Колдун - Кай Вэрди
Опираясь на спинки кроватей и стены, мальчишка доскакал на одной ноге до двери и остановился передохнуть. Вояж оказался неожиданно сложным — сил все-таки не хватало, голова кружилась. Даже просто удерживать равновесие было сложно.
Его качавшуюся в дверном проеме фигуру заметила медсестра. Опустив на ближайшую лавочку свою ношу, она бросилась к мальчишке.
— Ты зачем поднялся-то? Лежать тебе надо. Голова небось кружится? — пытаясь отодрать его руки от косяка, ласково тараторила сестричка.
— Пройдет голова. Павел Константинович жив? — раскрыв глаза, спросил Мишка, вылавливая из ее воспоминаний все, что она знала о Егорове, и облегченно выдыхая.
— А! Так это тебя из его палаты-то вытащили? — с интересом взглянула она на парня. — Ты зачем к нему ходил?
— Надо было, — устало ответил ей Мишка. — А костыли мои у него остались?
— Доктор велел убрать костыли. Ты вон до палаты прогулялся, а после три дня в жару лежал, бредил, все Тамару звал да Бирюка какого-то, да про пламя черное кричал, которое силу твою сжигает, и кормить ты его не станешь, что выгонишь его… Бред всякий нес, — сестричка нахмурилась. — Нечего бродить. Окрепнешь, поправишься немножко, тогда и костыли доктор вернет. А пока ложись ступай, а то опять свалишься.
— Мне к Павлу Константиновичу надо, — упрямо проговорил Мишка, стараясь отодвинуть мешавшую ему сестричку. — Не дашь костыли, так хоть отойди, без них дойду, — раздраженно проворчал он.
— Нечего к человеку приставать! Он еще слаб, тока два дня, как в себя пришел, сил у него пока нет! А ты и сам не лежишь, и другим покоя не даешь, — рассердилась на него девушка. — Обопрись вот на меня, да пойдем, уложу тебя обратно, — сердито выговаривала она ему.
На плечо парня легла тяжелая рука.
— Тебе чего сказали, пацан? — мрачно проговорил подошедший сзади солдат с одной рукой. — Ступай на место, не мешай людям.
Мишка, обернувшись, скользнул взглядом по забинтованной культе и обожженному лицу бойца и кивнул. Опершись на плечо ласково заворковавшей сестрички, устало допрыгал до своей кровати и кулем рухнул на нее. Медсестра помогла ему улечься и, проверив раненых, вышла из палаты.
Вечером зашел доктор. Обойдя всех своих подопечных, подошел и к Мишке.
— Ну что, боец, не лежится? Ты зачем к Егорову так рвешься? — осмотрев Мишку, поинтересовался он.
— Поправится Павел Константинович? — вскинул на него глаза Мишка.
— Поправится. Теперь поправится, — прищурившись, внимательно посмотрел на него доктор. — С любым так можешь?
— Что могу? — захлопал невинными глазами Мишка.
— Хитер… — протянул врач. — Ладно, боец. Твои бы способности, да в мирных целях… Не хочешь, значит, говорить?
— Да что я сказать-то должен? — не сводил с него удивленных глаз подросток.
— Ладно, — задумчиво повторил доктор. — Война закончится, иди на врача учиться. Там тебе самое место будет, — вздохнул он. — Только силы свои рассчитывать научись. А Егорова не ищи. Его в другой госпиталь перевели.
— Доктор, а можно мне костыли вернуть? И когда меня обратно в дивизию отпустят? — схватил его за руку Мишка, не отпуская.
— Не навоевался еще, боец? — внимательно посмотрел на него доктор. — Сколько тебе лет?
— Скоро семнадцать исполнится, — нахмурился Мишка. — Это не имеет значения. Меня в дивизии ждут.
— Вот вылечим тебя, и сможешь вернуться. Но могу и домой отправить. Мать-то не жалко? Письмо ей написать не желаешь? — нахмурился и доктор.
— Напишу. Если жива еще, — проворчал подросток. — Назад меня отправьте, там, на месте, и долечусь, — с надеждой взглянул он на врача.
— Посмотрим. Пока отдыхай, — повернулся к нему спиной врач, уходя.
— Костыли верните! — громче проговорил Мишка. — Все равно ведь встану!
— Хорошо. Скоро принесут тебе костыли, — вздохнул доктор. — Ногу только побереги. Едва спасти смогли. Еще немного — и началась бы гангрена.
Мишка кивнул.
— Спасибо. Я постараюсь.
Глава 27
Мишка, до разговора с доктором честно не влезавший в воспоминания Егорова, более не мог вытерпеть неизвестности. Отвернувшись к стене, он закрыл глаза и, отыскав воспоминания с момента прибытия в Ильск, углубился в них.
Парень глазами полковника видел жестокую битву за город, ощущал все, что чувствовал командир, посылавший людей в бой и смотревший, как они гибнут. Чувствовал душевные терзания за неверно принятое решение, в результате которого целая рота попала в клещи и была полностью уничтожена. Чувствовал невероятную горечь от сообщения о гибели Степаныча, с которым Егорова связывали давнишние теплые отношения — тот его, еще семилетнего мальчишку, учил ездить на коне и управляться с саблей. Видел, как полковник неустанно, и днем и ночью, связывался со штабом армии, требуя помощи, и как в отчаянии ругался последними словами, вспоминая всю родословную командования до седьмого колена, получив приказ удерживать Ильск любой ценой. Как снова и снова выпрашивал авиацию, как, глядя на из последних сил цеплявшихся за каждый камень солдат, умирал с каждым из бойцов, не в силах что либо изменить. Как тщательно он сверял карту города и нарисованные детской рукой схемы подземных коммуникаций прежде, чем отдать приказ о перемещении подразделений.
Мишка с замиранием сердца смотрел, как полковник, буквально задыхаясь от ярости и беспокойства за жизнь невыносимо упрямой и нагло игнорировавшей все приказы укрыться в санчасти девчонки, не стесняясь в выражениях метал громы и молнии, выслушивая очередной доклад маленькой разведчицы, бесстрашно смотревшей на него красными, с полопавшимися от бессонницы капиллярами глазами об изменении численности и дислокации противника. Как после очередного явления маленькой нахалки, дерзко заявившей, что примет любое наказание после победы, а сейчас будет исполнять свои обязанности, приказал посадить это исчадие под замок.
Смотрел, как Егоров ругался с майором, требовавшим вывезти раненых в безопасное место, и как уговаривал того дождаться подкрепления, понимая, что для Черных сейчас вдвойне сложно следовать его, полковника, приказам — майор был на передовой, с солдатами, в гуще боя, и не видел всей ситуации целиком, а потому не мог понимать мотивов некоторых приказов. И хотя Егоров знал, что Николай полностью ему доверяет, он видел осуждение в его глазах, видел, что Черных едва сдерживается, чтобы не оспорить его приказы, тоже понимая, что он не владеет всей ситуацией.
Мальчишка смотрел, как тяжело опустился за стол Егоров, обхватив голову руками, когда получил от разведчиков известие, что подкрепление в двух километрах от разгромленного, превращенного в руины, практически уже проигранного Ильска. Как, в ярости смахнув со стола все, что на нем было, бросился к двери, и, вырвав автомат из рук испуганного часового, рванул на последний рубеж, где потрепанные и полностью обескровленные жалкие остатки двух дивизий все еще удерживали
