Владислав Стрелков - Случайный билет в детство
Я взял гитару, взял пару аккордов. Гитара звучала изумительно. Кстати!
— А что тут за мелодию вы тут играли?
— Да так… — вдруг смутился Григорьев, — вариации на свободную тему.
— Засмущался-то! — улыбнулась Надя, затем повернулась ко мне. — Это мы песню сочиняем. Витя играет, а мы стихи пытаемся сложить.
— И как, выходит? — спросил я.
— С середины-наполовину, — поморщился Григорьев. — Трудно писать стихи на готовую мелодию.
«Ага — подумал я — обычно наоборот, сначала стихи, потом мелодия». И попросил:
— Наиграй-ка.
Витя взял гитару у Ким и начал играть.
Слушал, чуть прикрыв глаза. Очень красивая мелодия…
— Стой, — остановил я Григорьева, — Начни-ка сначала.
Витя удивленно поднял брови, но вопросов задавать не стал. Остальные тоже промолчали, заинтересовавшись. Дело в том, что есть у меня стих, который написан давно, даже на музыку когда-то наложить пытался, но не получалось, и я оставил это дело, зато сейчас…
Вновь звучит музыка, а я отбиваю такт, про себя пропевая куплет. А что, нормально получится!
Опять попросил начать заново, и сам приготовил гитару. Витя проиграл маленькое вступление, я подхватил мелодию своей гитарой и, чтобы не захрипеть, тихо запел:
— Мы были разные с тобой.Из часа в час, из года в год.Я тень, рожденная луной,Ты греешь солнцем небосвод.
Все вокруг оживленно задвигались. У Нади в руках появилась нотная тетрадь, в которую она начала быстро записывать слова песни.
— Бывает раз за сотни лет,Сошлись светила среди дня,Луны и солнца слился свет,И ты увидела меня…
Мне играть было больно, пальцы плохо слушались, но я терпел.
— С небес ты ангелом сошла,К тому, что тенью был рожден.Любовь ко мне тебя вела,А я был грустью утомлен.
Боль в пальцах стала невыносимой и, видя, что мне играть трудно, Ким отобрал у меня гитару.
— Ты согревала душу мне,А я тебя не замечал,Ты приходила и во сне,А сны я сразу забывал.
Твоих трудов я не ценил,Твою заботу отвергал.Печаль свою запоем пил.Чего искал и сам не знал.
Елена Михайловна начала раскачиваться в такт мелодии. Заметив, что я на неё смотрю, улыбнулась и подмигнула.
— Я говорил тебе — люблю,Но от любви своей бежал.Свободу я ценил свою,И вдруг… тебя я потерял.Ушла ты в утренний туман,Опала чистою росой.Взлетела в синий океан,Исчезнув высохшей слезой.И сердце сжалось от тоски.За лед в груди себя коря,Прося прощенья у любви.Везде я стал искать тебя.
Надя уже не успевала записывать слова. Алексей принялся ей помогать.
— Взлетая к синим небесам,Среди полей, болот, лесов,Горячим ветром по горам,Искал тебя средь облаков.Горел звездой, горел огнем,Но тщетны поиски мои,Под ярким солнечным лучом,Мне лунной тени не найти.Остался в небе я звездой,Все тени отгоняя прочь,Лишь стоит солнцем мне взойти,Уходишь ты в седую ночь.И вот опять из года в год,Мы замыкаем круг земной:Я грею солнцем небосвод.Ты — тень рожденная луной.
Когда песня закончилась, я оглядел присутствующих.
— Ну как?
— Отлично! Думаю, пойдет на ура, — отложив гитару, потер руки Григорьев. И вдруг спохватился:
— Кстати, на дискотеках «Скучаю» хит! В заявках только на эту песню запросы. А вчера с одним знакомым созванивался, в киностудии звукооператором работает, так он предложил её записать. Пока на ленту, а там, глядишь и до винила недалеко. Что скажешь?
А что говорить? Приятно, когда твое творение так всем нравится. Конечно плагиат голимый, но никто же об этом не знает.
— Записывай, — пожал плечами, — я не против.
— А сам чего? — удивился Витя. — Это же твоя песня, неужели не хочешь спеть?
— Нет, — ответил решительно я. — Охрип я надолго. Записывайте сами, чего уж.
— А…
— На авторство, — отрезал я, — не претендую.
На меня посмотрели как на идиота. Впрочем, я сам понял, что глупость сморозил. Стараясь перевести разговор на другую тему повернулся и спросил у Ким:
— Ген, а военные песни в походах поете? Афганские там…
— Поём, конечно, — удивился он, — а что?
Я вынул из кармана сложенный лист и протянул его Ким. Тот развернул и прочитал:
— «Сны войны». Это песня?
— Ага.
Ребята сгрудились за спиной Ким.
— А мелодия? — Одновременно спросили Гена и Витя.
Блин, если честно, про неё я как-то забыл.
Забрал гитару у Ким. Закрыл глаза, вспоминая мелодию дождя… и начал играть. Через боль. Не открывая глаз.
— Нам мирных снов уж не видать…
Я пропел два куплета и припев.
— Вот так, как-то.
В дверь кто-то позвонил. Ким пошел открывать и вернулся с моей мамой.
— Ну вот, поет он тут, — всплеснула мама руками, — а там ужин остывает.
— Счас, мам, иду. — И повернулся к Ким. — Ну как?
— Принято, — кивнул Генка.
Из открытого окна веяло теплом. Первая мысль была — проспал, и уже время к обеду. Глянул на будильник — нет, не проспал, половина шестого, еще полчаса до звонка. Спать уже не хотелось, поэтому протянул руку и отключил будильник.
Поднялся, но сесть как-то со скрипом вышло. Вновь все тело болит, а больше всего ныли руки — по ощущениям, будто на кистях резиновые перчатки, и не просто одеты, а приклеены намертво. Это от вчерашнего музыцирования. Потому что играл через не могу. Мазохист. Но надо было закрепить мелодию в памяти. Однако меня постоянно прерывали…
Сначала пришел отец, послушал немного и попросил спеть песню полностью.
Спел.
— Когда ты играть-то научился? — спросил меня отец.
— Недавно, пап.
— А знаешь, — задумчиво сказал он, — я тоже когда-то играл. В училище на спор за неделю научился.
Вот это новость, даже рот от удивления раскрыл. Никогда не видел отца с гитарой. Но то, что он на спор начал играть… я ведь тоже в училище поспорил что на несколько дней научусь!
Вот блин! Как это назвать? Преемственность поколений, или петля времени?
Отец усмехнулся, закрыл мне рот и спросил:
— Песню-то сам сочинил?
Кивнул.
— Отлично, сын! Раз хорошо выходит, значит не стоит это дело забрасывать.
— Не заброшу. — А про себя подумал, что если даже захочется, то не получится.
Он ушел, а потом начались звонки…
Я сидел на кровати и смотрел через окно на небо — там мелкие клецки облаков медленно заплывали за срез крыши. Значит — ветер поменялся, потому и нет привычной свежести.
Подниматься не хотелось, даже просто двигаться, было влом, не говоря о утренней зарядке, но назло бунтующей лени поднялся. Потягиваясь, еще раз посмотрел в окно. Уже с утра над городом висел смог. Ветер со степей сухой и горячий, и он выдавливал сероватый кисель ближе к горам. Это значит — день будет особенно жарким. Хорошо, что мы заранее договорились провести его у речки.
После умывания и чистки зубов оделся, пристегнул на руку часы, матерясь про себя из-за боли в пальцах. Затем осмотрел заживающие ссадины, подвигал пальцами, пару раз сжал их в кулаки, и полез в нижний ящик стола — где-то там у меня был кистевой эспандер. Эспандера не нашел, но зато обнаружил теннисный мяч. Давно уже пора кисти тренировать.
Выходя из подъезда, с удивлением обнаружил сидящего на лавке и отчаянно зевающего, словно бегемот, Олега. Вспомнив вчерашний вечер, захотелось вложить мячик ему в рот. Но, как будто прочитав мои мысли, Савин громко щелкнул зубами и уставился на меня.
— Кого я вижу! — деланно удивился я. — Не верю своим глазам!
— А че, — подавив очередной зевок, ответил Олег, — думал я пустомеля? Сказал — буду бегать, значит — буду!
— Ладно. Скажи-ка, чего ты вчера раззвонился?
— А что? — удивился Олег.
— А то! — разозлился я. — Ну позвал ты Ульского, договорился с Переходниковым, еще с кем, но зачем каждый раз меня извещать? По каждому лицу отдельно звонить! Какая мне разница в том, что Васильчиков пойдет с нами на речку, а Толиной, видите ли, родители не разрешили?
Савин только плечами пожал. Бывает он порой странен. Обычно мы не созванивались, и если надо было поговорить, то просто шли друг к другу домой, а тут Олег начал названивать через каждые пять-десять минут и сообщать, что с нами на речку пойдет такой-то, или такой-то. В конце концов, мне это надоело и я в очередной раз, уверенный, что это опят звонит Савин, вместо «але», сказал басом: «База торпедных катеров. Слушаю вас». Поначалу в трубке молчали, затем послышался голос Марины: «Извините», и гудки отбоя. Проклиная энтузиазм друга и свою поспешность я долго пялился на телефонную трубку, ибо телефонного номера Марины я не знал. Именно это меня окончательно разозлило.