Черные ножи - Игорь Александрович Шенгальц
— Смотри, Эдик! Он плывет! — звонкий мальчишеский голос раздался совсем рядом.
Я повернулся и увидел счастливые глаза пацана, чей самодельный кораблик, сделанный из пробки, соломинки и старого платка, пущенного на парус, уверенно преодолевал все пороги ручья, казавшегося настоящей мощной рекой. Его приятель восторженно подпрыгивал, взмахивая от избытка эмоций руками.
— Плывет! Плывет! Ура!
Они побежали вслед за стремительно удаляющимся судном, представляя себя сейчас капитанами галеонов, перевозящих бесчисленные сокровища по южным морям. И не было никого в целом мире, счастливее их двоих.
Сориентировавшись, наконец, в пространстве, я потопал в сторону дома. Какой сегодня день недели я понятия не имел, да и вообще смутно соображал, сколько прошло времени с момента моего ареста. Но не спрашивать же об этом у первого встречного? Я и так выглядел сомнительно: грязный, вонючий, с блуждающим по сторонам взглядом — прохожие оборачивались на меня, и все, что мне сейчас хотелось — добраться, наконец, до квартиры, вымыться и привести себя в порядок.
Но и дома оказалось далеко не все в порядке. Первым, кого я встретил, зайдя в общий коридор, была соседка — тетя Варя. Увидев меня, она всплеснула руками, а потом неожиданно разрыдалась.
— Отпустили! — разобрал я сквозь слезы и хлюпанья носом. — Я говорила, говорила, что так и будет, но она не верила… так и ушла — несчастная, погасшая…
— О чем вы говорите? — не понял я.
— Тетка твоя Зинаида… отошла пять дней назад. Сердце — переработала, как обычно, и за тебя переволновалась… Уже и схоронили, не обессудь, тебя не дождались… Я говорила, что немного погодить нужно, но меня не послушали…
Дальше я ее не слушал, пройдя по коридору в свою комнату. Известие о смерти тети ударило меня с такой дикой силой, что почти сшибло с ног. Я потерял единственного близкого человека здесь, в этом времени. Были, конечно, Леша, друзья с завода, но тетя Зина — единственная, кто любила меня просто за то, что я есть. А ее теперь нет. И в этом виноват исключительно я сам. Тетка перенапрягалась на работе, недоедала, стараясь принести все крохи в дом, организм был ослаблен, изнурен, а известие о моем аресте попросту добило ее.
Я плашмя рухнул на койку и беззвучно зарыдал, сотрясаясь всем телом.
Тетя Зина, прости меня! Я во всем виноват, только я один…
Сколько все продолжалось, сложно сказать. Потом в дверь деликатно постучались. Я лихорадочно вытер слезы с глаз, поднялся на ноги и открыл.
В коридоре столпились соседи. Тетя Варя, Степан Григорьевич Будников, мрачный и собранный, веснушчатая девчушка пять лет Ленка из первой комнаты, ее мама — еще молодая рыжеволосая, зеленоглазая похожая на ирландку Ольга, седая старуха Елизавета Федуловна с иконкой в руке.
— Димитрий, мы тут всем обществом, — начала тетя Варя, — собрали, кто сколько смог…
Она протянула мне бумажный конверт, в который были сложены денежные купюры, свернутые напополам для удобства. Многие банкноты выглядели сильно потрепанными, ветхими до ужаса.
Люди, которые ели впроголодь, оставляя последние силы на фабриках и заводах, недодавая собственным детям, выгребли все закрома и набрали денег мне в помощь, отдавая последнее, лишая себя сегодняшнего куска хлеба. Просто потому что мне это было нужнее.
Я захлебывался своим горем и не мог дышать, но это подношение окончательно выбило меня из колеи, я начал судорожно глотать воздух от переизбытка чувств и никак не мог надышаться. Все деликатно ожидали, пока я приду в себя. Наконец, я проглотил всю несправедливость разом, выдохнул и глубоко поклонился всем собравшимся.
— Спасибо вам…
— Русские люди всегда стоят друг за друга, — негромко произнес Будников, — всегда и во все времена…
Конверт я принял, отказать — значило кровно обидеть всех, кто участвовал в сборах. Ничего, я им верну сторицей, дайте только немного прийти в себя!
* * *На заводе тоже все стало по-новому. Бригады Корякина более не существовало.
Воронин — понятное дело, сейчас, наверняка, давал показания. Корякин и Казаков после ряда допросов отправились в учебную часть учиться строевой и обкатывать танки, а Филиппова и Носова прикрепили к другой бригаде.
На проходной мне велели идти в третий цех и найти там мастера Сметанина, а он, мол, скажет, что мне делать дальше.
Мастер — пожилой мужчина с совершенно седой головой и лицом, изрытым глубокими морщинами, увидев мое серое от горя лицо, только покачал головой, зато Леха, который тоже был тут, обрадовался, подбежал, обнял, потом помрачнел.
— Слышал про Зинаиду Васильевну… мои соболезнования, Дим… сам я на похоронах не был, меня выпустили на пару дней позже…
— Давай не будем про это… а про другое нам и вовсе нельзя болтать.
Леха понятливо кивнул, тут подошел Филиппов и положил руку на мое плечо.
— Спасибо тебе, выявил гниду… кто бы мог подумать… столько лет рядом…
Он тяжко вздохнул и отошел.
Потом меня представили остальным членам бригады, но мысли мои витали где-то далеко и из всех людей, окруживших меня, я запомнил только мастера Сметанина и молодого еврейского парня, лет двадцати с небольшим, обладателя умных печальных глаз.
— Израиль Шварцман*, токарь, — представился он и протянул для пожатия ладонь, которая была вовсе не грубой и мозолистой, как я ожидал, а достаточно тонкой и изящной.
*Леонид Шварцман (при рождении — Израиль Шварцман) — режиссер-мультипликатор и художник-иллюстратор, создатель мультипликационных образов для таких мультфильмов, как «Чебурашка», «Котенок по имени Гав», «38 попугаев» и др.
— Художник он, кличут Лелей, — улыбнулся Носов, видя мое недоумение, — в мастерской работает на добровольных началах. Портрет Кирова на проходной видел? Его работа!
Я вспомнил портрет на входе — банальная работа, но при этом у автора чувствовался некий собственный стиль. Да и не казался этот парень придворным лизоблюдом, поэтому я сказал, что думал:
— Лучше
