Андрей Дай - Без Поводыря
С отправляющимися с караваном на службу в Туркестан чиновниками говорить было не о чем. Тем более, что среди них с семьей пребывал и незабвенный Фортунат Дементьевич Борткевич, немало мне нагадивший, будучи окружным начальником Каинского общего окружного управления. Новый генерал–губернатор, судя по правам и обязанностям, скорее — вице–король новоприобретенных земель, генерал Константин Петрович Кауфман всю зиму одолевал наместника Западной Сибири просьбами о помощи с формированием штата гражданского правления. Ну как отказать такому человеку? Стоило лишь намекнуть понятливым начальникам, что для диких туркменов с узбеками идеально подойдут самые никчемные и непокорные, так списки в считанные дни были составлены и утверждены всеми инстанциями. Пусть теперь с ними Кауфман разбирается. По слухам, он человек жесткий, где‑то даже и жестокий. А вокруг далекое от человеколюбия население, по темноте своей не желающее приобщаться к благам европейской культуры. Удобно, знаете ли, когда исчезновение неугодного человека всегда можно списать на каких‑нибудь диких киргизов…
У нас вот в Томске тоже кружок образовался. Революционный, едрешкин корень. Молодые лаборанты, семинаристы, офицеры. Почитывали герценский «Колокол». Сам‑то Александр Иванович после переезда редакции газеты из Англии в Швейцарию в обличении самодержавия несколько поутих. Ругал конечно, но уже как‑то без былого ожесточения. Нашим доморощенным заговорщикам и этого хватало, так что приходилось жандармам за ними присматривать. На счастье до бомб и террора дело пока не доходило, конспиративные встречи были полны яростными спорами о Судьбе России, Равенстве и Братстве. А чтоб ничем кроме болтовни этот котел с неприятностями и не выплеснулся, в кружок внедрили сразу несколько агентов.
И вот ведь что интересно! Никак не могли выяснить — как эти страдальцы за народ получают провокационную газетку? И почту проверяли, и извозчиков на предмет попутных посылок опрашивали. Пока однажды, в руки «штирлицам» не попалась упаковочная бумага, в которой «Колокол» появлялся в столице Сибири. И получателем там значился ни кто иной, как уважаемый человек, Британский подданный и первогильдейский купец Самуил Гувер. Вот так вот!
Не мытьем так катаньем. Так‑то дела у британца в Томске шли не шатко не валко. Попробовал обзавестись акциями моих железных заводов — не вышло. В уголь сунулся, даже заявку на осенний аукцион концессий подавал — и тоже мимо. Нам не трудно было в условия строчку добавить с требованием обязательного подданства Российской Империи, а на его расстроенную рожу посмотреть было приятно. Гувер принялся было наличными деньгами купчишек ссужать. Должно быть надеялся, что отдавать им будет нечем и он хоть таким образом в местный рынок влезть сумеет. А торговцы деньги взяли, бумаги подписали, руки пожали и исчезли где‑то в дебрях Восточной Сибири. Наш полицмейстер потом британцу и справку выписал, что дескать были те «купцы» беглыми кандальниками и мошенниками с поддельными паспортами. И что весьма опрометчиво было передавать крупную сумму людям, не потрудившись хоть как‑то их проверить.
А мы еще удивлялись — чего это наш Самуил в столицу никак вернуться не торопится? В делах полное фиаско, а он сидит — будто ждет чего‑то. А оно вон оно как! Тут‑то мы о диких инородцах и задумались. Или о медведе каком‑нибудь, «случайно» зашедшим в стотысячный Томск и задравшем иностранца.
На свое счастье, как только печальные известия из Парижа увлекли наместника в Санкт–Петербург, засобирался и Гувер. Испросил даже дозволения посетить Верный и Ташкент по торговой надобности. Причин ему отказать не было — дозволили. И Кауфману отписали, предупредили о скором появлении практически наверняка английского шпиона. Предложили озаботиться безопасностью подданного королевы Виктории. Мало ли… Дикие звери, темный народец, разбойники…
А я, впрочем как и ожидал, цесаревича в Томске не застал. И по дороге не встретил. Сразу по приезду поспешил в Гороховский особняк, но даже аудиенции у принцессы не удостоился. Единственное что — секретари вынесли мне аккуратно перевязанный бечевкой пухлый пакет с документами и передали повеление Великой княгини — заниматься своими делами и дожидаться приглашения. А ныне, мол, Его императорское высочество в печали, и никого не принимает.
Обидно стало. Потому как — незаслуженно. Чем этаким я провинился? Чем заслужил такое к себе отношение? Сунули бумаги словно кость дворовой собаке вместо того, чтоб за ушком погладить…
Я уже знал что в пакете. Догадывался. Но от этого мое разочарование и горечь только приумножались. Умом понимал, что в такой, действительно — экстренной ситуации ни кому другому кроме меня управление огромным краем цесаревичу и доверить‑то некому. И все равно — лезли, одолевали паскудные мысли. Припоминались прежние обиды, накручивались клубком одна на другую. И в карете уже казался я себе и вовсе использованным, смятым и выброшенным за ненадобностью. Задвинутым на край света, когда там, в столице сейчас и начнется самое интересное и важное. Для царской Семьи, для страны, для меня.
Вернулся в расстроенных чувствах. Наденька что‑то мне рассказывала, улыбалась, пока не поняла, что мысли мои далеко и я ее просто не слышу. Обиделась, забавно оттопырила губку, крутанула юбками и бросила мужа страдать в одиночестве. Так и сидел бирюком в кабинете до ночи, и даже в темноте, пока Апанас не принес керосиновую лампу. Не помню как и спать лег.
Жизнь продолжалась. Солнце не перестало согревать землю, и океаны не вышли из берегов. Тем более, что после оглашения последних распоряжений наместника, дел у меня существенно прибавилось. На время его, Великого князя отсутствия в Сибири, он назначал меня своим заместителем и делегировал свои права и обязанности. На счастье, хоть командование военным округом не взгромоздил.
Так и вышло, что на украшенной еловыми ветками и имперскими флагами трибуне на перроне еще пахнущего краской «Двухкопеечного» вокзала, на церемонии открытия движения по коротенькой пока еще — всего‑то от Томска до Мариинска — железнодорожной ветке Дагмар представляла царскую семью, а я высшую краевую администрацию.
Впрочем, сибирякам эти нюансы были совершенно не интересны. Не все ли равно, кто именно вертит головой там, на помосте, когда по железным рельсам, попыхивая струйками пара, со стороны депо к вокзалу медленно движется здоровенная, черная машина! А за ней три изображающих товарные платформы, на скорую руку собранных тележки.
К своему удивлению, я, встречая воплощенную мечту, наблюдая ликование народа, не испытывал каких‑то особенных чувств. Единственно, быть может — легкую досаду от того, что осознавал какая огромная, поистине — гигантская работа еще предстоит, чтоб протянуть эту тонкую стальную нитку от России до берега Великого Тихого океана.
И сразу успокою: английские пароходы все‑таки добрались до Самарово. Только не в августе, как мы с Сидоровым рассчитывали, а чуть ли не в конце сентября. То есть, на два месяца позже открытия первого участка Западносибирской железной дороги. Естественно, полностью разгрузить сравнительно огромные морские суда мы не успели, и кораблям пришлось в Иртыше зимовать. Трудно, с приключениями и каторжным трудом. Впрочем, эту, поистине эпохальную эпопею, писанную рукой непосредственно в ней участвовавшего Михаила Константиновича Сидорова, печатали и у нас и за рубежом. И ничего нового я уже не скажу.
Первый же в Томске настоящий паровоз привезли зимой 1865–66 года по Сибирскому тракту в разобранном состоянии. Маленький, танковый, по большому счету — маневровый тягач–толкач тащили на санях больше пятидесяти лошадей. Потом, на Механическом заводе, его три месяца собирали, чтоб к июню можно было порадовать неимоверную для Сибири — наверное, тысяч в пятьдесят — толпу обывателей.
Можно было отложить церемонию и до июля, или даже августа, когда Антон Иванович Штукенберг грозился разрешить движение по мосту через Томь, но известия, что доходили до нашей Тьмутаракани из Санкт–Петербурга заставляли торопиться.
Как я уже говорил, в русском посольстве, в особняке д`Эстре, ранения не особенно сильно досаждали государю. Речь его не теряла связности, и в нем самом было довольно сил, чтоб утешать безутешных сыновей. Ни состоящие в свите врачи, ни парижские эскулапы не находили в повреждениях чего‑либо представляющего опасность для жизни Александра, о чем немедленно и доложили со страниц чуть ли не всех мировых изданий.
Император даже принял у себя Вильгельма Первого и Наполеона Третьего, и в ходе продолжительной беседы попенял последнему на то, что тот привечает у себя в стране беглых террористов и разбойников из западных губерний Российской Державы. Кроме того, пользуясь неловкостью, которую испытывал племянник Великого Бонапарта, Александр смог заручиться поддержкой Франции в переговорах по итогам Австро–Прусской войны. Вильгельм же, следуя советам Бисмарка, и без того не возражал наградить Россию новым территориальным приобретением. Вена же, как бы ее не науськивал Лондон, какое бы участие в судьбе империи не обещал, желала только одного: скорейшего мира. Франца Иосифа куда больше волновала вспышка сепаратистских настроений в Венгрии, чем будущее крошечной провинции на востоке.
