Ант Скаландис - Меч Тристана
«Ты, брат, теперь всего лишь герцог, — подумала она, — а я изначально королевских кровей была, теперь же вот, гляди — полноправная королева, белая кость. И любовник мой — первый рыцарь на деревне, то есть на острове Британии. Ну ладно, давай рассказывай, чем занимался, как дошел до жизни такой».
Это Изольда уже вслух произнесла, так и спросила:
— Расскажи мне, дорогой Абдулла, чем занимался в этом мире, какими судьбами тебя занесло в нашу тинтайольскую коммуналку? Чем обязаны?
Она по-прежнему говорила, разумеется, по-русски. Ведь ни в каких других языках на земле слова «коммуналка» нет. И Зига Абдуллаев растерялся, конечно, хотя и ожидал этой встречи, и готовился к ней давно. Ведь не случайно же он не Тристана преследовал, а кота и радиоприемник, точно знал, что именно эти осколки будущего выведут его на след всего катаклизма в целом.
Зига Абдуллаев в прозорливости своей коммерческой был убежден, что не его одного забросили в это чертово средневековье, и вообще по тому, как на его появление здесь реагировали, то есть никак не реагировали, наплевали на него просто, и все — живи как хочешь, — по всему по этому Зига и решил, что попал в прошлое дуриком, случайно, по ошибке, за компанию с кем-то гораздо более важным. И когда совершенно чокнутый арабский колдун притащил ему кота с приемником «Панасоник» на шее, Зига понял: вот оно! Кот является объектом номер два, но тоже, очевидно, случайным, зато легко может послужить наживкой. Несчастный Абдулла не один год прождал, пока на его наживку клюнула настоящая рыба. Рыцарь Круглого Стола, Тристан Лотианский и Корнуоллский, Тристан Исключительный. Но оказался хваленый британец слишком хитер, чтобы Зиге удалось разобраться так сразу, местный ли это гений или пришлый, то есть собрат по разуму. А тем паче и не было никакой уверенности в том, что окружающий его проклятый, искаженный, перепутанный мир вобрал в себя лишь две эпохи. А вдруг гораздо больше? И тогда этот чудовищно умный и сильный Тристан мог быть вообще из тридцатого века или того хуже — с какой-нибудь Альфы Центавра. (Альфа Центавра — это было единственное звукосочетание, сохранившееся в памяти Зиги от детского увлечения фантастикой.) Ну не привлекала его никогда фантастическая литература!
Был он человеком сугубо практическим и прямо-таки донельзя приземленным. Циником он был, а потому, когда такая петрушка приключилась с ним — Зигфридом Израилевичем Абдуллаевым, генералом ФСБ и некоронованным королем одной из мощнейших российских мафиозных группировок, — он просто оторопел, просто выпал в осадок. Много дней подряд мучительно пытался проснуться, прежде чем примирился со случившимся. Ну а уж потом, когда примирился — развил бурную деятельность.
Исландия, куда он угодил волею судьбы, страшно ему не понравилась. Нравы викингов, в целом похожие на нравы московской братвы, раздражали еще сильнее. Тупость благородных героев и изощренная подлость негодяев, превалирование животных инстинктов у всех без исключения, мужеподобность женщин наряду с их беспробудным блядством, кровосмесительство, тошнотворные людоедские обычаи, дремучая полигамия, полное пренебрежение к мозгам и неуемные восторги по непонятным поводам. Например: сказочно красивый меч (в действительности выкованный до ужаса коряво) или — волшебно чарующие глаза (а баба-то — уродина, ни рожи ни кожи). Все это напрягало безумно.
Пожалуй, лишь одно его на острове радовало: обилие горячих источников и в связи с этим наличие в каждом богатом замке обязательного бассейна с теплой водой. Возможность по-человечески помыться Зига ценил высоко и у себя в Борге соорудил натуральный санузел с канализацией, умывальником, унитазом, ванной и душем, горячая и холодная вода текла у него раздельно, и даже смеситель был. Однако не только же в этом счастье.
Добившись среди исландцев всего, чего в принципе мог добиться человек с его способностями, Зига имитировал свою гибель и бежал в более теплые и, как ему казалось, более цивильные страны. Там, а конкретно в Германии, Абдулла Конопатый и узнал, что о подвигах его уже слагают легенды. Англы, франки, бавары, саксы, бургунды, вандалы и прочие немцы пели всякие песни, коверкая славное имя Нифлунг, превращая его в странное, неугодное Одину — Нибелунг. Зато именно германцы научились правильно произносить первое и самое любимое имя Зиги: в балладах своих называли они величайшего из Нибелунгов Зигфридом Отважным, тогда как треклятые обезьяноподобные викинги придумали кликуху на свой манер — Сигурд. Ну, именно эта кликуха в итоге к Абдуллаеву и приклеилась.
Из Германии Зига со временем перебрался в Польшу. Со временем… Со временем творилось что-то неладное. Люди, с которыми он общался, старели и умирали, у них рождались дети, вырастали на глазах, тоже старели и тоже умирали. Мудрецы, пытавшиеся объяснять Зиге смысл жизни, исчисляли его возраст сотнями лет. Сам Зига не чувствовал, что прожил так долго. Во-первых, он был по-прежнему молод и силен, во-вторых, мир вокруг него в целом ни капельки не менялся (между пятым и десятым веками в культурном, техническом и бытовом аспектах разницы не было практически никакой), а в-третьих, все дни тянулись до омерзения медленно, и невозможно было даже представить себе, что пройдено по жизни таких дней уже сильно больше ста тысяч…
Но так или иначе к середине десятого века, если верить летосчислению католических попов, а также их убогим знаниям в области географии, Зига все-таки оказался в Польше. Строго говоря, никаких четких границ на тот момент в Европе не существовало, паспортов и виз закованные в латы таможенники не спрашивали. Ясно было только одно: слева от Одера еще германские племена, а справа уже в основном славянские. «Гей, славяне!» — обрадовался Зига и решил остаться в Зеленой Гуре. Россия по тем временам, если он правильно помнил, вид имела еще весьма жалкий, кроме Великого Новгорода, и посмотреть не на что, а двигаться дальше — на Кавказ, в какое-нибудь царство Урарту или, не дай Бог, южнее — в Иудею, не хотелось. Кто там Иерусалим сжег и когда, помнил он совсем плохо, но чувствовал, что хорошего в Палестине мало. Спасибочки, на Восток ему не надо, не настолько он, знаете ли, уважает своих предков по этим линиям. Новый русский, он и есть новый русский. Новый, старый — дело десятое, главное — русский, славянский, значит, и Польша ему симпатичнее как-то.
В двадцатом веке, кстати, Зига успел с «пшиками» поработать, и весьма продуктивно. Вот уж кто торговать умеет и, наверное, всегда умел — так это «пшики»! Стало быть, здесь и надо разворачиваться.
Дальнейшее читателю известно. Зигфрид Зеленогурский настолько широко развернулся, что в какой-то момент забыл о главной цели своей теперешней жизни. А ведь цель его была прежней — разыскать подлых затейников всей этой скверно придуманной истории с перемещением во времени. Мечтал Зига поймать их на наживку и заставить отослать его обратно в родной двадцатый век.
Однако Абдулле Конопатому, то есть теперь уже даже не Сигурду, а Жилину, начало вдруг нравиться в десятом веке. Имя Жилин, кстати, взял он себе в честь одного расстрелянного конкурентами друга — вора в законе Костика Жилина по кличке Жила. В Польше такое имя звучало нормально, никто глупых вопросов не задавал. В Польше вообще не много задавали глупых вопросов. Ребята кругом по преимуществу деловые были, хваткие. И Зига со временем даже стал коллекционировать людей, умеющих задавать ну если не глупые, то странные вопросы, — колдунов, магов, чудаков всяких. Потому в итоге и привлек его особое внимание рыцарь из Страны Лог-ров по имени Тристан.
К моменту их знакомства Жилин Зеленогурский Сигурд Отважный Абдулла Конопатый уже не знал толком, о чем сильнее мечтает: о мировом господстве в десятом веке или о власти надо всей Россией в двадцать первом. Ведь в двадцать первом мировое господство явно не светило. А сама идея абсолютной власти щекотала нервы необычайно сильно и сладко.
Ему частенько снился один и тот же сон. Лето. Дедушкина дача в Барвихе. Фредику (так его звали в детстве) лет восемь или десять, не больше. Он поймал в саду и держит двумя голыми руками колючего ежика, воинственно встопорщившего иголки. Бежать зверьку некуда, но и раздавить его невозможно: чем сильнее нажмешь, тем глубже впиваются в ладони проклятые, как будто стальные острия. Зыбкое равновесие, паритет. Ну погоди, непобедимый маленький хитрец! Думаешь, я устану держать и отпущу тебя, нет, я буду легонько сжимать и разжимать ладони, пока кожа моя огрубеет достаточно, чтобы не чувствовать твоих жестоких уколов. И тогда я надавлю с такою силой, что ты запищишь, ты поймешь, что проиграл, ты сдашься, попросишь о пощаде и станешь моим слугою, моим рабом…
Он все-таки сдвинул тогда руки и сразу взвыл от боли, а еж скатился в траву и был таков. После этого ладони у мальчика болели, наверное, дней двадцать, если не месяц. В ранки еще какая-то дрянь попала, воспаление началось, несколько раз в поликлинику ездили, повязки меняли…
