Генри Олди - Механизм жизни
Молодые люди рассмеялись, восстанавливая нарушенный было мир. Девушка отошла от каменного зубца и шагнула туда, где, за еще одним рядом ограждений, внизу находился круглый дворик башни. Он не пустовал. Весь центр занимала странная конструкция из рычагов, кронштейнов и шестерней, в середине которой блестела сфера из серебристого металла. Не менее дюжины работников суетились вокруг, прикрепляя все новые детали.
Все это напоминало хранилище яйца арабской птицы Рух.
– Вначале я думал, что сие будет летать, – удрученно молвил Эрстед-младший. – Нечто вроде управляемого шарльера с трубой, как у пироскафа. Но дядя объяснил мне, что пока ни один движитель, ни паровой, ни электрический, не способен обеспечить устойчивый полет. Теперь я полагаю, что данный объект предназначен для плавания.
Девушка оживилась.
– Подводная лодка? Батюшка считает, что морские державы должны подписать конвенцию, запрещающую использование подводных кораблей для войны. Зато для науки такая лодка бесценна. Ничего, гере Эрстед! Когда-нибудь мы узнаем и этот секрет!
– Секрет… Нагородили наши уважаемые родители секретов! Не жизнь, а древнеримские катакомбы…
– Ты преувеличиваешь! – раздался сзади веселый голос. – Просто катакомбы, дорогой мой Андерс, надлежит исследовать постепенно. Не торопись, и всюду успеешь. Кстати, я тебя опять разочарую. Это – не подводная лодка.
Молодые люди обернулись. Увлечены беседой, они не заметили появления на башне новых гостей.
– Такой проект действительно был, – продолжал Андерс Сандэ Эрстед-старший, раскрасневшись от подъема по лестнице. – Но его величество зарубил сей замысел на корню. Именно по причине его неблагородства. Так вот, насчет тайн. Мсье Шевалье как раз начал рассказывать о своей поездке в Россию…
В этот миг на каменную площадку ступил и Огюст Шевалье. Поклонившись, он невозмутимо поинтересовался:
– Мне надлежит повторить все с начала?
– Петербургский эпизод опустим, – смилостивился Эрстед-старший. – Что там интересного? Ничего, включая заседание филиала Общества в высочайшем присутствии…
– Что тоже, признаться, выглядело тоскливо.
За эти годы Огюст Шевалье поездил по свету. Он даже умудрился побывать за океаном, в Канаде и Северо-Американских Штатах. Работа у Эрстеда оказалась хлопотной, что француза ничуть не огорчало. Плохо было лишь с учебой. В Копенгагенском университете допотопных животных изучать отказывались, не веря в само их существование. Оставался Париж, где Шевалье сдал экстерном за два курса.
Однако дальше дело застопорилось.
Древние монстры с горькой укоризной глядели на Огюста из музейных витрин. Однако в Париже ему хватало иных забот. В каждый свой приезд он обходил математический Олимп, пытаясь добиться публикации работ Эвариста Галуа. Господа академики обещали, сочувствовали, но дело замерзло намертво. Иные светила, из Германии и Англии, даже слышать не желали о статьях какого-то «мальчишки».
Шевалье недоумевал: это глупость – или нечто худшее?
– А что говорят там? – спросил Эрстед-старший. – Они-то уж точно должны знать: как и когда…
– Говорят, – отмахнулся Огюст. – И как, и когда. Просто я всякий раз забываю по возвращении, что именно. Я же вам объяснял: Механизм, системы защиты… Я даже не помню, скоро это произойдет или через пятнадцать лет.
– Жаль.
– А мне-то как жаль! Впрочем, это событие могло еще не стабилизироваться…
– То есть? – не понял Эрстед.
– Ну, потомки утверждают, что для обитателей хроносектора точные даты событий стабилизируются не сразу. Я, к примеру, уверен, что видел стариков Галуа у гроба сына, а мэр Бур-ля-Рена готов биться об заклад, что отец Эвариста умер за три года до того. Вот мсье Торвен поет про чижика-пыжика… А мне в Петербурге сказали, что эту песенку сочинили буквально на днях.
– Вы шутите, Огюст?
– Ничуть. В ней смеются над студентами Императорского училища правоведения, а оно всего месяц назад открылось на Фонтанке. Но, право слово, я не удивлюсь, если лет через сто всем будет доподлинно известно, что училище открыли не в 1834-м, а скажем, в 1835-м.
– Вы верите этому?
– Не знаю. Очень уж похоже на розыгрыш. – Шевалье нахмурился. – Хотя, с другой стороны, время – капризная материя. «С историей можно позволить любые вольности при условии, что сделаешь ей ребенка». Знаете, кто это сказал?
– Потомок? – предположил Эрстед.
– Дюма! Простите, мадмуазель Торвен, этот Дюма все свернет если не на кулинарию, так на сальности… Ну что, мне продолжать?
Общество Друзей народа перестало существовать, разгромлено полицией. Судьба сберегла Галуа-младшего от тюрьмы. Парень уехал вместе со своим другом Собреро в Италию, мать и прибежище всех искусств, чтобы не мозолить глаза властям и всерьез заняться живописью. Старший брат Огюста, Мишель Шевалье, напротив, был в фаворе. Выйдя из стен узилища, он стал советником Тьера, а затем направился за океан – изучать железнодорожные и водные пути сообщения Соединенных Штатов. Поговаривали, что под этим предлогом бывший сен-симонист выполняет секретные поручения французского правительства. Именно в Америке братья и встретились. Полон оптимизма, Мишель звал Огюста на государственную службу.
Отказ его огорчил.
Прошлое осталось далеко позади, лишь изредка напоминая о себе. В конце 1833 года, будучи по делам в Кенигсберге, Огюст потратил три лишних дня, чтобы посетить маленький городок в соседней Польше. Там его не знали и не ждали. С трудом он разыскал пожилого ксендза, с еще бóльшим – убедил того нарушить молчание. Наконец патер Ян поверил странному гостю, и они вместе навестили кладбище на окраине.
…Эту историю патер Ян вспоминать не любил. Ночь, громкий стук в дверь, растерянный голос сторожа. Старичок-инвалид молол чепуху: дескать, ключ от склепа ему пришлось выдать, потому что служба такая, но посмотреть надо, ибо здесь и до беды недалеко. Священник, когда понял, о чем речь, ахнул, схватил фонарь…
Они опоздали.
Дверь фамильного склепа была раскрыта настежь. Мертвое тело, еще не успев остыть, лежало на могильных плитах. В седых волосах блестели снежинки. Скрюченные пальцы вцепились в бронзовый ключ. Но незримые врата отверзлись сами, пропуская заблудившуюся душу.
Баронесса Вальдек-Эрмоли приложилась к предкам своим.
И вот – снова Россия. Ехать из Петербурга в Тамбов Шевалье не собирался. В одну реку дважды не входят! Но его уговаривали всей Академией. Еще бы! «Мсье! Вы же – живой свидетель Тамбовского Дива! Просим, умоляем…»
– Тамбовское Диво – не метеорит. Это утка. Газетная, – решительно заявила фрекен Торвен. – Мне так батюшка сказал. И добавил, что если человека как следует ударить по голове, то он увидит не только Жеводанского Зверя, но и победу мировой революции. Батюшка знает, у него опыт.
Шевалье не стал комментировать, ведя рассказ дальше.
Его спутником оказался давний приятель Торвена – некий Познанский, известный переводчик и автор популярнейшего очерка «Пережившие Диво». Очерк вышел отдельной книгой в издательстве Сытина. Автор, правда, ограничился рассказами очевидцев. Собственные воспоминания он, к всеобщему удивлению, опустил – не иначе, готовил новую книгу.
В Тамбове француза засыпали версиями. Метеорный град с Луны пробудил дремлющие свойства местной природы. Ядовитые миазмы привели к массовым галлюцинациям. Магнетическая флюидарность позволила видеть изнанку реальности…
«Аномалия!» – сказали ученые.
«Одурмания!» – с пониманием откликнулся народ.
Пока его спутники записывали показания свидетелей, имя которым было легион, и бродили по лесу в поисках осколков Лунного Камня, Шевалье тайком заехал в Ключи.
– Что такое «Ключи»? – заинтересовался Эрстед-младший.
– Nogler, – перевел с русского на датский Эрстед-старший. – Такая деревня. Мы жили у тамошнего помещика. Я когда-нибудь расскажу тебе поподробнее, Андерс…
С хозяином Шевалье не встретился – у Павла Ивановича Гагарина случился очередной приступ. Зато удалось перекинуться словечком с его братом. Константин Иванович был любезен, но о прошлом вспоминал без воодушевления. Суета, беготня, лишние толки.
Легко ли жить в Диве по самые уши?
Более всего Константина Ивановича расстроил внезапный отъезд князя Енгалычева. Что за моветон-с? Даже попрощаться не изволил, татарин! Шевалье кивал: да, вы совершенно правы. У него перед глазами стояла даже не могила, а так, ямка, в которой они с Эрстедом наскоро погребли останки китайца. Когда выстрел прервал обряд, на полу избы обнаружился не человек, а странная чепуха. Обгорелый скелетик, уродливый череп с кулачок. Тонкие косточки то ли рук, то ли лапок, изломанные спицы-ребра…
Как выразился переводчик Познанский по другому поводу: «не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка».
