Александр Бушков - А. С. Секретная миссия
– Подождите, – сказал Пушкин. – Что о нас подумают, если мы заявимся в таком виде? Это, конечно, не ресторация на Невском, но все равно, получится ненужное привлечение внимания…
Красовский растерялся не более чем на секунду:
– И точно… Ага! Да мы просто-напросто скажем, что попали в лапы к разбойничкам и с превеликим трудом от них вырвались – а потому душа жаждет успокоения. Поверят, учитывая, сколько здесь шалит лихого народа. Еще и сочувствовать будут. Наш русский народ склонен сочувствовать как жертве разбойничьих происков, так и самому разбойничку, когда ему, болезному, наконец-то наложат железа и под замок пихнут. Да и знают меня здешние, как человека служивого… Идемте во-он на то крылечко…
Он поднялся первым и решительно забарабанил в низкую дверь. Она вскоре приоткрылась, и в щель высунулась простоволосая мужская голова, коей Красовский что-то пошептал на ухо. Однако голова – принадлежавшая, как удалось рассмотреть, человеку средних лет, довольно плутоватому на вид – ответила взволнованным шепотом. Не дослушав, Красовский воскликнул:
– Ох ты ж господи… Вперед, господа!
И, распахнув дверь, отпихнув привратника, решительно направился по низкому, скверно освещенному коридору. Пушкин, не раздумывая, двинулся следом, увлекая американца. Они оказались в задней комнате, там оглушительно пахло соленой рыбой и вареной капустой, несколько человек мещанского и простонародного вида смирно стояли у стен, а посередине бородатый старичок в синей чуйке и здоровенный молодец с закатанными рукавами казинетовой рубахи удерживали на табурете седого человека, который ни за что не хотел сидеть смирно, а ежеминутно порывался вскочить и кинуться к окну.
– Лампадным маслицем помазать, – сказал кто-то из зрителей. – С молитвою.
– Скажешь тоже. Первое дело – водичкой с решета сбрызнуть, очень помогает от помрачения ума…
– И опять-таки с молитвою… Ишь, как его корежит…
– Что ж ты хочешь, кум, я тебе давно толкую, что тут нечисто, а ты мне про электрическую силу… Электрическая сила и нечистая, я тебе скажу, друг другу не мешают…
– К бабке, пусть отчитает…
– Знаешь ты такую бабку?
– Да я-то нет, но, может, знает кто…
Оторопело слушая всю эту белиберду, Пушкин медленно продвигался вперед, раздвигая бормочущих зрителей. Оказавшись близко, он увидел в седом человеке нечто знакомое – а потом с захолонувшим сердцем опознал Тимошу, затравленно озиравшегося вокруг и явно не соображавшего, кто он такой и где находится. Тимоша был лет на пять-шесть старше Пушкина, не более – но сейчас он стал белый, как лунь, и совершенно седые волосы в сочетании с молодой щекастой физиономией производили впечатление, прямо скажем, жутковатое. Присмотревшись, Пушкин обнаружил, что Тимошин сюртук светло-серого цвета сплошь испещрен прожженными пятнышками странной формы, напоминавшими крохотную ручку вроде детской, но – четырехпалую. Да и пальчики эти, есть подозрение, все до единого снабжены коготками…
– Что здесь случилось, объяснит мне кто-нибудь? – спросил Пушкин резко.
Его барский тон произвел должное впечатление: старичок в синей чуйке, не переставая удерживать Тимошу за плечи, вскинул голову и торопливо ответил:
– Непонятно, ваше степенство. Выскочил этот молодец неизвестно откуда, стал в дверь колотиться, как бешеный, и был он в точности в таком виде, как вы его сейчас наблюдаете, то бишь вовсе без ума… Полагали поначалу, что это помрачение от водки, да не похоже что-то…
– Да уж, – негромко сказал кто-то сзади. – Самое время с иконами вокруг дома обойти, чтоб чего не вышло…
Пушкин обернулся к говорившему. Тот попятился, жалобным голосом протянул:
– А я что? Я – ничего… Вот вам крест, барин, ничегошеньки не знаю… Разное люди болтают, вот и все… Неладно, говорят, стало на Васильевском…
Подойдя к Тимоше вплотную, Пушкин потеребил его, встряхнул, но не заметил в сумасшедших глазах и тени здравого рассудка.
– Оставьте вы его, барин, – угрюмо сказал детина с засученными рукавами. – Выпал из ума начисто, сами видите. Связать нужно и по докторам представить…
Горькая ирония судьбы, подумал Пушкин, отступая. В безопасном тылу, который себе Тимоша выбрал, оказалось еще опаснее, чем на поле разыгравшейся битвы. Что-то с ним жуткое стряслось, от простых страхов не седеют в мгновенье ока…
Горькая ирония была и в том, что окружающие совершенно не обратили внимания на растерзанный вид Пушкина и его спутников – быть может, они уже ни на что подобное не обращали внимания, глаз не сводили с Тимоши, перешептывались с озабоченными лицами, некоторые крестились. Никто из них не удивлен, подумал Пушкин. Испуганы, ошарашены, но не удивлены. Ничего удивительного: как можно понять из долетевших до слуха обмолвок, здешние жители уже давно подметили, что в этих местах неладно. Должно быть, чертова хата, как выражаются мужички, себя оказывала, и это не прошло незамеченным.
Пушкину пришло в голову, что эти люди нисколько не удивились бы, узнай они о его приключениях – и поверили бы всему от первого и до последнего слова. Беда только, что не они определяли пресловутое «общественное мнение» – а люди просвещенные, материалисты, искренне полагавшие, что в век светильного газа, паровозов и электрической силы в мире не осталось ничего сверхъестественного, а пращуры верили во всякую мистику исключительно по дремучему невежеству своему…
Красовский тронул его за локоть:
– Алексанр Сергеич, пойдемте, нам уж стол накрыли…
– А как же…
– Ничем вы ему сейчас не поможете, – сказал Красовский угрюмо. – Я уж распорядился, дал денег, сейчас свяжут его, бедолагу, полотенцами, извозчика отыщут и к докторам доставят… Авось оклемается. Ох ты ж, господи, хотел в безопасном месте пересидеть…
Тяжко вздохнув от полного бессилия, Пушкин поплелся за ним. В чисто прибранной задней комнатке уже сидел за столом Эдгар Аллан По, с любопытством разглядывая соленые огурцы на тарелке, – ничего подобного, сразу ясно, он прежде не видел. Стояла там еще холодная говядина на обливном блюде, тарелка с ломтями хлеба и дешевая закуска вроде печенки и черной икры с крошеным луком. Трактир был определенно рассчитан на неприхотливую публику.
Красовский, не теряя времени, взял штоф синего стекла и разлил по рюмкам. Руки у него слегка подрагивали, в чем не было ничего удивительного.
– Нуте-с, давайте без тостов, – сказал он, беря рюмку за стеклянную ножку сразу тремя пальцами, чтобы унять дрожь в руках и не пролить. – За успешное завершение дела, за то, что живы ушли, за то, чтоб Тимошке, дураку, оклематься…
И осушил свою рюмку залпом. Выдохнул, поморщился и тут же забросил в рот ломоть хлеба с говядиной. Пушкин выпил не менее сноровисто, а вот с молодым американцем произошла неприятность: он застыл с разинутым ртом, на глаза навернулись слезы, потекли по щекам. Красовский моментально сунул ему огурец на вилке:
– Хрусти-хрусти да прожуй быстренько… Непривычен юнец к расейским нектарам…
Постепенно американец пришел в себя. Дожевал огурец, звучно проглотил и слабым голосом поинтересовался:
– Что это было, господа?
– Натуральнейшая перцовочка, – сказал Красовский. – На испанском перце, действие оказывает ошеломительное, особенно хороша зимою, с мороза, да под кулебяку… Хотя, ручаться могу, в вашем американском захолустье и кулебяки доброй не жевали, и перцовки не пивали. Ну что, еще рюмочку?
Вторая рюмка, что было сразу отмечено присутствующими, прошла у американского гостя гораздо легче – уже точно знал, чего ждать. Он даже порозовел чуточку, вольно откинулся на спинку шаткого трактирного стула и сказал едва ли не растроганно:
– Вы не поверите, господа, но я чувствую себя умиротворенным, а все пережитые страхи уже выглядят смешными и несущественными…
– Чего ж тут не верить, – сказал Красовский. – Перцовка – вещь полезная. Побудете у нас дольше, все травники с Ерофеичем перепробуете, честью клянусь… – Он замолчал, мгновенно став серьезным. – А что ж дальше, Александр Сергеич? Упорхнула пташка…
– Искать будем, – сквозь зубы сказал Пушкин. – Что ж делать, наше дело служивое… Господин По… Вы, сами сказали, были в Англии. Есть там у них что-то, похожее на наши с вами департаменты?
– Никаких сомнений. Те, кто мне там помогал, говорили об этом однозначно. У меня создалось впечатление, что служба такая у англичан существует самое малое со времен Шекспира, который, судя по некоторым любопытным замечаниям, тоже был не чужд секретным делам. Вот только встретиться с английскими коллегами мне не довелось – невозможно оказалось найти к ним подступы.
– Наша обычная беда, – сказал Пушкин. – Нас мало, и все мы врозь… Сколько трудов положено, чтобы создать «Трех черных орлов», а ведь это, господа, полумера….
