Роман Буревой - Все дороги ведут в Рим
Из-под арки выскочил белый конь триумфатора, покрытый пурпурной, расшитой золотом и драгоценными камнями попоной. Один конь – без седока. Элий остался в фиолетовой тьме под аркой.
III
Хорошо быть богом. Ибо ты можешь с Земли мгновенно попасть на небеса и вновь спуститься. Но можешь все это только для себя. А для людей – ничего.
Логос ворвался в комнату Парок. Мгновение назад он был в больнице, рядом с Элием, видел его белое неподвижное лицо и вокруг – медиков в зеленом, что суетились над умирающим. Прозрачные трубки, капельницы с физраствором и бессилие людей. И вот он здесь, и Антропос показывает ему золотую нить. Перерезанную нить.
Смерть?!
Но Элий ещё жив!
Старуха Парка усмехнулась:
– Такое бывает. Нить слишком долго была в натяжении. И после того как она лопнула, иллюзия жизни связывает две её части. Пока иллюзия существует, твой друг находится между жизнью и смертью. Но скоро призрак жизни исчезнет. И тогда – все, окончательная смерть.
– Погоди!
Логос вырвал из рук Парки нить и попытался её соединить. Ведь он бог! Он всемогущ! Парки захихикали. Антропос – громче всех. У Логоса ничего не получалось. Нить соединялась на минуту-другую и распадалась вновь.
– Но ведь Эскулап сумел! – закричал в отчаянии Логос. – Не будучи ещё богом – сумел.
– В том случае нить не была перерезана.
– А другие случаи…
– То были выдумки. Людей или богов, – Антропос вздохнула. – Не мучай своего друга. Представь, что с ним творится там, внизу, когда ты соединяешь нить и вновь её разрываешь.
– Я не разрываю!
Антропос вынула обрывки нити из рук молодого бога.
– Нельзя изымать нить из полотна, – сказала строго. – Судьба Элия – часть общей судьбы.
И она вплела золотую нить в бесконечное шерстяное полотно. Полотно серого цвета, на котором то здесь, то там посверкивали серебряные нити. И несколько нитей сияли золотом.
– Что я могу? – спросил Логос богиню.
– Можешь проводить его душу, – отвечала Парка. – Но поторопись. Иллюзия жизни скоро исчезнет.
IV
Мало кто спал в ту ночь. Очередная «скорая», что подъехала к Эсквилинской больнице, казалась колесницей Ужаса. Всем и повсюду мерещилась Смерть с острым серпом в руке. Ночное небо, глянувшее сквозь призрачно-синие облака, было её зловещим чёрным глазом.
Вдруг пронёсся слух, что император убит, потом – что тяжело ранен. Собравшиеся вокруг «Эсквилинки» репортёры начали было строчить донесения. А люди все шли и шли к Эсквилину. Шли, держа свечи в руках, как будто этот свет мог удержать жизнь человека в мёртвом теле. Постум сам вышел к римлянам и сказал: «Я жив». И тут же вернулся в больницу. Охрану у входа несли две контубернии преторианцев. Потом добавили ещё две. Около полуночи Постума вновь стали просить выйти. Но он отказался. Сидел в малом атрии больницы и ждал. Ещё надеялся на чудо, ещё молился, ещё сулил жертвы. Но знал, что ничто уже не поможет. Знал ещё тогда, когда увидел белого коня, выскочившего из-под арки без Элия. Квинт сидел рядом, прямо на полу, и, прижавшись лбом к стене, плакал.
– Ерунда, – приговаривал Квинт. – Я знаю. Он просто упал. Он даже от ран не умирает. А тут, подумаешь, – сердечный приступ.
А старина Гет, огромный Гет, бессмертный Гет, бессовестный обжора, забрался в каморку, где хранились ведра и баки, все, что можно, опрокинул, разлил, перебил и, свернув кольцами огромное тело, наплакался всласть, заливая платиновыми слезами пол, мощённый дешёвой керамической плиткой.
Явился Кассий Лентул. Он что-то говорил. Что – Постум не мог вникнуть в смысл его слов. Кажется, про операцию, про то, что сердце дважды останавливалось.
Постум поднялся. Шёл, не понимая, куда его ведут. Палата была маленькой, тесной, заставленной приборами. Постум не узнал отца – лицо Элия под прозрачной маской казалось чужим – запавшие глаза, заострившийся нос. И кожа, несмотря на загар, какая-то восковая.
– Сердце уже дважды останавливалось, – повторил Кассий Лентул.
– Что это значит? – спросил Постум, хотя и сам догадывался, что это значит. Но сил не было поведать себе эту правду.
– Скорее всего, оно остановится вновь. – Голос Кассия долетал будто издалека.
– Но он столько раз не умирал даже от смертельных ран!
– Это было прежде.
– А теперь?
– Видимо, желание исполнилось.
Желание. Триумф. О боги! Самое невероятное, невозможное. Уж меньше всех на свете Элий желал триумфа. Так было задумано Юнием Вером. Логос хотел даровать другу бессмертие. А даровал – триумф. Вдруг сошлось. Нити совпали. И жизнь кончилась… обрыв! Обрыв! Неужто?! Неужто Постум сам его убил? Отцеубийца! Казнить его, казнить! Волчьей шкурой замотать голову, надеть на ноги деревянные башмаки – и в мешок с собакой, змеёй и обезьяной, и в Тибр, в Тибр!
Второй медик, стоявший у изголовья Элия, добавил:
– Он теряет кровь быстрее, чем мы вливаем. Все швы кровоточат.
– Так сделайте новую операцию! – закричал Постум.
– Не поможет. – Но это сказал не медик, а Логос. Как он появился в больнице – никто не знал. Как вошёл в палату – никто не видел. По виду – совсем как человек. Но все знали, не человек – бог. Пока среди людей. Но вскоре уйдёт, уйдёт вместе с Элием. Никто не сказал об этом вслух. Но поняли это так отчётливо, будто Логос каждому сообщил о предстоящем по секрету. – Я хочу поговорить с Элием.
– Он без сознания, – попытался возразить Кассий Лентул. Медик привык перечить богу.
– Это мне не помешает, – Логос улыбнулся. То есть губы его были плотно сжаты, а глаза печальны, но все поняли, что Логос улыбнулся.
Постум глянул на бога с мольбой. Губы шевельнулись. Но Логос, предваряя его просьбу, отрицательно покачал головой.
V
Когда все вышли, Логос присел рядом с кроватью на стул, взял умирающего друга за руку. Ладонь казалась безжизненной. И все же Логос скорее угадал, чем почувствовал слабое пожатие.
– Привет, дружище. Рад тебя видеть.
Тело Элия было неподвижно. Лицо совершенно белое, нос заострился. Он был уже мертвец. И даже складки вокруг губ разгладились, будто все земные страдания миновали. И глаза ввалились. Но все же он был ещё здесь, ещё мог отвечать Логосу, не размыкая губ. И Логос, склоняясь над другом, также не шевелил губами, когда обращался к Элию.
– Ты держишь меня за руку, – отвечал Элий. – Чувствую. Мы заключили с тобой договор о дружбе на всю жизнь. Мою жизнь. Прости, Логос, я здорово путался у тебя под ногами.
– Нет, Элий. Ты все делал правильно. И даже вернул мне часть божественной сущности… Хотя и не все.
– Разве? У меня ничего не осталось…
– У тебя – нет. Но ты успел кое-что передать Постуму. Может, так даже и лучше. Ведь в конце концов все получилось. И мир теперь не нуждается в прямом божественном правлении. И мечта Империи осуществилась. Ибо есть только одна мечта – стать цитаделью цивилизации в борьбе с варварством. Это последнее желание, которое стоит исполнить. Остальное – лишь сильнодействующий наркотик.
– Ты прав и не прав. У Империи, как у человека, одна мечта. Но не мечта стать цитаделью. Нет. Мечта Империи – чтобы её любили.
– Ну вот, опять ты поправляешь меня. Ты – человек, меня – бога. – Логос рассмеялся через силу. – Как твоя книга? Почему ты её не опубликовал?
– Книги не получилось. Я все сжёг, чтобы у какого-нибудь подхалима не возникло соблазна потом её отдать в печать. Да, книги не вышло. Так, отдельные фразы.
– Да, там была одна, особенно мне понравилась.
– Скоро конец, – перебил его Элий.
– Ещё пару часов медики тебя продержат.
– А дальше…
– Вот об этом «дальше» я и хочу поговорить.
– Вода Леты? Новое воплощение? В кого? И надо ли? Я помню прежние жизни. Они тенями маячат в моем мозгу. Очень тяжело. Это сбивает. – Логосу показалось, что веки умирающего дрогнули. Но глаза Элий не открыл.
– Как – в кого? – Логос отвечал почти беззаботно. – Ты же гладиатор, Элий, кем ты ещё можешь стать?!
– Нет, не хочу этого.
– Думаешь, боги должны учесть твоё желание?
– Не знаю. Но я слышал, что люди выбирают себе гениев, а не наоборот. Я устал исполнять чужие желания. Дай мне наконец исполнить своё.
– Я учту. Но позволь богу сделать за тебя выбор. Помнишь, как писал Плутарх? «Добродетельные души, в согласии с природою и божественной справедливостью, возносятся от людей к героям, от героев к гениям, а от гениев – если, словно в таинствах, до конца очистятся и осветятся… – к богам, достигнув этого самого прекрасного и самого блаженного предела не постановлением государства, но воистину по законам разума»[56]. Мир не может быть равнодушным и глухим. Пусть гении вернутся. Не сразу, но постепенно. Не те, прежние. Они не смогут. Но души людей пусть становятся гениями. И твоя душа, Элий, станет гением. Первым гением этого мира.
– Чьим гением?
– Гением Империи.
