Первая кровь - Игорь Черемис
Было раннее утро, но у колодца уже набирала воду в эмалированное ведро местная жительница – бабушка в сильно заношенной фуфайке, цветастой юбке и в обрезках резиновых сапог. «Галоши», – всплыло у меня в голове полузабытое слово.
Я вежливо с ней поздоровался, поставил свою канистру рядом и сделал то, чем обычно занимаются пионеры – перехватил у бабки ведро с колодезного ворота и перелил воду. Потом подхватил полное ведро и помог донести до калитки – её участок располагался через дом от магазина. Дальше не понёс, сослался на то, что не хочу оставлять подругу одну – устала, нервничает, все дела.
– А, дело молодое, – отмахнулась бабка. – Не впервой, дотащу. Спасибо тебе, сынок. Вы того, если в магазин наш хотите, то не стоит – Верка сегодня дай бог к полудню из района вернется.
Верка, видимо, была продавщицей и хозяйкой местного лабаза, в который я и не надеялся попасть. Но я поблагодарил бабушку и заверил её, что отсутствие Верки никак не влияет на наши планы.
Я вернулся к колодцу, наполнил свою канистру и оттащил её в машину. Потом грузно шлепнулся на своё сиденье и повернулся к Алле.
– Ну, рассказывай, что случилось.
В принципе, мне не нужны были её переживания, я и сам знал всё, что она может сказать. Но будет лучше, если она проговорит их самостоятельно. Кажется, именно так работает одиозная гештальт-терапия. Правда, я ни разу не психолог, но в данном случае хватит моих обрывочных знаний и жизненного опыта.
– А ты что, не понимаешь? – Алла посмотрела на меня взглядом маленького злого волчонка.
– Не-а, – соврал я.
Она с минуту молчала, а я терпеливо ждал, чем всё это закончится.
– Блин, – Алла спрятала лицо в ладонях, и голос её зазвучал глухо. – Захотела романтическую поездку на море, дура… во что ты меня втравил, Егор?..
Можно было напомнить, что она сама пошла неизвестно куда с человеком, которого видела первый раз в жизни, а такие поступки обычно ни к чему хорошему не приводят. Но это было не совсем правильно, и я не стал этого делать. Во всяком случае, в лоб.
В тесном салоне «двушки» вести психотерапевтические беседы неудобно. По всем канонам я должен был установить зрительный контакт со своей пациенткой, а уже потом рассказывать ей, почему она оказалась в этой жопе. Я неловко развернулся в кресле набок, но Алла так и сидела со спрятанным в ладонях лицом и, кажется, плакала. Это было, конечно, плохо для моих целей, но девушка, которая сумела выплакаться, наполовину здорова, как говорил один из моих знакомых мужских шовинистов. Он любил доводить своих подруг до слез с помощью кулаков, полагая, видимо, что всего лишь ускоряет процесс излечения от неведомой болезни, присущей всем женщинам.
– Вообще-то мы выбрались из этой передряги с наименьшими потерями. Всего лишь не поспали ночку, но это легко переживается, мы в общаге как-то на три дня марафон устроили, да ещё и под пиво… вот тогда было тяжко.
– Марафон?
– В преферанс играли, – объяснил я. – И разошлись по нулям, все при своих остались. Очень забавно было, когда выяснилось, что мы три дня просто тупо пьянствовали.
– Ты не о том говоришь! Я тебя о серьезных вещах спрашиваю, а ты про какие-то карты! – если бы у Аллы было чуть больше пространства, после этой тирады она бы точно топнула ножкой.
– Ну так и я про это, про серьезные вещи. Преферанс! Однажды Казах всю стипендию слил старшекурсникам, а это ой как серьезно…
– Егор, я тебя убью!
Алла наконец вернулась в почти нормальное своё состояние и ткнула меня кулачком в плечо. Уворачиваться я не стал, а заодно убедился, что она действительно плакала, правда, без драматических рыданий. У неё просто из глаз одна за другой катились слезы. Я протянул руку, снял одну слезинку с её щеки и поднес её к своим глазам, чтобы рассмотреть поближе, но увидел лишь мокрое пятнышко. Меня опять ткнули кулачком, чему я был почти рад.
– Ты только грозишься, – улыбнулся я и продолжил миролюбиво: – Алла, всё могло закончиться очень плохо. Я мог не успеть защитить тебя. Я мог не справиться с этим… с нападавшим. Мне всего восемнадцать, я не мастер спорта по каратэ и никогда не поднимал ничего тяжелее шахматного короля. Я даже с теми своими штуками, которые так тебя напугали, толком не умею обращаться… Я был в таком ужасе, когда закрыл тебя своим телом, что мне сложно передать это словами, и я не хотел бы ещё хоть раз испытать нечто подобное.
Я понимал, что все мои слова – откровенная манипуляция, и от этого мне было немного стыдно. Но Алла должна помнить, кому обязана своей жизнью и девичьей честью.
– Ребята-милиционеры мне рассказали, что тут, в области, последние шесть лет орудует серийный маньяк-убийца. Он заводит детей и юных девушек в укромные места типа вот таких, – я указал на другую сторону трассы, где как раз была густая полоса деревьев и кустов, – пытает их, насилует и убивает – и не обязательно в этом порядке.
Алла ахнула. Я скосил взгляд на неё и удовлетворенно отметил, как её глаза испуганно округлились, и как она закрыла руками открывшийся рот. Ничего подобного лейтенанты мне, разумеется, не говорили, но вряд ли Алла сообразит, что я ни на секунду не оставался с постовыми наедине.
– Я это говорю не для того, чтобы напугать тебя, – вообще-то именно для этого. – Несколько десятков жертв, сотни подозреваемых, два уже расстреляны по вполне законным приговорам. В «Правде» об этом не пишут, и в программе «Время» не говорят, но тут все, кажется, в курсе.
Это опять же было далеко не так, но немного сгустить краски не помешает.
– Они уверены, что мы как раз на такого и нарвались, – я говорил как можно более убежденно, словно сам верил в произносимое, – и что если бы не… в общем, если бы мы не сопротивлялись, то всё могло закончиться очень плохо. И для тебя, и для меня.
– Ох, Егор…
Вот теперь Алла прониклась. Она разревелась окончательно и попыталась броситься мне на шею, но конструкторы «двушки» таких порывов не одобряли. Но она была девушкой настойчивой, сумела протиснуться мимо длинного рычага переключения передач и ничего не сломать, а потом всё-таки обняла меня и замерла, уткнувшись мне в плечо. Я чувствовал себя последней сволочью. Возможно, так было надо для восстановления душевного равновесия девушки,
