Михаил Королюк - Инфильтрация
Иванов прочел, задумчиво потеребил ухо и начал рассуждать вслух:
— Нет, ну если мне задачу поставят, я Нью-Йорк выключу, не слишком сложно… Но вот заранее просчитать, на сколько именно часов… То же самое с пожаром в посольстве. Надо будет — полыхнет, и именно на тех трех этажах, хотя это заметно сложнее, чем Большое Яблоко загасить. Но вот предугадать, что при этом случится разлет документации, да указать, по каким именно улицам… да за три месяца вперед… Давай, Юр, подождем-посмотрим, как они это делать будут?
— Угу. Все так. Золото, кстати, за месяц после четвертого письма припало в Лондоне на семь процентов.
Иванов быстро листнул папку, нашел нужное письмо и вчитался.
— Хм… Прикупить, что ли… Выходы есть.
— На твое усмотрение. И еще… Первое письмо открой, вторую страницу, где про Митрохина. — Андропов подождал, пока Иванов найдет и прочтет нужный абзац. — Его три недели Бояров вертит так и сяк. Про все уже рассказал в мелких подробностях, кроме одного, — кто еще знал про бидон. Может статься, и врет: одно дело — умысел на предательство, другое — само предательство. Но, помня про драгоценности в пакете муки из второго письма, про кинопленку с садистскими записями, — а МУР и Главное следственное управление все указанное в том письме уже нашли, — он, может, действительно никому и не говорил. — Председатель сделал еще одну паузу. — Но в этом надо быть уверенными. В общем, забирай себе, работать можешь предельно жестко, но ответ получи. Потом мне предложение по закрытию дела.
— А фальшивомонетчик этот? Один работал? Тоже взять в разработку?
Андропов отрицательно качнул головой:
— Нет. Допрашивать, конечно, допрашивай сколько хочешь, но исключительно в обычных рамках. Там приписку помнишь по нему, про милосердие? Мы должны быть очень отзывчивы к просьбам этого «Сенатора». — Он подумал и добавил: — По сути, это единственное пожелание, которое нам пока выставлено за весь объем информации.
— Угу, согласен, — кивнул Иванов. — Тут жаться не стоит.
— Этот тип, кстати, действительно оказался интересен. Самородок, каких мало, да еще и почти бескорыстный. Думаю, дать условно и пристроить в отдел техобеспечения, пусть теперь, наоборот, ловит фальшаки.
Иванов весело рассмеялся:
— Получается, и тут мы в плюсе?
— Угу… А вообще, — Андропов неопределенно взмахнул рукой, — есть мысли?
Иванов открыл рот, собираясь что-то ответить, но вместо этого издал какой-то неопределенный звук и задумался.
— Знаешь, я, Юр, пожалуй, воздержусь, чтобы не было потом мучительно стыдно. — Он наморщил лоб. — Спектатор — это же вроде наблюдатель? Спектр, спекулянт, спектакль… Найду я этого театрала. Не сразу, но найду. Обещаю.
Суббота 14 мая, 13:25
Москва, Старая площадь
Солнце летней птицей билось в наглухо закрытые окна кабинета, но этот человек предпочитал рабочую тишину, легкий полумрак и отсутствие сквозняков. Он опять неважно себя чувствовал и предыдущую ночь провел в палате правительственной больницы, что на Грановского, но доктора так и не уняли тянущую боль в левом локте, и поэтому яркий свет вызывал сегодня особое раздражение. Впрочем, он умел себя контролировать и никогда не выплескивал свои проблемы на окружающих. Недостойно это, особенно учитывая его положение.
Плохо чувствовать себя старым… Он всегда был не очень здоров, давал о себе знать детский туберкулез, но особо унизительно ощущать не болезни, приходящие извне, все эти гриппы, ангины и пневмонии, а предательство собственного организма. Еще, кажется, вчера, ну пусть не вчера, но шесть-семь лет назад, ты мог легко метаться по волейбольной площадке и быть со своим ростом метр девяносто центровым, а сегодня из развлечений остались только доминошные турниры на вылет между коллегами из Политбюро да посиделки в правительственной ложе на хоккее.
Память и та стала подводить. Нет, помнит он все по-прежнему ясно, и мозг работает так же остро, но отчего-то воспоминания по ночам приходят безвкусными, как картон. Сохранились даже мелкие детали, но эта череда картин проходит, не вызывая никаких эмоций, не всколыхивая ничего внутри. Все серо и неинтересно, как будто это было не с ним. И даже последняя любовь, Настенька Черняховская, искрящая весельем вдова почти маршала, любящая потанцевать и поиграть на гитаре, и та как будто не ему улыбалась тридцать лет тому назад.
С этим, впрочем, Михаил Суслов смирился, но гнетет тяжелой гирей долг, а врачи теперь отпускают на работу не более четырех часов в день. Приходится концентрироваться на самом важном, ведь передать пост, увы, некому, и это проблема. Да, большая проблема…
Длинные тонкие пальцы, про которые и не скажешь, что крестьянского сына, еще раз задумчиво поворошили лежащие на столе листы.
Дверь беззвучно отворилась, и он вопросительно вскинул очень светлые, почти белые глаза на вошедшую.
— Борис Николаевич звонил, пошел на обед, — доложила, стоя на пороге, бессменная секретарша Шурочка. — А Пельше что-то нехорошо сегодня, в больницу поехал.
— Ясно. Ладно, с Пономаревым пока одним обсужу. — Михаил Андреевич достал из верхнего ящика пухлый конверт с деньгами и каталоги издательств. — Саша, отправь, пожалуйста, как обычно.
Встал и двинулся к выходу, оставив листы на столе. Будучи почти первым человеком самой мощной страны, он мог ничего не бояться, тем более здесь, в этом здании на Старой площади, в цитадели партии. Не было в этой стране силы, которая бы рискнула без спроса засунуть нос в его бумаги.
Он легко мог стать и Первым: тогда, в шестьдесят четвертом, многие секретари были готовы пойти за ним, а не за Леней. Именно он был тем стержнем, вокруг которого потаенно складывался круг недовольных, именно он рисковал больше всех, ведя закулисные переговоры с глазу на глаз. И потом именно он открыто встал на трибуну пленума и методично бросал Никите увесистые обвинения в отходе от ленинского курса.
От прокурора на трибуне до нового Первого — один шаг, это было понятно всем участникам пленума. Но он отказался, сам, заранее, добровольно уступил еще на стадии договоренностей. Вся эта парадная мишура — не для него, он любит работать. Пусть жизнелюбец Брежнев красуется в капитанском мундире, его же устраивает роль бессменного вахтового у штурвала или, даже вернее, штурмана, неутомимо прокладывающего путь в будущее.
Он ни разу не пожалел о том, что посторонился тогда, ведь все последующие годы последнее слово почти всегда оставалось за ним. Да, по мелочам Брежнев иногда мог продавить свое решение, если они расходились во мнениях, как, к примеру, в семьдесят втором, когда решали, посылать хоккеистов в тур по Канаде или нет. Но по действительно важным вопросам Брежнев никогда, совсем никогда не принимает решение сам, а бормочет: «А это как Михал Андреич посмотрит…» И это хорошо, ведь Второму больше, по сути, ничего и не надо.
Шурочка привычно тормознула его в дверях и придирчиво осмотрела, а после зачем-то одернула и так ровно сидящий пиджак и смахнула лишь ей одной видимую соринку с рукава. Михаил Андреевич с высоты своего роста добро улыбнулся своему ангелу-смотрителю и пошел на обед, мысленно поставив в уме еще одну галочку напротив плана дел. Сегодня он, как это делал втихую от всех уже много-много лет, сдал четверть своей зарплаты в Фонд мира, а на вторую четверть заказал книг для школьной библиотеки в родном селе Ульяновской области. Зарплаты у членов Политбюро неприлично большие, ему столько не надо. На еду хватает, одежду он меняет редко, и мебель с казенными бирками на квартире его вполне устраивает. Настоящий коммунист должен быть хоть немного аскетом. Впрочем, это личный выбор, он никогда не требовал этого от других, лишь поднимал планку для себя.
Неторопливо идя по коридору, Суслов приветливо здоровался с сотрудниками и ощущал себя дома. За десятилетия Михаил Андреевич настолько сроднился с этим зданием, с его длинными коридорами с бордовыми дорожками по центру, переходами и лифтами, фикусами в кадках рекреаций, что чувствовал порой эти стены как самого себя, как еще один слой одежды, как броню, надежно защищающую от беспокойства медленно подыхающего «старого мира». А еще ему нравилась пронизывающая здание пульсация коллективной мысли, которая, оформившись и получив его одобрение, становилась волей силы народа.
В цековской столовой он привычно пристроился в короткую общую очередь и, доброжелательно улыбнувшись, так же привычно пресек робкую попытку пары гостей здания пропустить Второго вперед. Ему не надо привилегий. Никаких. Он даже своему водителю приказал ездить строго по правилам, поэтому его машина никогда не едет быстрее шестидесяти.
Пробежался глазами по строчкам меню и, быстро произведя в уме вычисления, заранее набрал из кошелька монет, с точностью до копейки. Яйцо с майонезом, щи из свежей капусты, пара сосисок с пюре, два куска черного хлеба и компот — он всегда был неприхотлив в еде. Не в этом счастье, не в этом…