Александр Мазин - Цена Империи

В этом бою алеманны потеряли почти две тысячи человек. Примерно столько же было взято в плен. Римляне убитыми и ранеными потеряли около тысячи. Много. Но это была последняя большая битва с алеманнами.

Еще через шесть дней войско римлян (Феррат наконец подтянулся и присоединился к основной группе) вышло к алеманнской крепости. Спустя еще шесть дней крепость сровняли с землей, защитников ее перебили, а прочее население обратили в рабов. Это была обычная практика римлян. В этом году, как позже узнал Черепанов, на италийских рынках цены на «живой товар» упали в восемь раз. Но экономика империи все равно была в полной жопе.

Глава 2

Максимин Август Германик

Гай Юлий Вер Максимин расхаживал по залу, вертя между пальцами золотую диадему, не так давно принадлежавшую главной жене алеманнского рикса. В огромных руках императора диадема казалась игрушечной. Жену рикса, вернее, к тому времени уже не жену, а вдову вместе с диадемой и прочими украшениями захватил присутствующий здесь же Гонорий Плавт. Вдову Аптус оставил себе, а диадему подарил императору.

Гай Юлий Вер нахмурился.

– …Мы… волей богов… преславный… а, проклятие на головы всех краснополосных! Пиши, либрарий! «Отцы сенаторы! Мы, волей богов, ваш и всего народа Рима Август и повелитель Гай Юлий Вер Максимин, не умеем говорить столько, сколько мы сделали. Мы прошли по землям варваров. Мы сожгли все германские поселки и крепости. Мы угнали их стада, убили всех, кто встречал нас с оружием, а прочих захватили в плен. Мы сражались в лесах и болотах. Мы прошли более ста миль и шли бы дальше, если бы глубина болот не помешала нам перейти их. Мы совершили несчетное количество подвигов, рассказать о которых невозможно, посему мы повелели запечатлеть их в живописи. Мы желаем, чтобы картины эти были установлены перед курией в Риме, чтобы видел римский народ нашу славу!» Это всё. Перепиши как следует – и я поставлю печать. А сейчас пошел вон.

Писец поспешно выскользнул из зала, а император повернулся к Гонорию Плавту:

– Ты все понял насчет картин, Аптус?

– Да, доминус! – Плавт низко поклонился. В последнее время Максимин стал весьма требовательным к деталям церемониала, даже когда дело касалось его старых друзей.

– Ты возьмешь с собой трофеи, которые мой сын продемонстрирует Сенату, но проследишь, чтобы все они позже вернулись в мою казну.

– Да, доминус!

– Ты передашь эдилам десять миллионов сестерциев на проведение Апполоновых игр и праздничные пиры и позаботишься, чтобы вся чернь Рима об этом знала. Нет, лучше пусть распространят слухи, что я пожертвовал сто миллионов, но большую часть украли сенаторы и прочая патрицианская сволочь. Ты сделаешь это?

– Да, доминус!

– Если что, Сабин и Кассий тебе помогут.

– Да, доминус!

– С тобой поедут твой дружок Череп и префект Алексий вместе со своими скифами. Пусть поглядят на Рим, а Рим поглядит на них. Богам ведомо: они это заслужили.

– Да, доминус! – Гонорий Плавт не смог скрыть своей радости. – Ты прав, доминус!

– Пусть присматриваются, – повторил Максимин. – Когда я уничтожу всех врагов и обоснуюсь в Палатине, мне понадобится новая гвардия. Такая, которой я мог бы полностью доверять. Которая никогда не споется с Сенатом. Я сделаю этих скифов преторианцами, а их рикса, префекта Алексия, – префектом претория.

– Алексия? А почему не Черепа? – вырвалось у Аптуса.

– Потому! – рявкнул Максимин. Но чуть позже снизошел и пояснил: – Геннадию я доверяю, Аптус. Он храбро бился под моей рукой, и он отличный военачальник. Но он носит на руках знаки Януса и ведет личную переписку с несколькими сенаторами. Я доверяю ему, но опасаюсь, что он не сможет быть достаточно решительным, когда потребуется. Ты понимаешь меня?

– Признаться, не очень, доминус, – сказал Плавт. – Если ты Черепа считаешь нерешительным, то кто же тогда достаточно решителен, по-твоему?

– Ты! – бросил император. – Череп жесток с врагами, но слишком мягок с теми, кого считает своими друзьями. Ты, Аптус, вполне можешь прикончить врага и взять его женщину. Ты можешь взять женщину, а потом выпустить кровь из ее родичей, если они окажутся врагами. Череп – другой, я это вижу. Если я говорю ему: убей, – он сначала думает, а потом поступает так, как считает лучшим. Поэтому я считаю его неплохим военачальником, но никудышным префектом претория. Мы с тобой знаем о его слабости, верно?

– Знаем, – кивнул Гонорий. – Хочешь, чтобы я помог Черепу от нее избавиться, доминус?

– Нет. Не будем отнимать у нашего префекта любимую игрушку. Пусть возьмет ее себе, а мы это используем. Гордианы нужны мне в Карфагене. Без них мой верный Капелиан станет слишком сильным и может решить, что Африка принадлежит ему одному. Но Гордианы нужны мне в узде, а не на свободе. Если внук и внучка старого Гордиана окажутся под моим контролем, это будет очень хорошая узда. Так что пусть наш храбрый Геннадий наденет эту узду на проконсула Африки и его сынка.

Глава 3

Рим

– Священная дорога, префект, – это главная дорога Рима! – Хрис расправил плечи и гордо выпятил подбородок. – Дорога триумфаторов!

Коршунов кивнул. Он старался вести себя с достоинством, не вертеть головой, не ронять авторитет перед своими воинами. Воины, впрочем, об авторитете не думали: вовсю вертели головами, восхищаясь и величественным амфитеатром Флавия, и потрясающим храмом Венеры, и аркой Тита,[91]под которой они как раз проезжали. Великий Рим не подавлял их своим великолепием. Рим восхищал. Белый и розовый мрамор, сверкающая бронза, гладкие мостовые, изящные арки портиков, мощные колонны; и лавр живой, зеленый, и лавр золотой, горящий на солнце… У простодушных варваров при виде этаких богатств глаза горели еще ярче. Краем уха Коршунов слышал реплики, которыми перебрасывались Сигисбарн и Берегед, ехавшие за ним. И радовался, что римлянин Хрис не понимает по-готски. Практичные молодые люди обсуждали: из цельного ли золота солнечный диск, венчающий врата храма, и на сколько талантов этот диск потянет.

Дорога пошла вверх, мимо императорских форумов, поднимаясь на Капитолийский холм. Коршунов видел ехавших впереди Черепанова, Плавта и префекта Рима Сабина, который лично встречал их у ворот столицы. Большая честь. В отсутствие Августа Сабин был первым человеком в Риме. Многие в Сенате, правда, считали иначе, но плебс Рима сейчас симпатизировал Максимину Германику (народ любит победителей), а старший префект претория, равно как и верховный судья, были людьми Максимина, так что сенаторы-оппозиционеры могли слить свое мнение в городскую клоаку.

Широкая лестница, украшенная лепкой и мозаикой, поднималась вверх параллельно дороге. На ней было полно народу: римляне пришли поглазеть на воинов своего Августа. Чем-то они были похожи на белых священных гусей, коих так любили жертвовать богам Империи или использовать для гаданий. Может, из-за преобладания белого в одежде? А может, из-за наглости? Иные зеваки свешивались с перил так низко, что, казалось, вот-вот свалятся на головы воинов. Красные, обвитые каменным плющом колонны тоже были увешаны зеваками. Жители вечного города создавали изрядный шум, но крики их были в целом дружелюбными. Если не считать воплей придавленных или отведавших вегиловых дубинок. Простые римские квириты любили зрелища. Еще они любили пожрать, выпить и поорать.

Алексей привстал в седле, оглянулся… что ж, его парни тоже смотрелись неплохо. Захваченные в алеманнской войне трофеи плюс жалованье и щедрые премии сделали их богачами. Так что никто из готов и герулов, вставших под римские аквилы, не жалел о том, что присягнул риксу Аласейе. А в Рим Коршунов взял с собой самых лучших – это тоже была своего рода премия. Эх, жаль, Книвы с ними нет. Не пустил парня батька Фретила. Сказал: пусть хоть один сын на земле сидит. Хотя, по словам Агилмунда, его младший брат на земле сидеть не намеревался. Владеть – да. А вот возделывать – это вряд ли. Его землю нынче дюжина скалсов обрабатывает. А сам парень – в любимчиках у Одохара ходит, который (волчара еще тот) к Боспорскому царству очень плотно присматривается… ну ничего. Дела у его родичей в Риме идут замечательно. Даст Бог – пригласят парня в гости.

Да-а, Рим – это нечто! Коршунов уже предвкушал, как будет гулять с Анастасией по этим гладким мостовым, умываться в фонтанах (он и сейчас проделал бы это с удовольствием), в бани сходит… их в столице, говорят, не менее дюжины – и одна другой роскошнее. А через два дня начнутся Аполлоновы игры, и это, говорят, вообще улёт!