Николай I Освободитель. Книга 6 - Андрей Николаевич Савинков
Такие прозрачные намеки от самого императора в России мог понять даже ребенок. При том, что сам Чаадаев был личностью сложной, творческой, как сказали бы в будущем — экзальтированной, тяжело принимающей критику и наоборот считающей себя центром вселенной, большого количества друзей у него и раньше не было. Также не обзавелся Чаадаев женой и детьми, а родители его умерли еще в прошлом веке.
В общем, достаточно быстро люди начали отворачиваться от самозваного философа как от чумного, боясь «запачкаться» об него императорским неудовлетворением. Пару раз некоторые неизвестные били в его доме стекла и обливали дверь краской, выказывая таким нехитрым способом общественное возмущение. Дошло в итоге до того, что к середине 1838 года часть столичных магазинов, ресторанов, театров, ателье и других подобных заведений просто отказывалась его обслуживать.
— Ходят слухи о возможной отмене цензуры в России как таковой? — Задал следующий вопрос Огарев, — на сколько это вообще возможно?
— Вся проблема тут в том, — я пожал плечами, — что многие путают отсутствие цензуры со вседозволенностью. Думают, что можно будет писать все что угодно, оскорблять других людей, вываливать в общество откровенное вранье и так далее.
— А это не так? — Журналист аккуратно направлял беседу вставляя короткие вопросы между моими ответами.
— Нет конечно! Это лишь означает, что ответственность последует уже после публикации. Оскорбил кого-то, получил иск о защите достоинства. Соврал — попал под следствие за мошенничество. Все исключительно в рамках уложения о наказаниях. Сейчас цензура в империи совсем не та, что была еще тридцать лет назад, цензоры отсекают лишь совсем откровенную гадость, на позволяя читателям утонуть в помоях. Можете опросить российских писателей, когда у кого-нибудь из них последний раз цензура «заворачивала» произведения? Такое случается исключительно редко, и даже публикации, содержащие в себе совсем некомплиментарные высказывания в адрес властей и лично меня, практически не цензурируются.
— С чем связано такое изменение цензурной политики?
— Мы не боимся критики, — просто ответил я. — Да, иногда даже император может совершать ошибки, и к людям, которые могут указать мне на них, я отношусь с благодарностью. В том случае, когда это конструктивная критика, конечно, а не оголтелое критиканство, построенное на ненависти, как в случае с господином Чаадаевым.
Продержался Чаадаев до 1839 года, когда ему на улице какие-то гимназисты по-простому начистили рожу. После этого «философ» вынужден был уехать сначала в провинцию, на родину предков в Великий Устюг — там его встретили также без всякого восторга, — а потом и вовсе — за границу.
18 июня 1843 года Чаадаева обнаружили повесившимся в одной из дешевых гостиниц Парижа. Так закончился земной путь человека, посчитавшего, что имеет право оскорбить свой народ и веру, но не сумевшего предсказать последствий этого дела.
В целом же до таких острых состояний мы старались не доходить. Так идеальным примером удачного устранения потенциально антироссийски настроенного человека стал случай с Шевченко. Тем самым, который Тарас Григорьевич, «Кобзарь», и «наше все» по-украински. Его еще в конце двадцатых по моей наводке вычислили ребята из СИБ и вместе с родителями банальным образом отправили за Урал по переселенческой программе. На совершенно добровольной и неконфликтной основе.
Сейчас несостоявшийся поэт вел жизнь обычного крестьянина, обрабатывал положенные ему десятины, радовался счастливой женитьбе и родившимся детям. А о не сложившейся творческой карьере напоминало только художественное хобби, которое, впрочем, никакого серьезного развития не получило. Самое смешное, что, и я в этом уверен на сто процентов, данная версия Тараса Шевченко, несмотря на отобранную славу, чувствует себя куда более счастливым нежели его вариант из моей реальности.
Выявить таким образом всех потенциальных несогласных естественно было просто невозможно, потому что я и сам помнил далеко не про всех. Тем не менее работа в данном направлении велась активная, что в купе с заметно выросшим уровнем жизни и постепенной либерализацией общественных отношений делало внутриполитическую ситуацию в стране на редкость стабильной. Беспокойство вызывали только национальные окраины, но тех сколько не целуй, все равно мил не будешь, так что и стараться особо смысла не было.
* * *Еще одна важная глава. Можно сказать, программная. Во многом раскрываются тут взгляды ГГ на общество и отдельные связанные с политикой и властью явления.
Книга подходит к своему концу, осталась одна глава и эпилог, ставим лайки, пишем комментарии, скоро пойдет движуха.
Глава 22
— Нет, нет, нет, — я покачал головой. Стоящий рядом Роман Иванович Багратион — младший брат «того» Багратиона, обеспокоенно посмотрел на меня явно пытаясь понять, что именно мне не понравилось в действиях его подчиненных. — Вот он подошел к двери — на полу коврик, и что — даже не посмотрел, а вдруг там мина под ним? Встал ногой — и взлетел, привет лунатикам.
— Эмм… Наверное вы правы, ваше императорское величество, — явно будучи немного обескураженным то ли въедливости императора, то ли от степени паранойи монарха произнес свеженазначенный командир отдельного императорского батальона охраны. Фактически прообраза будущей ФСО или КГБшной «девятки». Ну или амеровской «секретной службы», если кому-то так больше нравится.
— Давайте заново, будем повторять, пока не добьемся автоматизма в действиях. Все должно быть максимально четко!
Та история, несмотря на всю внешнюю серьезность, скорее прошла по разряду исторического курьеза, но при этом привела в далекоидущим последствиям. В общем, наверное, стоит рассказать по порядку.
В октябре 1836 года я присутствовал при открытии очередного достроенного в столице моста. Не то чтобы это было большим событием, но и рядовым его назвать тоже было сложно. Как обычно собралась приличная толпа, оркестр, флаги и вот это вот все. Я хоть и относился к своей безопасности серьезно, применял всякие очевидные меры предосторожности — катался с конвоем, использовал сразу насколько блиндированных карет, старался менять маршруты передвижения, к толпе не подходить ближе, чем на пару десятков метров и так далее — на самом деле системностью своей охраны никогда не заморачивался. Ну и как бы странно было бы постоянно думать о дополнительной безопасности,
