Дмитрий Хван - Ангарский Сокол
– Угадал, Матвей, – ответил я.
Он кивнул и принялся объяснять мне местные реалии. Поскольку Архангельск, по сути, единственный полноценный русский порт, то и таможенный погляд тут соответствующий. Просто так не уплыть, тем более на купце. И хотя грамотки у нас имеются, но доверить их проверку какому-нибудь местному поручику Крыкову покуда желания мало. Мало чего удумает ретивый таможенник, вычислив чужаков на торговом корабле.
– Или же ховаться крепко в трюме. Но опасно се, однако, – покачал головой приказчик.
– Так что же делать, Матвей Степанович?! – воскликнул я.
А выход завсегда есть. Если в бывшее наше время тотального контроля при желании, подкреплённом возможностями, всегда можно было решить любые вопросы, то что говорить о старине седой?
– Оформить в Посольском приказе выездную грамотку надо было. Так оно лучшей всего выходит, – отвечал приказчик. – Но можно сделать и так…
Оставшееся время до отплытия корабля капитана Йенсена морпехи и Белов гоняли нижегородцев по теории работы с оружием, включая и штыковой бой. Практику мы себе сейчас позволить не могли. Вокруг нас были тысячи людей, а местной ярмарке ещё только предстояло затихнуть в начале осени. Самое главное – быстро снаряжать и готовить оружие к немедленному бою, а равно как и заботиться о нём ко дню отъезда мужики более-менее уже могли.
Тем временем Матвей ходил к датчанину ещё раз, сговорившись с ним в цене нашего проезда. Всего на две дюжины человек с четырьмя ящиками груза и своими съестными запасами капитан запросил тридцать пять рублей серебром. В этом смысле наш вояж до будущего Осло обошёлся не столь обременительно для нашего бюджета, хотя Матвей утверждал, что датчанин заломил высокую цену.
Кстати, нам удалось, наконец, увидеть зазнобу Тимофея Кузьмина. Ну что сказать? Ладная девица, статная, разве что чуть полновата, но это скорее признак хорошего здоровья и достатка. Именно поэтому наши переселенцы с Руси поначалу шептались о немногочисленных женщинах из экспедиции – мол, богатые да худые, не иначе как хворые. Только со временем, когда переселенцы втягивались в ангарский социум, тогда и замечали, что у девушек совершенно нет времени сидеть дома да потихоньку заниматься рукоделием, женишка ожидаючи. Лишь старшие из крестьян, бывало, с укором посмотрят на свою дочурку с распущенными волосами, щеголяющую в мужских портах, доходящих лишь до колен, с исписанными и изрисованными листами бумаги под мышкой.
– Эвона, кровинушка-то наша совсем обусурманилась. Иной стала, яко же и княжьи ближнеи люди, – скажет крестьянин, на подобное непотребство взирая.
– Может, и к лучшему се, – ответит ему жена. – Всё одно порядки Соколом, самим Христом нам даденным, установлены. Худа не будет.
В тот день едва рассвело, когда мы погрузились на телеги, окружным путём отправившись к беломорскому побережью выше двинских рукавов. Там мы должны были дождаться торговый корабль «Хуртиг», что по-нашему означает «Быстрый». Когда вышло солнышко, мы уже были на месте – на берегу близ устья небольшой речушки. Обещанный Матвеем коч уже стоял на якоре недалеко от берега. Завидев нас, с поморского кораблика к нам отправили две лодки. Погрузившись на коч, мы отошли немного мористее и встали на якорь, ожидая датчанина. Тот показался лишь ближе к обеду. Как только я его увидел, так у меня стало тоскливо на душе. Я не то чтобы боялся покинуть родную землю и практически родную страну, но сейчас это мне показалось настолько серьёзным испытанием, насколько я смог себе вообразить. То, что поначалу казалось там, в Ангарии, чем-то вроде приключения, здесь становилось практически подвигом. Иначе я сказать бы не смог – мы отрывались от последней ниточки, что нас связывала с остальными товарищами. Стесняться громкости подобного определения я не желал. Круглобокий «Хуртиг», постепенно вырастая в размерах, приближался к нам. Якоря на датчанине были выброшены, а паруса свёрнуты. Ну всё, оглядываю мужичков с коча, как бы прощаясь Русью, и сползаю в лодку – принимать первый ящик с карабинами и золотом. На море было лёгкое волнение, поэтому я переживал за ящики, может, даже больше, чем нужно. Ведь утопи один – и всё, можно ехать обратно. Без тех же карабинов соваться в Европу просто опасно.
Резкий ветер щедро сыпал в лицо холодными солёными брызгами, но я не обращал на это никакого внимания – всё оно было приковано к зарывающемуся в воду носу лодки. Рука моя крепко держала ручку одного из ящиков, время от времени я на автомате проверял прочность и надёжность узлов привязанных к ней верёвок. В ящике находились карабины и часть золота. Наконец вёсла гребцов стукнули о борт датского корабля, а сверху скинули две верёвочные лестницы. Белов и двое морпехов поднялись на палубу и принялись затягивать наверх первый ящик, я же страховал его снизу. Вскоре подошла и вторая лодка, я полез наверх, наблюдать за погрузкой на датчанина. Через некоторое время, когда все наши люди и груз были на палубе «Хуртига», из расступившейся толпы глазеющих на нас матросов вышел высокий и худющий человек. Я сразу же признал в нём капитана Ханса Йенсена, да кто же ещё это может быть, как не он?
– Lade penge! – хрипло каркнул Ханс, буравя нас взглядом огромных глаз, игравших двумя живыми самоцветами среди, казалось, грубо вырубленного из дерева лица.
– Отдай ему деньги за провоз, Пётр Лексеич, – проговорил мне Тимофей.
Я снял перекинутый через плечо ремень кошеля с серебром, подав его капитану. Тот, развязав тесёмку, заглянул внутрь и, оставшись довольным увиденным, важно кивнул мне и ушёл, прикрикнув на столпившихся матросов.
– Дисциплинка не то чтобы очень, – сказал по этому поводу один из морпехов, одетых в «золотые одежды», – Александр из Владимирской области.
Едва мы осмотрелись, как к нам приблизился моряк в кожаной куртке и войлочной шляпе с заломаными краями, судя по медному свистку – боцман. Он, хмуро окинув нас оценивающим взглядом, жестами позвал нас за собой, приведя к кормовой надстройке. Нам полагалась вся правая её половина, как и договаривался Тимофей. Внутри изрядно воняло и было слишком душно. Стены были покрыты липкой чёрной смолой. Первое, что мы сделали, – немедленно отворили небольшие слюдяные оконца, чтобы пустить внутрь свежего воздуха Беломорья. Сваленные на топчанах тряпичные тюфяки, видимо самые чистые на этом корабле, мы немедленно и с немалой опаской вытащили наружу. Рассадник вони и клопов в нашем помещении был явно лишним. Дальнейший осмотр помещений, в которых нам придётся провести не один день, выявил, что полы в наших двух каютах не мыли, по всей видимости, с того момента, как корабль был спущен на воду. Тимофей тут же был послан за тряпками и вёдрами.
Вскоре подошедший боцман в удивлении чесал макушку – чужаки выволокли наружу совсем чистые тюфяки и устроили мытьё полов! Причём Бьёрн отметил ту ловкость, с которой эти люди вытаскивали ведро с забортной водой, видимо, им и ранее приходилось это делать. А он уж думал содрать с них за наверняка бы упущенное в море ведро ещё монетку.
«Странные они», – подумал боцман и решил ещё немного понаблюдать за ними.
То, что они не московиты, стало ясно сразу, несмотря на их одежду. Точнее, московиты среди них были, но они явно были слугами тех, других. А те мало того, что отличаются от московитов свободным от бороды лицом, но и держатся на палубе привычно. Да и вообще чувствуют себя как дома.
«Поговорю с Хансом», – решил боцман. Развернувшись, он увидел, что свободные от вахты моряки столпились за ним и, почёсываясь, озадаченно смотрят на чужаков.
– Чего вылупились, чёртово отродье? – Боцман раздвинул руками небольшую толпу.
– Бьёрн, они мыться принялись. – Один из моряков показал грязным пальцем в сторону надстройки.
Боцман с удивлением оглянулся: и точно, чужаки, оставшись в светлых подштанниках, принялись уже обливаться водой и намыливать свои тела. Московиты же в этом не участвовали. Поэтому безбородые смеялись над ними и предлагали в шутку окатить их водой, – чудно!
– Ого, боцман! У них рисунки на теле! – воскликнул один из молодых матросов.
Бьёрн решил-таки подойти поближе.
Во время наших послеуборочных водных процедур ко мне подошёл боцман и начал что-то требовательно говорить, хотя я заметил тщательно скрываемую им растерянность. Слов его я не понимал, но общий смысл уловил: этот человек в обильно смазанных ворванью сапогах хотел денег. Меня, как обычно, выручил Тимофей Кузьмин.
– Он денег хочет, полрубля. За воду, еду и тюфяки надо заплатить, – хмуро проговорил он.
– Так у нас свои запасы! Я бы не стал пить их воду и тем более брать их еду! А матрасы мы же убрали. – Я хотел было отшить наглого боцмана, но Кузьмин и Микулич посоветовали мне не ерепениться, а заплатить требуемую сумму.
Мне пришлось отсчитывать так нужную в Кристиании мелочь. Мелочью я считал всё, кроме золота. Конечно, у нас были «лишние» золотые пластины, но кто знает, как оно дальше повернётся? Удастся ли золото удачно разменять, или там свои курсы валют и драгметаллов? Скрепя сердце я вручил изображающему скуку боцману примерно полрубля серебром. Тот, получив деньги, ухмыльнулся и, погремев металлом в ладони, ушёл за дверь левой стороны надстройки.
