Вечный воин (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

Все сразу встрепенулись, даже Кодар, которого разговоры о морских делах явно вгоняли в сон.

— Так же, как в Испании? — предположил Гентон.

— Нет, — ответил я. — С использованием брандеров.

И я объяснил им, что такое брандер.

— Проблема только в том, что их надо много. Придется пустить под брандеры часть галер. Если будут идти на веслах, то потребуется слишком много лодок, чтобы снять экипажи при приближении к цели, или все погибнут. Поэтому надо дождаться юго-западный, южный или хотя бы западный ветер и отправить их под парусами. С такой галерой управятся человек пять, которые направят брандер на цель, подожгут и уплывут на лодке, — добавил я.

— Значит, нам надо тянуть время, пока не задует нужный ветер, — сделал вывод Гейзерих.

— Сделай вид, что испугался римлян, начни с ними переговоры. Мол, готов стать их федератом, — посоветовал я. — Римляне любят торговаться. Тем более, что им тоже надо выиграть время, дождаться армию из Египта, иначе бы давно приступили к осаде. Римляне выдвинут заведомо неприемлемые условия. Попроси несколько дней на обдумывание. Потом предложи более выгодные для себя условия. Они отвергнут твои и предложат свои, полегче. Опять начни обдумывать. Главное, чтобы решили, что уже победили, и расслабились, потеряли бдительность.

— Так и поступим, — решил Гейзерих, после чего приказал мне: — Займись изготовлением брандеров. Бери любые суда и нужные товары, чьи бы они ни были. Если победим, рассчитаемся, — и Гентону: — Помоги ему, обеспечь людьми. Заодно посмотришь, как делаются брандеры. Чует мое сердце, что эти знания еще не раз пригодятся нам.

80

Дул сильный сухой горячий юго-западный ветер. Аборигены называют его либикус (ливийский). Он всегда приносит замысловатые облака, которые кажутся клочьями одного огромного, порванного неведомым исполином. Иногда этот ветер бывает штормовым, но сейчас разогнался всего баллов на шесть по шкале Бофорта (десять-четырнадцать метров в секунду), что для галер немного чересчур, но пока терпимо, воды берут мало. Надувая полосатые паруса, либикус довольно быстро гонит флот брандеров к западному берегу мыса Меркурия, где стоит римский флот.

Я командую старой либурной, трюм которой с верхом наполнен вперемешку сухими дровами, сеном и соломой, щедро политыми оливковым маслом. Груз был конфискован у торговцев и богатых людей. Впрочем, многие, как я, отдавали сами, понимая, что осада обойдется дороже, не говоря уже о захвате города римлянами. Я прячусь от ветра за деревянной кабиной, сооруженной на корме, нависающей над водой. На поясе у меня сабля и кинжал, а на палубе у ног лежат лук, колчан со стрелами и спасательный жилет, с которым теперь не расстаюсь. Ветер может усилиться до штормового — и я вдруг отправлюсь в следующую эпоху. Ниже меня, на главной палубе, работают на рулевых веслах по два матроса с каждого борта. Еще один стоит возле фальшборта с наветренной стороны у жаровни с тлеющими углями, а рядом с ним лежат пять факелов. За либурной на бакштове тянется шестивесельная лодка. Курс держим на самое большое «круглое» судно, скорее всего, корбит, который сейчас, судя по тому, что сидит глубоко, нагружен не зерном, а чем-то потяжелее, может, осадными орудиями.

Слева, справа и позади нас следуют такие же брандеры разного размера, от старых бирем до больших рыбачьих баркасов. Впереди идут семь либурн под общим командованием Гентона, задача которых выскочить на берег между стоящими там вражескими галерами и поджечь их. При таком сильном ветре у них должно получиться.

Корбит стоит на четырех якорях: с каждого борта подано по два, причем вторые — с главной палубы. До якорных цепей еще не дожились, слишком дорогое удовольствие, поэтому канаты сплетены из ремней, нарезанных из китовых шкур. Этих животных пока много в Средиземном море. Иногда подходят близко к берегу. Местные рыбаки охотятся на них с обычными копьями. Забитого вытаскивают на берег подальше от населенных пунктов, потому что сильно воняет выпотрошенный, и разделывают. Используют всё: шкуры выделывают и режут на ремни или широкие полосы, которые идут на чехлы, покрывала для арб, тенты для кибиток; мясо и сало едят бедняки и скармливают домашним животным; китовый ус используют для всяких поделок, в том числе изготавливают из него леску, довольно крепкую; кости режут и пускают на наконечники для стрел, рукоятки мечей и ножей, гребни, детские игрушки…

Я направил либурну к наветренному борту, чтобы прижималась к корбиту, и приказал опустить парус. По инерции галера врезалась в правую скулу «круглого» корабля между двумя якорными канатами. Матрос с распущенными, длинными, черными волосами, вышедший на полубак, чтобы, наверное, узнать, кто мы и какого черта премся на них, чуть не упал, после чего побежал в кормовую часть судна. Либурна, яростно скрипя скулой о борт корбита, сдирая с него смолу, прошла вперед, оборвав якорный канат, и, благодаря, в том числе, двум «кошкам», которыми мои рулевые правого борта успели зацепиться за его планширь, остановилась форштевнем, напоминающим верхней частью гусиную голову с короткой шеей и длинным клювом, почти напротив деревянной кабины, стоявшей на главной палубе в кормовой части. Сразу пять матросов на нем кинулись перерубать веревки, прикрепленные к «кошкам». Я выстрелил в ближнего из лука. Стрела попала ему в висок, пронзила череп насквозь и застряла. Большая часть стрелы с оперением торчала выше левого уха, меньшая с окровавленным наконечником — выше правого, напоминая антенны. Матрос повернул голову, посмотрел на меня обиженно, словно я отвесил ему подзатыльник. Затем, видать, понял, что случилось, побежал к противоположному борту. Я давно подозревал, что у некоторых мозг — лишний орган, никак не связанный с живучестью. За продырявленным рванули и остальные. В это время матрос, стоявший возле жаровни, которая завалилась во время удара либурны о корбит, и коптящие угли рассыпались по палубе, а часть свалилась в трюм, уже поджег все факелы и побежал к носовой части, чтобы начать оттуда, а два рулевых с левого борта подтягивали лодку, которую мы буксировали на бакштове. Я спустился в нее последним, когда либурна в носовой части уже полыхала.

Рулевые и поджигатель заняли места на веслах, а я сел на кормовую банку, чтобы рулить, хотя было свободное весло. Не барское это дело — веслами махать. Мы быстро отгребли от корбита, который уже занялся от полыхающей либурны, после чего я повернул против ветра, на марсильяну, которая дрейфовала кабельтовых в пяти от нас. В лодке волны казались намного выше. Они бились о форштевень, и холодные соленые брызги сыпались на спины гребцов, а некоторые долетали до меня. Воды на дне лодки становилось все больше, и вскоре покрыла мои ступни, обутые в сандалии. Я уже подумывал, не пора ли начать вычерпывать ее? К счастью, грести пришлось не долго.

Когда я поднялся на полуют марсильяны, то показалось, что полыхает вся бухта у мыса Меркурия. Большую часть «круглых» судов сорвало с якорей, и они начали дрейфовать к берегу, наваливаясь и поджигая другие, если это не сделали наши брандеры, а потом вместе двигались дальше, пока их не прижимало к берегу. Пламя с них перекидывалось на галеры. Впрочем, к тому времени часть галер уже полыхала, подожженная отрядом Гентона. Его самого быстро везли к марсильяне на восьмивесельной лодке, которая резво подпрыгивала на волнах, поднимая фонтаны брызг. Вместе с ней к нам плыли и другие лодки с экипажами брандеров.

Поднявшись по штормтрапу на марсильяну, младший сын правителя вандалов первым делом заявил с юношеским восторгом, будто начистил рыло пацану года на три старше:

— Они на всю жизнь запомнят, как нападать на нас!

Я не стал говорить ему, что восточные римляне не забудут и лет через пятьдесят-шестьдесят вернутся и рассчитаются сполна, потому что принесшего весть о надвигающейся беде ненавидят больше, чем саму беду.

81

Наша брандерная атака оказалась на удивление удачной. Были уничтожены почти все «круглые» суда римлян и около семисот галер. Поскольку народ сейчас верит во всякие приметы, эту неудачу сочли божьим указанием: вандалов не замать! Римляне два дня посидели в каструмах, ожидая, не будет ли сухопутной атаки, а потом в четыре дня на оставшихся судах переправились на Сицилию, а с нее отправились по домам. Гейзерих приказал не мешать им, хотя последнюю партию вандалы уж точно могли бы разбить. Освободили римляне и захваченную Сардинию. Их сухопутная армия, шедшая к Карфагену из Египта, развернулась и быстрым маршем вернулась восвояси. В итоге всё, завоеванное римлянами в начале военной кампании, вернулось к вандалам без боя. Василиск, командовавший объединенной армией двух империй, по возвращению в Константинополь несколько дней прятался в храме, чтобы не быть растерзанным разгневанной толпой, после чего оказался в ссылке. Император Лев Первый заявил, что больше не хочет видеть Василиска живым, но и убивать зятя тоже не желает. Ему было из-за чего сердиться. До нас дошли слухи, что на эту операцию восточно-римский император потратил сорок тонн золота. Некуда ему было деньги девать!