, конечно. Или сам? Таких подробностей не знаю.

Жестокое время. Самое частое наказание — расстрел. Не отставка, не понижение в должности, это всё пуси-муси, расстрел — вот истинная брутальность.

Прожектора гаснут, мы уходим в штаб.

Полтора часа полёта. Павел Рычагов.

— Ворон, я — Дрозд, один движок начинает кашлять. Боюсь, придётся его отключать. Приём.

— Дрозд, я — Ворон. Вас понял. Ждите указаний.

Вот и начинаются сложности без которых обходится крайне редко. Если боевое задание выполнено без сучка и задоринки, можно отмечать этот день красным цветом в календаре. И что делать с Дроздом?

Подумаем. На трёх двигателях он дойдёт до Берлина, только придётся ему пониже лететь. И чуть форсированным маршем. А остальным сбавить обороты процентов на десять. Так и решим. Отправлять обратно, значит, жечь топливо впустую, плюс по ночному времени может и заблудиться. У Дрозда, то бишь, капитана Филиппова, опыта ночных полётов маловато. Так что…

— Вызывай Дрозда! — радист выполняет приказ почти мгновенно.

— Дрозд, я — Ворон. Слушай приказ. Отключай мотор. Снижайся до восьми тысяч метров. После снижения прибавь обороты на оставшихся движках. При подлёте к цели отработаешь первым, сразу отходи в сторону и потихоньку двигай обратно. Время от времени пробуй включать забарахливший движок. Вдруг прочихается. Приём.