Александр Бушков - Поэт и Русалка
— Прочь отсюда! — цыкнул он. — И чтоб я вас больше…
Господин Штауэр, не заставив себя упрашивать, кинулся из недостроенного дома, все еще бормоча слова благодарности, выскочил на улицу и припустил так, словно намеревался до наступления рассвета достичь Москвы. Заполошный топот моментально стих вдали.
Красовский перекрестился:
— Опять началось. Мало нам было весьегонской ведьмы, так еще английский чертов пастух объявился… Что решите, Александр Сергеич? Серебряные пульки у меня вообще-то припасены…
— А ну как не возьмет эту разновидность серебряная пуля? — спросил Тимоша дрожащим голосом. — Мало ли из каких он будет… По-хорошему, уйти бы подобру-поздорову, а утром призвать отца Никодима с соответствующим снаряжением…
Глава XXII
ПОЭТИЧЕСКИЙ ВЕЧЕР НА ВАСИЛЬЕВСКОМ
— Отец Никодим — человек, конечно, правильный, — согласился Красовский. — Один из немногих подлинных пастырей, кто меня примиряет с церковью, представленной, увы, теми попами, что более схожи с персонажами мужицких ядовитых сказок… Освятит на совесть, как из пушки жахнет… Только ведь, я так понимаю, нам нужно не прогнать этого… милорда, а докопаться до сути?
— Вот именно, прапорщик, — сказал Пушкин. — Судя по поведению, милорд наш менее всего напоминает классическую нечистую силу, коей по неведомому регламенту положено проваливаться сквозь землю с первым петушиным криком и расточаться в пар при виде креста… Навидался я, судари мои, в Европах созданий, на которых не окажет действия, пожалуй, и пожарная бочка, святой водой наполненная под пробку…
— А посему — на штурм? — понятливо предложил Красовский и принялся сноровисто выбивать из пистолетного ствола пулю с явным намерением заменить ее на серебряную.
— Удивляюсь я вашей безрассудности, господа… — заговорил Тимоша жалобным голосом.
— Дрожишь, — сказал Красовский, орудуя коротким шомполом и даже насвистывая.
— Дрожу! — согласился Тимоша. — Вызнавать, вынюхивать, уволенным за пьянство лакеем прикидываться, носиться по Петербургу ополоумевшим зайчиком, сведения собирая, — с полным нашим удовольствием, мы ж службу понимаем… А вот штурмовать этих самых, не к ночи буть помянуты — простите-с, боязно. Душа в пятках.
— Ладно, трусандецкая твоя душонка, — сказал отставной прапорщик, размеренными ударами шомпола заколотив в ствол сверкавшую в полумраке серебряную пулю и приготовившись проделать то же самое со вторым пистолетом. — Примостись где-нибудь в уголочке и наблюдай издали, как мы бьемся с нечистью, аки святые Георгии… Господи, прости ты меня за дурацкий мой язык, с кем дерзнул свою ничтожную персону сравнивать… Пойдемте, Александр Сергеич? — Он выглянул из-за угла и подался назад. — А этот-то до сих пор там… За деревом который… Бдит, поганец…
Пушкин выглянул. В самом деле, таившийся за деревом незнакомец пребывал на прежнем месте, с величайшим терпением наблюдая за домиком, — кажется, там светилась парочка окон, судя по слабому свету, видимому в узкие щели меж досками забора.
— Александр Сергеич, — сказал Красовский решительно. — Военный опыт учит, что негоже оставлять в тылу как врага… так и неизвестную опасность. Возьмем сначала этого молодчика под белы ручки и попытаем, кто таков?
Пушкин ответил задумчиво:
— Коли уж он, укрываясь, следит за милордом, нам он не враг…
— Как знать, сударь мой, как знать… Враг твоего врага еще не становится всенепременно твоим другом… А впрочем, вот вам простой способ проверить — взять и порасспросить…
— Резонно, — сказал Пушкин. — Вы заходите со стороны Гавани, я пойду аллеей…
— Слушаюсь, — по привычке ответил Красовский, пригибаясь, перебежал на цыпочках широкий пустырь, скудно освещенный половинкой луны, исчез в темноте. Пушкин двинулся в намеченном направлении, так же бесшумно перебегая от дерева к дереву, зорко следя за окружающим, чтобы не наткнуться на возможных сотоварищей неизвестного. Он чувствовал себя легким, как во сне, удивительная раскованность и воодушевление переполняли душу — бывают такие ощущения у человека, идущего по спящему городу к одному ему ведомой цели…
Вскоре он оказался за деревом, соседним с тем, что служило укрытием неизвестному. Тот в расслабленной позе прижался к стволу, держа дулом вверх короткий жилетный пистолет. Держал оружие уверенно, сноровисто. «А молодчик не из тюфяков, — подумал Пушкин мимоходом. — Пальцем спуск с обратной стороны подпирает, чтобы не пальнуть ненароком, ведь курок взведен на два щелчка…»
Сбоку возник Красовский, оба они кинулись на застигнутого врасплох неизвестного и свалили его наземь, выкрутив пистолет из руки. Ошеломленный внезапный нападением пленник не сопротивлялся, да и не особенно силен был, по первым впечатлениям, щупл, молод…
— Тьфу ты! — вырвалось у Пушкина.
Перед ним был не кто иной, как прибывший из Америки молодой человек по имени Эдгар Аллан По — варварские все же имена у этих заокеанских жителей, непривычно звучащие для привыкшего к мелодичности русского уха…
Глаза давно уже привыкли к полумраку, и он видел, что не ошибся. Должно быть, так же обстояло и с молодым американцем, потому что он, по-прежнему не пытаясь вырваться, воскликнул:
— Это вы?!
— Как видите, любезный господин Эдгар, — сказал Пушкин. — Прелюбопытная встреча, не правда ли? — Он поднял с земли пистолет, держа его указательным пальцем за скобу, и вспомнил ехидного пражского судью. — Насколько подсказывает житейский опыт, этот предмет именуется пистолетом и к поэзии отношения не имеет… Странно вы себя держите для любителя изящной словесности: таитесь в темноте с пистолетом наготове, как разбойник…
— Выбирайте выражения! Собственно, по какому праву…
И вновь ясно было, что долгие словесные игры не приведут к успеху: обстановка не благоприятствовала…
Пушкин сказал:
— Так уж сложилось, что мы с моим спутником принадлежим к… — чтобы не обременять себя поисками соответствующих слов, он взял из французского первое, что пришло на ум, — к тайной полиции Российской империи. У нас, знаете ли, и дворянам на этом поприще порой трудиться не зазорно… Легко догадаться, что субъекты вроде вас, крадущиеся ночной порой с оружием по мирно спящему городу, не могут нас не заинтересовать. Мы здесь уже довольно давно и видели, как долго вы наблюдали за домом мирного обывателя…
— Мирный обыватель, ха! — саркастически ухмыльнулся пленник, которого Красовский все еще предусмотрительно прижимал к земле могучими ручищами.
Что-то в этих словах и той интонации, с какой они были произнесены, заставило Пушкина приглядеться повнимательнее к молодому иностранцу из крохотной, унылой, ничем не примечательной страны, не игравшей никакой роли в мировых делах и большой политике.
— Отпустите-ка его, прапорщик, — распорядился он. — Этот молодой человек мне известен… я хочу сказать, мне известно, где его искать в случае, если он решит скрыться. Нет-нет, пистолет ваш, сударь, я пока что придержу у себя. При первой нашей встрече вы на меня произвели хорошее впечатление, показались приличным и воспитанным юношей. Тем удивительнее вас встретить при подобных обстоятельствах…
Небрежно отряхнувшись, юный Эдгар гордо вздернул голову:
— Я не грабитель!
— Господь с вами, никто вас и не спешит подозревать… — сказал Пушкин успокоительно. — Но такое поведение, согласитесь, вызывает недоумение и вопросы…
— Вы не поймете… Точнее, не поверите.
Пушкин сказал мягко:
— А вы попробуйте объяснить так убедительно, чтобы мы вам поверили…
— Бесполезно, господа. То, что я могу рассказать, совершенно не сочетается с материалистическим взглядом на мир, который сейчас в такой моде… Вы же не поверите, если я скажу, что там, — он указал на погруженный в безмолвие уединенный домик, — расположилось некое создание, имеющее отношение скорее к нечистой силе, нежели к роду человеческому?
— Очень мило, — сказал Пушкин. — А вы, следовательно, нечто вроде рыцаря-любителя, охотящегося за нечистью?
— Охотник — да. Но не любитель. Можете считать меня лжецом или сумасшедшим, господа, но у меня в стране существует нечто вроде тайной полиции, занятой охотой за теми, о ком я только что говорил… Клянусь честью! Что вы смеетесь?
Пушкин едва ли не пополам перегнулся от смеха, который приходилось сдерживать, учитывая близость домика. То же самое происходило и с Красовским, зажимавшим себе рот, чтобы не фыркать.
— Господи ты боже мой, — сказал Пушкин, выпрямившись. — Мы не над вами смеемся, любезный Эдгар, а над теми ситуациями, которые подбрасывает нам жизнь… Да в том-то и дело, милейший, что мы представляем здесь как раз тот департамент тайной полиции, что занят, вульгарно упрощая, нечистой силой… Честью клянусь.
