Владилен Машковцев - Время красного дракона
— Куда открывается дверь? — уточнял Матафонов вполголоса.
— Вовнутрь, и прочного запора там нет, проволочный крючок, — пояснил Шмель.
Придорогин взмахнул пистолетом. И они бросились сразу втроем к мавзолею. Матафонов был впереди. Он ударил в прыжке по хилой двери всем телом. Дощатая, кое-как сколоченная дверь слетела с петель, рассыпалась на части. Матафонов вкатился в землянку кубарем, но мгновенно вскочил на ноги, прыгнул к топчану, где спал Эсер. В ту же секунду в логово бандита ворвались Придорогин и Бурдин.
— Руки вверх, Эсер!
А главарь банды никак не мог проснуться и понять, что происходит. Матафонов отобрал у Эсера маузер, обшарил бандита, нашел за голенищем сапога финский нож. Землянку тщательно обыскали, обнаружили среди тряпья окровавленную рубашку Григория Коровина. Ту самую рубашку, в которой он убежал из-под расстрела, зарубив лопатой красноармейца. Эсера заковали в наручники, опутали ему ноги бечевой, чтобы он мог передвигаться только мелкими шажками.
— Где мои очки? Я плохо вижу, — пожаловался Эсер.
Матафонов подал ему очки-пенсне:
— Твою пенсну я малость поломал, одна монокля разбилась.
Придорогин начал допрашивать Эсера с вопросов незначительных:
— Это што за баба на фотографии?
— Это же Партина Ухватова! — подсказал Матафонов, думая, будто начальник НКВД не узнал ее.
Бурдин закрыл рот сержанта ладонью:
— Не встревай!
Серафим Телегин улыбнулся:
— Мы товарищей не выдаем.
— Чья это рубашка? — тряхнул Придорогин тряпьем Коровина.
— Моя рубашка, — прищурился Эсер.
— Врешь, Серафим. Это рубашка Гришки Коровина. Где банда скрывается?
— Не скажу, не ждите.
— А мы и без тебя знаем. НКВД все видит, все знает.
— Ну и где мои други-товарищи?
— В Горном ущелье, Серафим, возле Чертова пальца.
— Нет их там, ушли они, ищите ветра в поле.
— Почему ты полагаешь, што они ушли?
— А я такое распоряжение дал.
— И кто там за тебя, Эсер? Кто у них главный без тебя? Гришка Коровин или Держихаря?
— Там все главные, Придорогин.
— В этом беда их, Серафим. Они не выполнили твое распоряжение о переходе на новое место. Мы вашу банду давно окружили, ведем наблюдение.
— Под видом геологов?
— И под видом геологов, Серафим.
— Не зазря я хотел их порешить.
— Их голыми руками не возьмешь.
— У моей армии руки не голые, дорогой мой Придорогин.
— Так уж и не голые! Один ручной пулемет, да два десятка обрезов. Нам все известно, Серафим. Кстати, што за девка у вас в банде?
— Вам ведь все известно. Зачем спрашивать?
— О каких-то мелких деталях мы пока не знаем, Серафим. Почему, например, ваша девка при налете на арестантский вагон прикрывала харю тряпкой?
— Не скажу, Придорогин. Хоть огнем жги, не скажу.
— А почему бы тебе, Серафим, не помочь нам? Суд учтет содействие твое. И не расстреляют тебя, в тюрьме не будешь сидеть: мы завербуем тебя в сексоты.
— И что я должен сделать в первую очередь?
— Ты выдашь конспиративные связи, Эсер. Напишешь в банду записку, какую мы продиктуем. И заманим дружков твоих в ловушку. Сумка вот у в землянке — с водкой. Пятнадцать бутылок. Ты собирался, Серафим, отправить горилку в банду. А мы пошлем с энтой сумкой своего человека, оперативника. В конце концов, умные люди всегда сумеют договориться. Мы ведь — русские.
Эсер осмотрел Придорогина через свое единственное стекло пенсне ног до головы:
— Никогда мы с тобой не договоримся, Придорогин. И не русские вы люди. Вы погубители России, разорители.
Серафим Телегин надеялся, что его отряд ушел из Горного ущелья. Информация у НКВД, кроме того, не такая уж точная: они знают только о пулемете. О Гераське, который ушел туда с двумя пулеметами, Придорогин не упомянул. Значит, не поймали, не взяли пацана. И на случай внезапного нападения — план разработан. Отряд разобьется на три группы. Одних уведет Коровин, других — отец Никодим, а третью ватажку через горные тропы — Фарида. Уйдут с боем в разные стороны, а после вновь соберутся.
Придорогин сунул револьвер в кобуру:
— Хрен с тобой, Серафим. Твою банду мы уничтожим сегодня ночью, под утро. У меня в распоряжении три роты. Никто не уйдет, не надейся. А тебя мы и допрашивать не станем, отправим в Челябинск, к Федорову. Он тебя живьем шкуру снимет.
— Как вы меня выследили, Придорогин? — заковылял к выходу из мавзолея Серафим Телегин.
— От нас никто не уйдет, — подтолкнул его Бурдин пистолетом в спину.
К землянке подкатился задом милицейский «воронок». Придорогин распоряжался:
— Матафонов, арестуй Партину Ухватову. Не зазря ееный патрет здеся висит. А где Ленин? Взять его немедленно, набить морду и ко мне на допрос. Я из энтого вождя мирового пролетариата сделаю отбивную бифштексу.
— А что с мавзолеем будем делать? — подошел лейтенант Рудаков.
— Взорвать!
Через полчаса уже саперы заложили в логово бандитов взрывчатку. Прогремел на пустыре взрыв, полетели в небо комья земли, плахи и камни. Закружились над Магнитной горой испуганные вороны. И на месте ленинского мавзолея возникла воронка, яма.
Цветь тридцать первая
В тот же день, когда без единого выстрела и без потерь схватили главаря банды Серафима Телегина, в городе произошла трагедия, которой, в общем-то, и не заметили. Впрочем, такова жизнь... Мариша Олимпова сбежала из больницы в полосатом халате, в тапочках-шлепанцах. Особого внимания люди на нее не обращали, а в трамвае даже уступили место. Страдалицу, видно, болезнь гложет шибко: бледная, лик окаменелый, глаза в другой мир глядят.
Мариша действительно умирала, но не от болезни, а от беды, от страдания. Для чего люди приходят в этот мир? Почему они так беспомощны в нем? И зачем человеку стремиться к открытиям и прозрению, к истине? Нет и не может быть счастья без доброго здоровья и семьи. Мариша вспоминала с отвращением свой роман с Мордехаем. Шмель не годился ни в любовники, ни в мужья. Он слащав и слюняв, вызывает чувство омерзения, будто по телу ползает ящерица с ушами летучей мыши.
Олимповой нравились в городе несколько мужчин. Особую симпатию вызывал директор металлургического завода Григорий Иванович Носов. Лобастый и не очень разговорчивый, он, по слухам, заглядывался на жену арестованного Пушкова, которая работала в заводской библиотеке.
— Если его очаровала какая-то библиотекарша, то по справедливости я должна ему показаться чудом, — рассуждала про себя Мариша.
Мариша трижды пробивалась как журналистка к директору завода, брала у него интервью, оголяла свои красивые коленки, якобы ненароком приподнимая подол платья. Однако Носов эти хитрости озорной соблазнительницы даже и не заметил. Он оказался человеком слишком занятым и серьезным. Притягивал своим обаянием Олимпову заместитель начальника НКВД Порошин. Дружба с ним тоже не состоялась: бабник, развратник, путался с горкомовской буфетчицей Фроськой, а после с какой-то девочкой из казачьего поселка. Вспоминать о Порошине не было смысла, его арестовали. И еще одно увлечение было неудачным. Мариша ощутила однажды влюбленность к Трубочисту. Но общаться с ним было просто опасно. На одной из вечеринок Трубочист прочитал свое стихотворение:
Жить весело, однако
пляшет синий дождь.
А супротив барака
бронзовеет вождь.
Дождь — сеянный на сите,
гром ходит ходуном.
Но у крыльца, простите,
стоит ведро с говном.
Хочу покуролесить,
побегать по дождю,
ведро с говном повесить
на руку вождю.
Во-первых, стишок вульгарный. Истинная поэзия, по мнению Олимповой, не могла совмещаться и даже соседствовать с грубой материей, с дерьмом и т. д. Во-вторых, политическое хулиганство могло завершиться арестом, тюрьмой, расстрелом. Пойти в тюрьму вместе с Трубочистом за какие-то стишки Мариша бы никогда не согласилась. Но встречи с Трубочистом подтолкнули Олимпову к раздумьям. Так ли уж действительно все хорошо в этом запутанном мире? Может, и вправду протекает по времени Черная река, о которой часто говорил Трубочист? Может, и в самом деле люди могут гореть черным огнем?
Мариша жалела искренне, что потеряла первую любовь — Мишку Гейнемана, не оценила его, выжила из квартиры. Из всех близких он был, пожалуй, самым умным и благородным человеком. Но и о нем вспоминать было поздно, он тоже арестован. А в голове вертелись неотступно стихи Трубочиста:
Веселится над бездной
ожиревшая тля,
паутиной железной
оплетется земля.
Черный червь в человеке,
злоба черного пса.
Обезрыбеют реки
и вымрут леса.
Вас казнят по наветам,
вы умрете с тоски,
и по вашим скелетам
поползут пауки.
Мариша раскрыла тайну Трубочиста. Он был гипнотизером и умел зашифровывать свой гипноз в поэтических образах, в зарифмованных строках. Но такая поэзия опасна. Какое он имеет право пользоваться в стихах гипнозом? Мало ли какие идеи взбредут ему в голову... И он будет утверждать и внедрять их с легкостью.
