Борис Толчинский - Нарбоннский вепрь

Видение померкло; Варг словно провалился в пустоту. Мыслей не было, был только мрак и безысходное отчаяние, пылавшее в его душе. Причиной отчаяния являлось то, что в последнем монологе Марка Ульпина ни разу не прозвучало ставшее уже привычным заклинательное слово "свобода".

Так понял Варг: "свободы" не было уже — остался только "шанс".

Глава двадцать вторая,

в которой ad interim первый министр Империи посещает место своего преступления

Из воспоминаний Софии Юстины

…Я приняла это решение, как только получила ошеломляющее послание от Варга. Муки совести понуждали меня возвратиться в Нарбонну, меня тянуло туда, на место моего преступления. Мое положение в Темисии оставалось достаточно прочным, отец медленно, но верно оправлялся от инфаркта, и я считала себя обязанной поставить точку в нарбоннском кризисе, пока ключи от главного кабинета в Малом Квиринале были в моих руках. Я быстро сочинила тронную речь для императора, завершила неотложные дела, а все иные отнесла на потом, и рано утром отбыла из космополиса, даже не поставив в известность своих министров. Разумеется, я сильно рисковала, ведь до девятнадцатого октября оставались считанные дни; если не вернусь к девятнадцатому, придется распрощаться с политической карьерой: никогда еще первым министром Империи не становился человек, дерзнувший опоздать ко дню рождения Божественного императора! Поэтому в Нарбонну полетели сразу три аэросферы, так, на всякий случай.

Полет прошел без осложнений. В полдень моя аэросфера успешно пришвартовалась к приемной мачте линкора "Мафдет". Несмотря на неожиданность визита, Марс устроил мне помпезную встречу, пожалуй, даже чересчур. На палубе линкора выстроилась центурия почетного караула. Сначала мне почудилось, что Марс каким-то образом, втайне от меня, выписал из метрополии патрисианских гвардейцев. На самом деле он вырядил в парадные гвардейские мундиры героев минувшей военной кампании; я поняла это по свежим ранам, которые только начинали заживать… Очевидно, таким образом Марс собирался похвастаться передо мной, а заодно продемонстрировать своих лучших солдат, проливших кровь согласно моей воле. Я почувствовала себя неловко: эти герои, вероятно, полагают, что я приехала вручать им ордена за мужество и храбрость!

Мужчины неисправимы, даже — и в особенности! — мой воинственный бог. О, неужели Марс не знает, как я мечтаю броситься в его объятия, прильнуть к его устам, ощутить прикосновение его сильных рук… я так истосковалась по ним все эти долгие четыре месяца! А вместо этого он вынуждает пылкую Виртуту играть докучливую роль властительной Юноны…

Чеканя шаг, он подошел ко мне и отдал честь, как полагается по протоколу. Он не смог отказать себе в удовольствии проглотить приставку "ad interim"[73] перед словами "первый министр". О, Марс, большой ребенок!

Наша кукла, разумеется, также не упустила возможности поприветствовать меня. Я попыталась сосчитать, сколько символов герцогской власти она надела, и поняла, что все. Большая корона, золотая цепь, пурпурный плащ, багряные сапоги, жезл из слоновой кости — все это было на ней или при ней и смотрелось на удивление вульгарно. Лицо Кримхильды было пунцово-розовым, не то от ветра, не то по причине поразившего мою бедняжку беспокойства. Взглянув на нее, я ощутила стыд и жгучее желание сорвать с недостойной возложенные мной регалии. Она усугубила свое положение тем, что попыталась облобызать мою руку. Пришлось шепнуть ей на ухо по-галльски:

— Что вы делаете, дорогая?! Немедленно оставьте! Я же не царствующая особа, как вы, а всего лишь высокопоставленный чиновник на службе императора!

Наверное, в моих слова бедняжка услышала издевку; ее пунцовое лицо мгновенно побледнело, и она едва пролепетала слова официального приветствия.

Военный оркестр исполнил государственный гимн, а затем мне пришлось обратиться к солдатам. Как всегда, когда не могу вознаградить делами, вознаградила словами — и, как всегда в подобных случаях, мои слушатели остались от меня в восторге. Увенчала речь обещанием представить лучших героев императору для награждения орденами и именным оружием.

После церемонии уединилась с Марсом в его апартаментах на линкоре… я не желала себя больше сдерживать! Кукла было увязалась за нами, но я плеснула в нее волной холодного презрения и приказала возвращаться в Нарбонну, где ждать меня. Смотреть на Кримхильду было больно и жалко; я и не подозревала, насколько мнительна она. Однако успокаивать не стала — пусть мнит, что впала у меня в немилость.

Когда она исчезла, мы с Марсом предались любви. Какое сладостное счастье забыть себя, свою загадочную личность, и пробудить в себе Женщину! В те жаркие мгновения презрела собственную власть над миром и отдала себя во власть любимого мужчины. Он говорил мне сладкие слова, он поглощал меня неистовыми поцелуями, он наслаждался моим благоухающим телом… я испытывала неземную усладу, точно сама покинула сей грешный мир и очутилась в Богоявленном Элизиуме… Это в Элизиуме озаряли мы пространство мелодиями нашего блаженства, это в Элизиуме, не на земле, извивались наши молодые, алчущие любви тела, это в Элизиуме мой воинственный бог изливал в меня свой сладкий нектар!.. Того, что нас услышат, я не боялась, ибо мы были в Элизиуме, а все остальные — на грешной земле. И я была не правительница Империи, и он был не имперский легат — я, звездоокая его Виртута и он, мой воинственный Марс, унеслись в поднебесные выси истинного счастья… ради этого стоило жить и страдать!

Мы потеряли счет минутам и часам, а остальные, грешные смертные, не осмеливались беспокоить нас. За окном угасал день, и с ним уходило наше счастье… где-то в глубинах сознания нарастало ощущение неотвратной беды, и я изобретала всяческие уловки, чтобы продлить сказочное путешествие в Элизиум, я не отпускала моего Марса, сколько могла… И чувствовала, что, вопреки моим усилиям, мы стремительно проваливаемся вниз, из Элизиума на враждебную землю, из облаков счастья в пучину безнадежности… в ту бездну, где я, самая могущественная женщина Ойкумены, принуждена метаться в невидимых оковах жестоких обстоятельств, условностей, предрассудков — и законов, формальных и неписаных, где я сама была вечной рабой взбалмошной, непредсказуемой госпожи, чье имя Фата…

…Я очнулась посреди ночи. Обнаженный Марс лежал рядом и безмолвно ласкал меня взглядом, прекрасный, как сам античный бог. Ощущение ускользающего счастья вновь заполонило меня, я разрыдалась, и Марс принялся успокаивать меня, шептал слова, которые я обожала… как будто звуки сами по себе могли вернуть небесное блаженство! Мне захотелось вознаградить его… но чем могла вознаградить я бога?! Могла дать орден, могла устроить звание префекта и даже проэдра, могла назначить военным министром… Я все могла, что может смертное создание, и ничего, над чем обычно властвует богиня.

Я приняла это как данность, и Женщина во мне уснула… счастливая Она была, я так завидовала Ей! А я, ad interim первый министр и re vera[74] раба Фаты, вновь стала сильной, мудрой и жестокой. Моя душа вернулась в мозг; мозг, отдохнувший, заработал, как часы; я оделась, Марс оделся тоже, и мы отправились в сектор анабиоза и рекреации.

Молчаливый дежурный заставил нас переоблачиться в герметичные скафандры, и мы вошли. Дежурный извлек обе капсулы из холодильных камер. Морозный пар рассеялся, и сквозь стекло узрела я их закоченевшие лики… Узнать непросто было их, но я узнала.

— Это они, — сказала Марсу я на патрисианском сиа; он кивнул безмолвно.

Мы выпроводили дежурного и остались в палате вчетвером: я, Марсий и слуги дьявола.

— Как это случилось? — спросила я.

Я знала, разумеется, ответ, но жаждала услышать его снова, здесь и сейчас: только так могла завершиться неправдоподобная история еретиков Ульпинов.

— Узурпатор сдался в плен со всеми уцелевшими сообщниками, — ответил Марс. — Его доставили в Нарбонну, и я встретился с ним. Он попросил о приватном разговоре. Я согласился. И он поведал мне, что хочет выдать еретиков. Я усомнился в его искренности. Он убедил меня, не скрою. Я эстафетой переправил тебе его письмо. А вчера он вывел нас точно на злодеев, и мы схватили их живыми. Согласно твоему приказу, их тотчас заморозили.

— Значит, они живы… Послушай, Марс, немедленно сожги их!

— Без рекреации?

— Да. Мне не о чем беседовать с еретиками. Сожги их, Марс. Я хочу забыть о них.

Он понял меня и не стал возражать. Прямо из сектора анабиоза капсулы с телами злодеев перенесли в корабельный крематорий. Я пожелала присутствовать на всех этапах, до самого конца. Мне надлежало убедиться, что они мертвы и больше не восстанут. Я всматривалась в лица заклятых врагов родного мне мира и пыталась прочувствовать ауру, исходящую от них. Я не была профессиональным ментатом, как они, но даже лучшие ментаты всегда считали меня "своей", я была тем, кого называют "харизматическая личность", а всякий, кто носит на себе этот божий дар[75], уже наполовину ментат. Если бы я захотела, то стала бы ментатом, — но власть над смертными пленила меня, и я предпочла суетную политику возвышенной науке…